Новая жизнь темного властелина. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 35

Поправил на голове капюшон.

Ещё днём придумал, как именно появлюсь перед публикой. Даже потренировался делать это без заминок, закрывшись в комнате дома Силаевых. Первый пришедший мне на ум вариант с дымовой завесой сразу отверг. Решил, что иллюзия дыма не соответствовала дальнейшему действу. А вот огонь — в самый раз.

Я зажмурился.

Бросил перед собой «вспышку». Плетение сработало эффектно: яркий свет сумел проникнуть и через плотно сомкнутые веки. Убрал «отвод глаз».

Проморгался: избавился от ярких бликов. Посмотрел в зал. Обнаружил, что изумлённые, растерянные взгляды публики скрестились на прикрывавшей моё лицо маске — женщины меня заметили.

В районе солнечного сплетения появилось тепло, желудок тревожно заурчал. Ожидаемо: привычная реакция — всё, что осталось от того волнения, что охватывало меня раньше, в первых жизнях, когда чувствовал на себе интерес толпы. До того, как всеобщее внимание стало почти привычным делом.

Конечно же, зачесался кончик носа.

Потёр прикрывавшую его маску рукавом плаща. Зуд лишь усилился. Рад, что зрительницы не заметили, как я поморщился.

Не стал говорить залу приветственные речи — провёл рукой по струнам. От громкого звука под моими ногами завибрировали доски пола. Во взглядах слушательниц с первых рядов промелькнул испуг.

Я сделал паузу.

Подкорректировал наложенное на карауку плетение. Помнил слова музыкантов о том, что важно знать меру — не увлекаться излишне громкими звуками. Музыка должна звучать правильно.

Попробовал играть снова.

Со второй попытки инструмент зазвучал тише. Но каждую извлечённую мной из струн ноту наверняка услышали даже те горожанки, что гуляли на площади у театра. Одобрительно кивнул головой.

Всё же интонации карауки отличались от тех, что я привык слышать, музицируя на эльфийской грольте. Но и от её десятка струн я добился вполне приличного звучания. Пусть мне и пришлось сегодня днём доработать инструмент магией.

Мысленно себя благословил.

И проиграл вступление.

Музыка не сумела полностью убрать недоумение с лиц взиравших на меня женщин. Но сменила испуг в их глазах на интерес и любопытство. Сотни глаз смотрели на меня, ждали, что буду делать дальше.

Я вновь погладил рукой струны. Караука откликнулась на мои ласки — пролила в зал лёгкую мелодию. К которой тут же присоединились звуки моего голоса: я запел.

Память услужливо воспроизводила слова «Арии умирающего феникса».

Звуки выходили из моей груди легко и без фальши. Я не чувствовал ни волнения, ни сомнений в успехе. Получал от пения удовольствие.

Усиленный магией голос спокойными волнами прокатывался по залу. Шумел, подобно прибою. Под музыку звучали непонятные этому миру эльфийские слова.

Они не вызвали у слушательниц ни отторжения, ни недовольства. Действовали на публику, подобно успокоительному лекарству. Быстро стёрли с женских лбов тревожные морщинки.

Тревога вернулась во взгляды женщин, когда в пяти шагах от меня в воздухе над авансценой появилась первая иллюзия.

Это была яркая фигура взрослого кольгримского феникса. Таким её изображали эльфийские Мастера голоса. Не знаю, насколько она походила на оригинал — реальных огненных птиц мне не довелось повидать. Да и мало кто их видел — из тех, кто мог о них рассказать. Вздорный агрессивный характер огненных птиц во многих мирах вошел в поговорки.

По залу прокатились шорохи вздохов. И органично влились в мелодию. Неизвестный мне автор оперы словно специально предусмотрел для них место в своей композиции.

Под сменившую тональность музыку птица расправила трёхметровые крылья, повертела головой, осмотрелась по сторонам. Большая, грозная, состоящая из чуть подрагивающих языков огня. Она раскрыла клюв, неслышным криком известила о своём появлении.

Вот потому я и использовал перед началом выступления «внимание». Предвидел, как встретит кольгримского феникса публика. Я знал немногих людей, что отреагировали бы на внезапное появление подобной огненной громадины спокойно.

