Шанс на счастье (СИ) - Черно Адалин - Страница 43

— Разговор предстоит долгий, — констатирую после его слов.

— А пойдем на кухню, а, Петь? Ну не стоять же здесь.

Отец Оли таки соглашается, и мы все вместе идем на кухню. Мать суетливо ставит чайник, рассыпает по чашкам какой-то травяной сбор, а я замечаю фотографии маленькой Оли даже здесь, на кухне, где их, по сути, быть не должно.

— Полгода назад Оля позвонила мне вся в слезах, — наконец, дохожу до своей части рассказа. — Сказала, что ее домогается отчим и она не знает, что делать.

Евгения Борисовна, как я и ожидал, хватается за сердце. И смотрит растерянно то на меня, то на мужа. Я бы хотел пошутить. И, если быть честным, нихрена вот этого не знать и не лезть во всю подноготную, но раз уж меня разводили как идиота...

— У меня никогда не было никого, — оправдывается зачем-то женщина. — Петя, я не понимаю…

— Зато я понимаю! — грозно произносит он и ударяет кулаком по столу. — Ремня в детстве мало было.

Вот здесь я с ним солидарен. Такое придумать и наговорить на своих родителей. На мать и отца, которого вообще похоронила. И ладно бы у них что-то было не так, но ведь видно, что и отец, и мать искренне любят своего ребенка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Она жила полгода у меня в квартире.

Отец тут же настораживается, но я спешу его успокоить:

— Между нами ничего не было. Я редко появлялся дома и воспринимал вашу дочь, как подругу, если так можно сказать.

Петр хмыкает. Видно, что не верит. Но я и не настаивает на этом. Просто ждет, что я скажу дальше.

— Месяц назад я улетел из Москвы на работу. И в то же время узнал, что у меня есть дочь. Вдаваться в эти подробности не буду, но когда я был в Германии, Оля прилетела ко мне.

Дальше я рассказываю о том, что случилось. Как она попала под машину, как я был рядом с ней и вскользь упоминаю о прогнозе докторов. Мать шокирована и плачет, отец что есть силы сжимает челюсти и крепится. Хочется вернуть Олю к жизни и хорошо встряхнуть. Какого черта она вообще делала? У нее святые родители, а она уехала, чтобы жить со мной? Сомнений у меня нет. У нее или с головой не все в порядке, или же она по-настоящему в меня влюбилась. Что хуже даже не знаю.

— Я приехал, потому что из-за вашей дочери и заботы о ней обидел любовь своей жизнь. Я-то думал, что об Оле некому позаботится, — выдаю слишком резко, потому что меня переполняет злость.

— И что? Что нам делать, Петя?

— Я предлагаю вам полететь к ней. Билеты я оплачу, ее пребывание там тоже оплачено.

— У нас есть деньги, — перебивает отец, а я обвожу взглядом их скромно обставленную кухню.

Вряд ли отец в принципе понимает, о каких суммах речь, но он вдруг меня перебивает:

— Ты не смотри, что мы так живем. Люди простые, спокойные, но у меня бизнес, доходы имеются, да и в остальном. Тебе спасибо, конечно, но мы сами. Только адрес клиники скажи и к женщине своей можешь ехать.

— Мне все равно нужно в Германию, чтобы забрать вещи, поэтому если хотите, полетим вместе. Там и покажу, где клиника.

Они соглашаются и идут собиратся, я же остаюсь на кухне и переворачиваю фотографию Оли, что стоит на столе, вниз. Не могу не нее смотреть. Хочется ее придушить, такая ненависть внутри заполняет. Как вообще можно было… вот так. Дурочку из себя невинную строить и специально лезть между нами с Аней. А, главное, зараза, незаметно так, что я и не понял! И о любви даже не догадывался. Думал об этом, конечно, но отбрасывал. Она ведь и поводов, намеков никаких и никогда не давала!

За исключением того, как залезала ко мне в постель и прижималась, потому что ей было страшно.

Я определенно сказочный дурачок. Разводили, как лоха, а я и рад верить! Зато ей… Ане… не поверил. Медленно сжимаю руку в кулак и пытаюсь успокоиться, чтобы не разнести здесь все.

Тем временем, оживает мой телефон. На дисплее заграничный номер, и я тут же беру трубку, потому что надеюсь, что это Аня.

Но звонят из больницы.

Оля пришла в себя.

