Франция. Магический шестиугольник - Щербина Татьяна - Страница 42

В Москве мода на абсент так и осталась коротким всплеском, зато во Франции абсент снова выпускают, с другим составом, и называется он не absinthe, а absente. Звучит почти одинаково, а если перевести буквально – «отсутствующая». Наверное, отсутствующая в нем теперь полынь. Правда, никто и внимания не обратил: абсент так и остался памятником своей эпохи.

2006

Целебный Пастис

С русской точки зрения, пастис – это анисовая водка 45 градусов. Француз никогда бы не поддержал такого определения.

С тех пор, как во Франции запретили абсент, ему нашли достойную и совершенно легальную замену: пастис. Производителей его несколько, в том числе печально знаменитый король абсента «Перно и сыновья». Но самым популярным производителем пастиса стал Рикар из Марселя, на своих бутылках он всегда уточняет: «Пастис из Марселя». С русской точки зрения, пастис – это анисовая водка 45 градусов. Француз никогда бы не поддержал такого определения. Пастис в бутылке – темно-желтая прозрачная жидкость, но пьют ее особым способом. В кафе подается большой стакан, на дне которого налит пастис, и графин с водой. Вода превращает пастис в мутно-белый напиток, вовсе не крепкий, но одного стакана (где самой анисовой граммов 30) достаточно, чтобы капитально захмелеть.

Впрочем, известно из гомеопатии, что исчезающе малое количество вещества, растворенное в воде, обладает тем же действием, что и само вещество. Французы иногда пьют пастис на аперитив, но основное его назначение – скрашивать время между обедом и ужином.

Время между обедом и ужином – особое. Степенные англичане пьют свой английский чай в файв-о-клок, а нервные, вспыльчивые, впечатлительные французы в хорошем настроении отправляются в кафе на кофе эспрессо, в среднем – на бокал вина, в грустном и подавленном – на пастис. Всякое ведь бывает: дела идут кисло, возлюбленная, сославшись на мигрень, отменила ужин, жизнь потеряла смысл, вкус и аромат. И вот тогда лучшим другом и психотерапевтом оказывается пастис. Пьется он медленно и вдумчиво, каждый глоток трансформирует частицу душевной боли в волну душевного тепла. Душевное тепло между французами не очень принято, а между человеком и пастисом оно как раз образуется.

Он мягко и плавно растекается как раз по тем закоулкам тела, которые душа избирает своей трибуной.

Пастис – не водка, по мозгам не бьет, ноги не становятся ватными, язык не заплетается. Он мягко и плавно растекается как раз по тем закоулкам тела, которые душа избирает своей трибуной. Знаю по своей французской жизни, что обед и ужин, происходящие во Франции строго по расписанию, отвлекают от тоски, вино за ужином укрепляет сердечно-сосудистую систему и подавляет защитные силы организма. Чтоб организм понял: защищаться не надо, надо расслабиться и получать удовольствие хотя бы от ужина. Но что делать в остальное время? В России женщины грызут орешки и печенья, мужчины уходят в запой, а во Франции выпивают стакан пастиса.

Я ни разу не видела, чтобы пастис пили дома, но в пастисных посиделках в кафе участвовала. Французы совершенно не склонны к душевным излияниям, и о том, что их терзает, я узнавала как раз в процессе распития чудодейственного напитка. Один мой парижский знакомый, преуспевающий миловидный холостяк, подошедший к черте сорокалетия, пил пастис по уикендам даже два раза в день: между завтраком и обедом и между обедом и ужином. Он много лет ходил к психоаналитику, дома у него стояло полсотни книг по психоанализу, потом он во всем этом разуверился и перешел на пастис. Он говорил так: в Париже, если ты живешь один, то ты совсем один. Люди его возраста женаты и проводят уикенд с семьей. – Почему же ты один? – спросила я его. И он поведал мне о своих проблемах. Тогда я еще только начинала жить в Париже, и по его рассказу француз показался мне слегка чокнутым. Позже я поняла, что депрессия, фобии и прочие странные для русского восприятия вещи – норма для круга парижской буржуазии. Общаться принято в мажорной гамме, не дай Бог начать жаловаться на жизнь: с тобой вообще перестанут встречаться. Считается, что у каждого свои проблемы, и нельзя навешивать на другого, которому и без тебя тяжело, еще и свою муть. Ее положено навешивать на психоаналитиков, но эффект часто оказывается противоположным ожидаемому: человек так привыкает ковыряться в особенностях своей психики, что потом не может от этого избавиться и замыкается в себе.