Заклинание не позволило женщинам ни заорать, ни вскочить на ноги.

Птица вновь обвела зал взглядом… и сорвалась с места.

Устремилась вверх, к самому потолку, подгоняемая нарастающими звуками моего голоса. Пронеслась мимо бледных лиц застывших в ложах благородных, закружила над залом. Беззвучно раскрывала клюв, роняя вниз брызги иллюзорного пламени.

Продолжая петь, я посматривал на неподвижную публику. Заглянул в глаза сидевших в первом ряду женщин. Убедился, что иллюзия произвела нужное впечатление.

«Если у вас слабый мочевой пузырь, дамочки, — пронеслась в моей голове мысль, — вам не повезло. Досадно. Вот только не нужно винить в этом меня».

* * *

Публика не понимала песню дословно: если в этом мире и говорили на эльфийском, то точно не в Кординии. Но женщины уловили её смысл. Пускали слезу точно в отведённые для этого моменты. И разделяли со мной те эмоции, что заложил в её строки автор.

Музыка и мой голос справлялись со своей задачей.

Задержав дыхание, женщины задирали головы. Следили за пантомимой, что разыгрывали в воздухе театра иллюзии. Наблюдали за влюблённой парой фениксов, за их играми, за их битвой с врагами, за их похожими на огненные вихри танцами.

В изобилующей высокопарными фразами «Арии умирающего феникса» я от лица огненной птицы рассказывал слушательницам долгую историю её жизни. Пел о её молодости, о её взрослении, о скоротечности времени и о горечи утрат. А ещё — о надоевшем фениксу бессмертии.

О том, как со временем жизнь теряла для него привлекательность, становилась утомительно скучной и однообразной. И только Великая любовь наполняла её смыслом. На этом месте мои спутницы всегда пускали слезу, а я закатывал глаза.

Песня феникса мне нравилась. Даже несмотря на обилие в ней слащавой, выжимавшей сопли-слёзы лирики. Так было и в прошлом, когда слушал её в компании жён. И сейчас, когда исполнял «Арию» сам. То, о чём рассказывала огненная птица, я мог бы повторить от своего имени.

Исповедь бессмертного феникса походила на историю моих жизней. Мне казалось, что если отбросить всю добавленную в «Арию» приторную любовную шелуху, я пел о себе. О своём прошлом и будущем, о собственных чувствах и желаниях.

Словно тот, кто сочинил песню, неплохо меня знал. Видел список достигнутых мной целей, вдохновлялся рассказанными мной в пьяном угаре историями. Будто он следил за мной давно.

И в прошлой жизни тоже — когда я упорно пытался занять себя борьбой и созиданием. Делал я это вполне успешно. Почти триста лет.

Пока возраст и время не сделали своё дело — всё, что прежде доставляло удовольствие и вносило в жизнь разнообразие, наскучило. Я устал от вида и запаха мёртвых тел и крови, от собственного превращённого временем и магией в мумию тела, от человеческой глупости и неблагодарности.

Из-за подобной усталости и утомительной скуки и уходили из очередного мира бессмертные существа — такие, как я, или как феникс. Мы с ним не видели смысла в том, чтобы превращать наши жизни в бесконечность. Хотя могли бы продлить их на тысячелетия.

Мы рассуждали схожим образом. Какой смысл в том, чтобы жить в одном мире вечно? Забыв о прелестях молодости, не видя привлекательных перспектив в будущем. В итоге: раздавали долги, исполняли обязательства, переставали сопротивляться попыткам наседавших врагов. И растворялись в яркой вспышке.

Чтобы потом вновь возродиться из пепла.

* * *

Воскресший молодой обновлённый феникс взмыл над головами ликующей публики. Он бессмертен. Может умереть лишь на время.

Нарезал в воздухе круги, резвился в танце. Женщины восторженно ревели, махали фениксу руками. Размазывали по лицу слёзы.

Иллюзия отвлекла от меня внимание зрительниц.

Я замолчал.

Звуки карауки и мой голос стихли.

Никто, кроме меня этого, похоже, не заметил.