Старая болезнь - Гюнтекин Решад Нури - Страница 9

— Дитя мое, ты знаешь, каких трудов стоит этому тихому и неразговорчивому человеку сказать даже самые элементарные вещи. Как бы мое вмешательство все еще больше не осложнило. Ты думаешь, я в состоянии понять, что делать дочке Али Османа в Селифке, с ее-то образованием? Как бы то ни было, один раз съездить туда на каникулы тебе придется. Может быть, придумаешь что-нибудь, переубедишь отца… Если нет, то что поделать… Ведь он твой отец… Останется только смириться…

— Ты заснула? Не хочешь лечь?

Зулейха вздрогнула и открыла глаза. У изголовья стоял Юсуф.

— Сильно похолодало, как бы ты не простыла. Если хочешь, попрошу спустить тебя вниз.

— Нет-нет, все в порядке. Даже хорошо, что стало прохладнее. Волн не видно и в помине… Не беспокойтесь. Мне ничего не нужно.

— Ну, раз ты хочешь еще посидеть… В таком случае стоит поискать теплое одеяло…

— У меня уже есть одно…

— Не пойдет… Разве это одеяло? Оно что твой тонкий шарфик на шее…

Юсуф, раскачиваясь, спустился вниз и чуть погодя вернулся и принялся заворачивать жену в теплое одеяло, как обычно пеленают младенцев.

Зулейха, видя, что муж слишком пьян, а потому противоречить ему бесполезно, с улыбкой повиновалась.

На Юсуфе была только легкая белая рубашка. Зулейха хотела сказать, что большему риску заболеть подвергает себя он сам, нежели она. Но, испугавшись, что он усмотрит в этих словах участие или проявление нежности, промолчала. Юсуф, когда закончил, сказал:

— А сейчас я заставлю тебя послушать концерт. У нас в команде есть паренек с Сакыза[37]. Он прекрасно играет на багламе[38]. Не сравнится, конечно, с вашей высокой музыкой. Но, возможно, развлечет тебя минут на пять-десять.

Едва различимые далекие звуки струн долетали до слуха Зулейхи и раньше. Она прислушивалась к этому тихому звуку, который то терялся среди беспорядочных шумов, исходивших от винта парохода, и шорохов, доносившихся со стороны моря, то раздавался вновь.

Через какое-то время молодая женщина поняла, что это народная мелодия, которую играют на передней палубе на чем-то вроде тамбуры[39].

Юсуф усадил человека, игравшего на багламе, на нижнюю ступеньку палубы, а сам вернулся к столику под капитанским мостиком.

Голос у бывшего жителя Сакыза был с хрипотцой, но приятный, удивительно подходивший на звуки багламы.

Молодая женщина сначала слушала мелодию, которая напомнила ей тюркю[40]. Мысли ее витали где-то далеко, на губах играла улыбка. К музыке примешивались всплески воды и шум ветра, и Зулейху постепенно начало клонить в сон. С некоторых пор звуки инструментов вроде свистулек и багламы ассоциировались у Зулейхи с горами Анатолии. А сейчас в игре переселенца с Сакыза они превращались в голос моря, островов и поросших водорослями скал.

Зулейха поднялась с кресла, потеплее закуталась в одеяло и, мелко перебирая ногами и держась за бортик, — качка ощущалась заметнее во время ходьбы — подошла к трапу.

Команда расположилась у его нижней ступеньки, вытянув ноги в сторону клетки с курицей. Тот паренек, что чуть раньше прислуживал Зулейхе за столом, присел рядом на корточки, подперев голову руками. В нескольких шагах впереди на крышке люка на спине, заложив руки за голову, растянулся рослый моряк. Во рту у него попыхивала сигарета.

Порой о низкий борт судна разбивалась волна, и ее мелкие, словно пыль, брызги летели Зулейхе на руки и лицо. Нога еще побаливала. Молодая женщина, чтобы лишний раз ее не тревожить, переступила на здоровую ногу и всем телом оперлась о железные поручни. Встав поудобнее, она вернулась к своим воспоминаниям.

