Чорный полковник (СИ) - Птица Алексей - Страница 36

Ну, как бы и не очень-то он ошибался. На моём поясе болтался в кобуре АПС, а в наплечной кобуре лежал родезийский Мамба.

— Так что он говорил обо мне? — нехорошо прищурившись, спросил я. — Признавайся, я же вижу: он не дифирамбы мне пел! Я с ним разговаривал только вчера, и ещё тогда мне не понравился его взгляд. Он что-то задумал против меня... — задумчиво, словно разговаривал сам с собой, произнёс я и неожиданно для Фараха вдруг взревел: — ЧТО-О-О-О?!

От этого крика Рабле весь затрясся и на едином дыхании выложил всё без утайки. Впрочем, ничего другого от него я и не ждал. Он уже давно был весь мой, и его психика просчитывалась с одного взгляда. Моего взгляда… Выслушав, я невольно почесал подбородок. Подобного я никак не ожидал. Вот ведь… Не генерал, а шакал! Что ж, век живи — век учись, два века живи — два века учись. Интересно, и какая генералу выгода от этого? Непонятно.

— А ты почему не сказал, что рецепты — это моя интеллектуальная собственность? И украсть их невозможно, потому как все они у меня тут! — и я выразительно постучал полусогнутым указательным пальцем по своей голове.

— Но ведь тебя могут пытать, и ты их расскажешь, — попытался мне возразить Фарах, весьма, кстати, логично.

— Могут, — не стал я с ним спорить, — конечно, могут. Но как только я пойму, что мне не удастся сбежать или убить своих врагов, я просто отключу своё сознание. Они всё равно ничего не узнают! Никто и ничего не узнает, поверь мне, мой юный друг. И пытать меня бесполезно. Наоборот, я— последний хранитель этих знаний, и меня надо беречь! А твой тесть видимо привык всё получать на халяву. Похоже, решил облагодетельствовать свою дочь, убрав компаньона, чтобы все деньги достались тебе. Ведь так? Ты же тоже хочешь этих денег, а Фарах? А может быть, ты сам подал эту мысль своему тестю, ммм? Давай, признавайся! — и я демонстративно расстегнул кобуру.

— Нет, нет! Мне вполне хватает денег! Ты что? — задрожал как осиновый лист Фарах.

— Ладно, я верю тебе. Но только пока, — сделал я ударение на последнем слове, дабы тот не сильно расслаблялся. А то, кто вас, «родственничков», знает.

Мысли мои потекли по новому руслу. В том, что Фарах меня не обманывает, я был уверен на все сто процентов. По нему прекрасно всё видно. К тому же я чувствовал его, и он действительно оказался очень напуган.

Но каков шакал — этот генерал! Похоже, немало народа сгубил своими интригами и страстью к деньгам. Придётся сделать ему бяку, о которой он даже и помыслить не может.

Если я всё правильно понял, то вскоре нас ждёт военный переворот. Ну, или я ничего не понимаю в людях. Но генерал мутный, он может ещё что-нибудь придумать. Так сказать: и нашим, и вашим за три рубля спляшем! Вот же, скунс вонючий!

— Ладно, оставим это пока. Как дела со строительством лаборатории?

— Всё уже готово, — Фарах наконец-то перестал дрожать и взял себя в руки, видя, что убивать его пока вроде как не собираются. — Оборудование довезли, его сейчас устанавливают. Я получил деньги за вторую партию исходного сырья для лекарств, и мы вскоре выйдем на запланированную мощность.

— Ну и добре. Как только всё оборудование установят, я сам займусь лабораторий. Буду её лично курировать. А ты пока действуй по отработанному плану.

— Да, Мамба, — истово закивал головой Фарах.

— Ладно, я в госпиталь. Сообщу, если что. Давай, не кашляй тут! И тестю своему ничего не говори. Станет спрашивать, отмалчивайся либо неси всякие благоглупости, он на время от тебя отстанет. А дальше я смогу ситуацию сию предвосхитить, чтобы он отстал от нас со своими предложениями.

— Хорошо, Мамба!

Я пробыл в аптеке ещё с полчаса. Оглядев её, переговорил с персоналом и вскоре ушёл, держа свой путь в госпиталь. Идти до него довольно далеко, но прогуляться мне хотелось. Вдыхая целебный воздух можжевельника, я вскоре вошёл во двор госпиталя.