Глава 44

Я завидую Руслану. В ту самую минуту, когда мне звонит Соня. Не злюсь. Завидую. Потому что он там… рядом с дочерью, а я тут. Так отчаянно хочется к своей малышке, сжать ее в своих объятиях, поцеловать в пухленькую щечку и видеть, как искренне она радуется появлению.

Сейчас мне кажется, что я всерьез могу расторгнуть контракт и уехать, но… не могу. Не из-за квартиры, хотя и это немаловажный фактор, а потому что подведу людей своим отказом. Да и осталось всего ничего. Я потерплю. Прошла всего пара дней, а я уже хочу к ней.

— Что-то случилось? — голос Данила звучит озабоченно. Он останавливается рядом со мной. Ждет ответа.

— Всё в порядке, — отвечаю ему. — Сестра просто звонила. А я о дочке вспомнила.

На самом деле, не знаю, что Соня ожидала от меня услышать. Приказа немедленно вызывать полицию и вырывать ребенка из рук отца? Но она явно чего-то ждала: голос звучал растерянно и зло. Ей не нравился Руслан после всего, что она о нем узнала, но и пресекать его общение с дочкой я не собиралась. Разговор у нас с Русланом, конечно, состоится. Я скажу ему, как он должен общаться с Ксюшей, но почему-то думаю, что он и так это знает. Она ему необходима сейчас так же сильно, как была нужна мне после нашего расставания.

Справилась бы я без дочки? Не уверена.

Он приехал к дочери. Пока эта информация пытается ужится в моей голове. Бросил не пришедшую в себя Олю и поехал к дочери. Наверное, любая другая на моем месте и правда вызвала полицию и пресекла любые его попытки увидеть Ксюшу, но я слишком сильно люблю свою дочь, чтобы так поступить.

Она ждала отца пять лет. Мечтала о нем. Дети они другие. Они прощают своим родителям слишком многое, не становятся озлобленными даже когда их наказывают. Они любят просто так, не за широкие жесты и дорогие подарки, а просто потому, что у них есть родители. Ксюша у меня с добрым сердцем, она многое замечает, но Руслана, уверена, простила. Потому что он ее отец. Она простит и мое отсутствие, потому что я — мать.

— Скучаешь по ней? — голос Данила вырывает меня из воспоминаний и кажется чужеродным.

Я не сразу понимаю, о чем он спрашивает.

— Скучаю. И очень хочу поскорее закончить.

— Съемки не продлятся долго, если будем работать в таком темпе. Ты очень хорошо старалась сегодня.

— Спасибо.

На самом деле нам не о чем разговаривать. Нет общих интересов, но есть работа, и мы начинаем обсуждать ее. Даня рассказывает о своей, а я увлеченно слушаю. О том, как он открыл свою компанию, о том, как переехал сюда, и о том, как сам почти перестал фотографировать.

— Разонравилось?

— Выгорел, скорее. На пике карьеры были высокооплачиваемые заказы, меня звали на всевозможные мероприятия, на свадьбы, концерты. Куда только можно было. Это приносило очень много денег, но чувство прекрасного терялось. Когда ты профи, тебе хочется снимать не только пьяные лица на очередной свадьбе. Природа, люди, которых ты застал врасплох, машины, птицы. Мне хотелось большего, поэтому все, что зарабатывал, откладывал, дабы открыть свою студию.

Он делает паузу, увлекает меня за собой, предлагает руку, чтобы было удобнее гулять по песку, но я игнорирую его жест. Не хочу. Данил продолжает:

— У меня получилось, пошли заказы. Многих я обучал лично, поэтому люди приходили, не задумываясь. На меня до сих пор работают только профессионалы. Люди, точно знающие, чего хотят их клиенты. Но они со временем уходят. Тоже выгорают.

— Открывают свои студии?

— В большинстве, нет. Многие настолько выгорают, что не могут видеть камеру, — он вздыхает. — Обратная сторона профессии.

— Может, это была не их профессия, а лишь временное увлечение?

Мне трудно представить, что можно вот так — выгореть от того, что ничего не меняется. Фотографировать ведь можно и для себя, получать удовольствие, путешествовать, заниматься съемками свадеб в других странах. Это ведь должно быть интересно? Обычаи, наряды, не везде ведь стандартно всё проходит. Я не представляю, что можно враз выгореть тем, чем любил когда-то заниматься. Но это, скорее, потому что у меня нет хобби. Есть работа, которую я идеально выполняю. Даже с диссертациями было так же. Мне нравилось их писать, но сказать, что я мечтаю этим заниматься — нет.