Троянская война - Кулидж Оливия - Страница 6

– Горька твоя печаль о Фивах, – смело отвечал Антенор, – но смотри, не навлеки такую же участь и на Трою. Даже при том, что Андромаха, твоя жена, потеряла отца и семерых братьев в Фивах, тебе не подобает призывать к войне в отместку за свои личные потери.

Послышались гневные восклицания принцев, пока Гектор, покраснев от невысказанной ярости, стоял и пытался обрести самообладание.

– В такие времена людей обидеть легко, – сказал он наконец. – Лишь за несколько минут до этого Полидамас здесь объявил, что я тороплю войну, потому что надеюсь покрыть себя славой как самый великий из вас всех воин. Если бы не день траура в моем доме, вы оба раскаялись бы в сказанном. Но так и быть, я не буду больше ничего говорить, пусть решают собравшиеся здесь принцы.

Он уселся и снова спрятал лицо в ладонях, а в это время со всех сторон послышался гомон негодования, исходящий от принцев.

– Говорю же, мы погибнем так же, как Фивы! – старался перекричать шум Антенор. – Само имя троянцев исчезнет с лица земли!

– Этому никогда не бывать! – заявил серьезный молодой Эней, сын богини Афродиты от Анхиса, который доводился царю кузеном. – Моя мать предсказывает, что от меня произойдет великий народ и что он будет править самими греками и всеми остальными народами, живущими даже у столбов Геракла, которые находятся на краю света.

– Пусть даже и так, – кричал жестокий молодой Троил, – а я со своими братьями, которые доводятся сыновьями Приаму, буду править тобой в Трое.

Он положил руку на свой меч и пожирал взглядом Энея, который с вызовом смотрел на него.

Старый Приам сделал знак Антенору, и председатель собрания уселся с хмурым видом, а царь в это время медленно поднялся на ноги. Старик держался с большим достоинством, ведь он был царем вот уже пятьдесят лет. Даже два готовых сцепиться юнца отвернулись друг от друга, а ропот и перешептывания собравшихся стихли.

– Давайте не будем ссориться и гадать о будущем, – начал наконец Приам в неспешной манере, присущей всем старикам, которым трудно повышать голос, чтобы их услышали. – Наша судьба еще находится в урнах Зевса, и никакой смертный не может знать, какой она будет. Наш ответ этим двум послам касается теперь нас, и я говорю – война должна быть. Гектор торопит развязать войну ради своей жены, да у нас просто нет другого выбора. Вы все знаете, что греки уже осаждали Трою прежде в моем детстве, убили моего отца и увели мою сестру с собой в рабство. Поэтому я недолюбливаю греков, но все же, когда прибыли первые послы от Менелая, я просил тебя, Парис, вернуть Елену мирно. Ты тогда сказал, что Менелай не может собрать армию и что для нас будет позором уступить его угрозам. Мы бросили ему вызов, и послы отправились по городам нашего союза, чтобы весь Восток принялся готовиться к войне. Теперь война у нашего порога. Давайте разобьем греков наголову и не оставим ни одного воина из армии Агамемнона, чтобы тот не мог возвратиться домой и хвастать о своих победах.

– Война у нашего порога! – нетерпеливо повторяли принцы, но старики вокруг царя сидели молча и с серьезным видом.

– Гектор! – обратился Приам к своему сыну. – Мы устроим сражение на берегу или позволим грекам высадиться и встретим их на равнине у наших ворот?

Гектор снова поднял свою великолепную голову и вперил взгляд своих ярко-синих глаз в царя.

– На берегу, – сказал он быстро. – Позже, если им удастся всеми силами высадиться на сушу, мы уничтожим их на открытой равнине. Позади Трои находятся чащобы Идских гор, так что осада нам не грозит, потому что они не осмелятся окружить нас, в противном случае мы их сильно удивим. Они должны стать лагерем на берегу около своих судов, ведь если мы сумеем их сжечь, им не на чем будет спастись, и они все погибнут.

Принцы одобрительно кричали и стучали мечами о свои панцири, ведь многие пришли на совет уже в полном военном облачении. В зале поднялся такой шум, что некоторое время они не слышали рева труб. Часовые на башнях у врат города подняли тревогу. Темное море уже пестрело парусами, бесчисленными, как лепестки вишневого дерева, несомые ветром. Народ поспешил к стенам и крышам зданий, а в это время в воздух поднялся шум тысяч голосов.