Глава 15 Госпиталь

Любовь Владимировна Неясыть, военврач советского госпиталя в Аддис-Абебе осматривала очередного раненного эфиопа. Это была ещё совсем молодая женщина, стройная, высокая, зеленоглазая, с курносым носиком и с россыпью милых веснушек по всему лицу. Однако больше всего удивляли её густые и длинные рыжие волосы. Кто-то назвал бы её очень красивой, кто-то бы хмыкнул, что так себе, но сама себе она нравилась, и ей было глубоко наплевать на мнение окружающих её мужчин.

Может быть поэтому, выйдя замуж на последнем курсе мединститута, она благополучно развелась на следующий год. Семейная жизнь не задалась: пока Люба писала за мужа диплом, тот изменял ей направо и налево. Сгоряча пожелав прелюбодею мужского бессилия, она где-то через полгода узнала, что бывший муженёк подцепил-таки дурную болячку. Позлорадствовала, перекрестилась, что произошло это уже после расставания, и на всякий случай сдала все анализы.

Всё было вроде хорошо, жить бы да радоваться, но характер у Любы после мужниной подлости сильно ухудшился. Впрочем, это только сподвигло её закончить ординатуру на «отлично» и погрузиться во врачебную деятельность без остатка. Врачом она стала первоклассным и очень строгим. Особенно строго Любовь Владимировна относилась к мужчинам. Как сладка месть за поруганную честь! Мужчины это чувствовали и тоже не оставались в долгу, называя её за глаза ведьмой.

Изменчивая судьба закинула её в Эфиопию, климат которой не сильно подходил для людей с нежной белой кожей, да ещё и рыжеволосых. Но не отказываться же? Попасть сюда помогли влиятельные родственники, да и она сама хотела вырваться из страны победившего социализма, чтобы повидать мир. Слишком агрессивной она стала, но специалист хороший, оттого и препятствий ей не чинили, потому как ещё и из семьи дипломатов.

«Молодая, перебесится ещё», — думал отец. «Может, мужа себе найдёт среди офицеров, — надеялась мать. — Заодно заработают в Африке, квартиру потом кооперативную купят. Всё в семью, всё в семью. Купят дачу, детки пойдут, вся дурь выйдет напрочь. Африка — суровая хозяйка!».

Одна Любовь ни о чём не думала: ни о деньгах, ни о муже. Сердце щемило болью, когда она вспоминала развод. Как он мог?! Как он мог изменить! Да ещё с кем, с лучшей подругой! На этой мысли у неё обычно брызгали слёзы из глаз, и хотелось реветь белугой.

Постепенно боль приутихла, обида подёрнулась пеплом жизни. Вот только отныне Люба смотрела на всех через чёрные очки, изначально подозревая во всех смертных грехах.

В принципе, основания у неё на то были. Такую женщину хотели заполучить многие, но, видя в её глазах неприкрытую ненависть, сразу же отставали. На фиг, на фиг такое удовольствие. Вон сколько вокруг красивых и не очень невостребованных бродит!

Она и в командировке не позволяла себе никаких «любовей», отшивая тех немногих, кто отважился за ней приударить. А затем с мстительной радостью наблюдала, как они «гремели» яйцами, не в силах её обуздать. Первоначально Любовь Владимировна работала на санитарном судне, что базировалось на островах Дахлак. Но из-за тяжёлого характера и откровенного мужененавистничества её быстро сплавили на берег. В итоге она попала в военный госпиталь в столице Эфиопии. Может, и к лучшему.

Персонал в госпитале подобрался самый разнообразный. Младший штат полностью состоял из эфиопов и эфиопок. Средний медицинский персонал тоже в основном из эфиопов, но встречались и кубинцы. А вот квалифицированные врачи были либо из Советского Союза, либо те же кубинцы, успевшие окончить мединститут в СССР.

Последние неплохо говорили по-русски, и общий язык она с ними нашла легко. Впрочем, врачей-кубинцев было немного, и все успели обзавестись семьями. Бобылями ходили лишь Люба, да старый хирург, пустившийся в эту авантюру дабы обеспечить многочисленных внуков.

Да и не до личной жизни было. Работы оказалось непочатый край, и работы тяжёлой. Повстанцы в последнее время активизировались, и раненые прибывали буквально пачками. Подчас Любовь Владимировна даже не успевала запоминать их имена. Одни выписывались, другие поступали, некоторые умирали… Но Любовь Владимировна прилагала все усилия, чтобы такое случалось как можно реже. Однако то ли её знаний и умений подчас не хватало, то ли просто время их вышло. Тогда она тихо плакала в своей небольшой комнатке. Впрочем, работа на грани физических и духовных сил как нельзя лучше подходила ей, позволяя (или помогая?) просто забыть и о себе, и о своих желаниях. Не до них становилось.