Первый раз она увидела Юсуфа на станции в Енидже. Отец написал ей в телеграмме: «Сообщи мне, когда выедешь Стамбула. Приеду тебя встретить в Енидже. Оттуда вместе поедем в Силифке».

Когда Зулейха высматривала отца на станции, к окну вагона подошел высокий мужчина и сказал:

— Вы, должно быть, Зулейха, дочь Али Осман-бея.

На незнакомце была рубашка из плотного, цвета соломы, шелка, на голове — панама. Зайдя в вагон, чтобы забрать вещи Зулейхи, человек представился:

— Я глава муниципалитета Силифке… Служил у вашего отца во время войны… Вот и сейчас я опять ординарец и у меня новое задание. На этот раз отвезти вас в Силифке. Ваш отец очень занят, а потому не сумел приехать. Но он вам передал записку. Ну надо же, куда же я ее засунул?

Юсуф в поисках записки вывернул наизнанку карманы пиджака и брюк, перерыл в кошельке все бумаги.

— Эфенди, в этой записке было что-то важное?

— Да нет… Там было написано, что это я должен вас отвезти.

— Тогда почему вы так волнуетесь? Разве ваших слов недостаточно?

— Почем мне знать… Мы ведь не знакомы… Но, судя по всему, вы считаете, что достаточно… В таком случае — поехали…

Зулейха поняла, почему городской глава так переживал из-за этой записки, и помимо воли улыбнулась чрезмерности его беспокойства.

Юсуф не подходил к Зулейхе, пока они ехали до Мерсина, и шумно обсуждал дорогу, воду, землю и политику вместе с несколькими пассажирами в коридоре напротив купе.

Только однажды, на станции в Тарсусе[41], он просунул голову в дверь купе, подарил ей несколько оловянных сувениров и наконец протянул записку, которую, как оказалось, запихнул за ленту на панаме. На станции в Мерсине их ожидал красный автомобиль с белой надписью «Гёльюзю» сзади.

Городской глава посадил гостью в машину, погрузил ее вещи, сам сел за руль, а рядом усадил мужчину с длинными седыми усами, в штанах-кюлотах[42]. Пока они ехали через город, Юсуф останавливался перед магазинчиками, чтобы прикупить что-нибудь. Он громко разговаривал, а точнее, обменивался приветствиями с теми, кто встречался им по пути.

Автомобиль был старый, остался еще от французов. Своей странной формой он напоминал дворцовый экипаж. Место шофера от остальной части машины отделяла стеклянная перегородка.

Каждый раз, когда городскому главе нужно было что-либо сказать своей пассажирке, он отодвигал стеклянную задвижку на перегородке. Это требовало от него значительных усилий, потому что задвижка открывалась и закрывалась с трудом. Юсуф злился и чертыхался про себя. Впрочем, за все время пути из Мерсина в Силифке, занявшего шесть часов, он заговорил всего несколько раз. Один раз, когда они притормозили перед банановым деревом, он дал ей краткую сводку о бананах, которые можно выращивать на этих землях. Второй раз они остановились в грязной кофейне. Здесь Юсуф сообщил, что они проехали ровно половину пути, и заставил Зулейху передохнуть минут десять. Заметив, что девушка не пьет кофе, которым их угостили, городской глава сходил в расположенный неподалеку сад и принес оттуда в платке несколько груш и целую охапку стручков рожкового дерева[43]. Указывая на занавешенные плющом окна полуразвалившегося постоялого двора, он сказал:

— Было время, из Мерсина в Силифке ездили на повозках. Тогда здесь оставались на ночевку. — Юсуф с любовью посмотрел на красную машину, которая в час преодолевала расстояние в двадцать километров.

И наконец, когда они остановились перед замком Кызкалеси[44], он рассказал предание о подводном туннеле, который в свое время прокопали здесь римляне.

Глава четвертая

Временами Зулейха наведывалась погостить к родителям в Анатолию. Ей там нравилось. Заброшенные деревни, бедные и непоэтичные поселки представлялись ей декорациями на сцене театра, которые сейчас есть, но через минуту исчезнут.