Храмы богам стояли тесной группой в цитадели, которая представляла собой небольшую крутую возвышенность в центре города. Там находилась скромная деревянная святыня Афины – Палладий, ее изображение, грубо вырезанное и невероятно старое, и все же ценимое выше других. Его считали упавшим с неба, и легенда гласила, что, пока Палладий находится в цитадели, Троя выстоит. Рядом располагался храм Аполлона, выстроенный гораздо позднее из белоснежного мрамора с колоннадой вокруг.

Когда принцы, поднятые шумом, поспешили наконец из зала дворца Приама, жрица Аполлона вышла из тени храмовых колонн – стояла и смотрела на них.

Бледная, словно мраморная статуя, жрица казалась крошечной фигуркой, одетой в снежно-белые одежды. Пепельно-белые волосы свободно струились по ее плечам из-под шерстяной полоски, которая служила отличительным знаком ее священной миссии. Кассандра, став жрицей, превратилась в вечную невесту Аполлона и посвятила свою жизнь ему, который наградил ее даром предвидения будущего. Позднее она захотела нарушить свои клятвы и выйти замуж, но Аполлон в наказание за это добавил проклятие – Кассандре никто никогда не верил.

Принцы помоложе побежали бегом через площадь к воротам, а Кассандра с безразличием дала им пройти, ведь пророчество, которое переполняло ее, предназначалось не для них. За ними несколько медленнее шла группа старших, среди которых возвышалась над остальными крупная голова Гектора. Внезапно Кассандра принялась рвать на себе волосы, крича, словно умалишенная.

– Смотрите! – кричала она, указывая в пустоту. – Труп Гектора волочит за собой в пыли греческая колесница. Смотрите, наши враги смеются! Троя в огне! О, горе мне! Агамемнон, жестокий Агамемнон! – снова и снова вопила она, пока Гектор подзывал храмовых служек, которые прибежали на крики своей хозяйки.

– Отведите ее в храм, – строго приказал он. – Обращайтесь с нею любезно, но держите взаперти, пока она пребывает в безумии. Не к лицу дочери царя с дикими криками бегать по улицам. Она слишком нежна для войны, и ужас вызывает у нее дикие видения. Конечно, с нашей победой ее ум оправится.

Гектор спокойно повернулся, чтобы уйти, хотя на сердце у него было тяжело от безумия сестры. Кроме того, в своем меланхоличном настроении он тоже увидел свое будущее, которое показалось ему ужасным, сверх всяких человеческих представлений. Но было слишком поздно пойти на мировую с честью, поэтому он улыбался, пока шел к валу, чтобы все видели, что их предводитель с радостью хочет посмотреть на своих врагов.

Самый первый

Лаодамия стала супругой совсем недавно, и большой дом, который возводил ее муж, был еще не достроен. Зал едва только успели покрыть крышей, а склады и навесы для скота еще не были и начаты. Однако ее покои были закончены, хотя детали большой разборной кровати, которая будет стоять там, были сложены у стены. Протесилай собственноручно украсил ее картинами, красиво инкрустированными золотом и слоновой костью, и теперь его молодая жена не позволит ни одному ремесленнику здесь прикоснуться к ней. Пока же она все еще спала на грубом соломенном тюфяке, второпях постеленном для нее, когда они с Протесилаем поженились.

Ночь стала для нее самым счастливым временем, потому что она могла мечтать о своем муже. Прежде чем он отплыл в Трою, Лаодамия приказала снять с его лица восковую маску и искусно ее раскрасить. Теперь она заставила художника закончить всю фигуру, на которую надела одежду Протесилая. При тусклом свете в самом темном углу комнаты ей иногда казалось, при беглом взгляде, что это действительно ее муж. Лаодамия суеверно считала, что если ей так покажется на закате, то ночью она увидит мужа во сне. Иногда примета сбывалась, но видение всегда было тягостным и приносило повергавшее в ужас чувство печали. Ей в голову приходило много слов, но она так и не могла выбрать, что сказать. Лаодамия пристально вглядывалась в него, а он в нее в отчаянном, болезненном молчании, пока короткая ночь не заканчивалась и она не оставалась снова в одиночестве.