Попивая пастис, француз поведал мне, что у него есть две проблемы. Одна – что он может либо любить женщину, либо заниматься с ней сексом. И вот он как раз переживает, что от него ушла многолетняя подруга, которую он любит без памяти, но ушла она по уважительной причине: сексом он с ней не занимался. Во время их совместной жизни у нее родился ребенок. От другого, за которого она теперь вышла замуж, а он вынужен был представлять дело так, что ребенок его. Когда она ушла, ему пришлось поменять работу, потому что там все знали, что это его ребенок, и он боялся, что когда обнаружится правда, карьера его по страдает. А работал он, то что у нас называется, топ-менеджером. В моем лице он нашел благодарного слушателя, заметив, что поговорить о чем-то существенном можно только с восточными людьми (Россию он тоже считал Востоком). Вот и вторая проблема: не может он иметь отношений с француженками. Они хищные, холодные и напоминают его маму. Не может же он лечь в постель с женщиной, напоминающей маму! Поэтому и пьет по уикендам пастис.

Я самонадеянно заметила, что если б он стал общаться с русскими, то и пастис не понадобился бы. Но он меня поправил: «Этот разговор разбередил мне душу, и мои проблемы заострились. А пастис, наоборот, сглаживает острые царапающие края, он показывает мне, что можно жить и так, как я живу».

Через год я снова встретилась с этим французом. Он был весел и заказал в кафе не пастис, а чашечку кофе. Я удивилась, а он торжественно сообщил: «Моя жизнь совершенно переменилась, я женился на русской».

Когда я вернулась жить в Москву, привезла с собой бутылку пастиса: испробовать на соотечественниках. Хоть я и предупреждала, что пить надо медленно, наши люди опрокидывали стакан и с удивлением обнаруживали, что им что-то такое «застлало» и больше они ничего пить не могут, а вечер впереди. «Вроде одна вода, а в голове туман. И на микстуру похоже. Лечебное?». – «Целебное», – подтвердила я.

1999

Мишель Уэльбек и Ален Роб-Грийе

«Потому что двигатель нашего общества – это ставить палки в колеса нашим желаниям. Если бы было возможно умерить желания и облегчить их реализацию, жизнь стала бы не столь грустной».

Среди девяти французских писателей, которые, по приглашению французского посольства, совершают турне по России, двух называют культовыми. Это Ален Роб-Грийе и Мишель Уэльбек. Первому 77 лет, второму – 41. Роб-Грийе – живой памятник пятидесятым-шестидесятым годам, Уэльбек – сегодняшнему дню. Роб-Грийе источает энергию, оптимизм и вечную молодость, Уэльбек «стал стариком вскоре после рожденья», как он написал в одном из своих стихотворений.

Роман Мишеля Уэльбека «Элементарные частицы», вышедший во Франции в сентябре прошлого года, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Со времен Роб-Грийе и всей блестящей плеяды писателей и мыслителей (Натали Саррот, Маргерит Дюрас, Ролан Барт) – это первый социокультурный взрыв, новая «новая волна». Та, предыдущая, осталась в кино именно этим понятием – «новая волна», в культурологии – «структурализм», а в литературе – «новый роман», благодаря книге-манифесту Роб-Грийе «За новый роман» (1963). Французская пресса сделала попытку обозначить творчество Уэльбека и других, менее известных писателей того же направления, термином «депрессионизм» (deprimisme), но он – во всяком случае пока – не привился, хотя соответствует сути явления.