Конторщица-2 - А. Фонд - Страница 5

В коридоре, оглянувшись и убедившись, что никто нас не слышит, сказала:

– Девушки, тут такое дело, – понизила голос почти до шепота я, – нужна ваша помощь. Это не по работе. Только дело не для широкой огласки, так что – никому!

Репетун и Максимова моментально закивали, что они никогда и никому.

Я «поверила» и продолжила:

– Вы колонку для женщин в нашей газете видели?

– Да, я всегда ее читаю, – похвасталась Репетун. – там в последнее время очень дельные советы. Рекомендую.

– А я не только читаю, но и делаю вырезки и вклеиваю их в специальную тетрадку, – тут же перещеголяла коллегу Максимова. – Могу дать переписать, но только дня на два. Больше не могу – самой надо.

– Нет, нет, – поспешила заверить я коллегу, что покушаться на ее добро не желаю. – Дело в том, что в эту рубрику приходит много писем от читательниц, а отвечать автор не успевает. Поэтому в редакции газеты подумали, что, может быть, вы могли бы помочь с ответами?

– Я? – изумилась польщенная Репетун.

– Да, и вы, и Евдокия Андреевна, – ответила я.

– А как в редакции о нас узнали? – ахнула Репетун.

– Считайте, по моей рекомендации, – не стала скромничать я. – Я давно отметила ваши таланты в сфере эстетики и красоты и при случае посоветовала ваши кандидатуры как самые оптимальные.

– А как мы письма поделим? – ревниво спросила не менее удивленная Максимова.

– Все просто. К примеру, Татьяна Петровна прекрасно может отвечать на провокационные эстетические вопросы, – я кивнула порозовевшей от удовольствия Репетун. – А вот вы, Евдокия Андреевна, можете легко взять на себя читательниц-интеллектуалок.

Заручившись согласием донельзя довольных коллег, я пообещала завтра прям с утра принести им все письма.

Ну, что ж, еще одной проблемой меньше!

Я вошла в кабинет № 21 с новой упаковкой копирок – удалось разжиться у довольной Максимовой. На радостях она выгребла мне все, что было. Вот кто бы подумал, что такой геморрой для меня с ответами на письма, она воспримет как какое-то невероятное общественное признание. В наше время мы уже давно привыкли и перестали обращать внимание на значение соцсетей, когда любой дворник или домохозяйка может сделать себе профиль с громким ником, поставить на аватарку фото Наполеона или Мэрилин Монро и с важным видом писать любые комментарии на страницах хоть знаменитых артистов, хоть политиков или писателей. А вот в эти времена, когда каждый шаг регламентируется сакраментальным «а что люди скажут?», проблема недореализованности маленького человека стоит очень остро.

С такими экзистенциональными мыслями я распахнула дверь кабинета – сейчас вот отпечатаю последние пять листов и можно отдавать отчет Ивану Аркадьевичу…

Но все мысли моментально испарились: в кабинете, уперев руки в бока, стояла разъяренная Машенька и вычитывала надутой Аллочке:

– Меня зовут Мария Олеговна! Извольте называть меня, как указано в моем паспорте!

Аллочка попыталась что-то возразить, но была перебита Машенькой:

– Сегодня вы опоздали на восемь с половиной минут. Я все фиксирую. Информация будет передана в отдел кадров…

Наконец, Аллочка справилась с негодованием и выпалила:

– У нас здесь порядочная организация и ходить в таком непотребном виде среди сотрудников не принято!

– В каком это виде? – покраснела Машенька и безуспешно попыталась натянуть декольте чуть повыше.

– Советские женщины не должны потакать мелкобуржуазным инстинктам! – выдала идеологический совет сердитая Аллочка, недовольно и завистливо косясь на пышный бюст Машеньки.

Я невольно восхитилась этому диалогу – растет молодая поросль, вот уже и зубки друг другу начинает показывать. Аккуратно прикрыв дверь, я тихо выскользнула обратно в коридор, чтобы не мешать девочкам общаться…

Я шла по коридору и думала куда бы податься, слушать дрязги мелких пигалиц в кабинете не хотелось, возвращаться к Лактюшкиной – тем более, с Тоней мы больше не дружим, у Зои Смирновой – Швабра. К Егорову и Мунтяну лучше пока не ходить. В столовку – еще рано.

И тут меня окликнули:

– Лида! Горшкова! Тебе звонят!

Сердце тревожно ёкнуло – неужто Горшков решил опять новые претензии выкатить? Вроде больше никому я особо не нужна. Как бы там ни было, я пошла на проходную к телефону.

В трубке послышался взволнованный голос. Женский:

– Лидия Степановна? Здравствуйте! Меня зовут Юлия Валеева. Я жена Василия Павловича Валеева, отца Светы Горшковой.

– Здравствуйте, Юлия. Слушаю вас, – ответила я, а на душе заскребли кошки.

– Лидия Степановна, нам очень нужно встретиться и поговорить, – хриплым, прерывающимся от волнения голосом сказала Светина мачеха. – Когда вы сможете? Чем скорее, тем лучше.

Договорившись о встрече на завтра в обеденный перерыв, я положила трубку.

Интересно, что же ей от меня надо?

Глава 3

Я опаздывала.

Пряный душный вечер неторопливо вступал в свои права, небрежно набросил пушистые тени на город, словно соболиное манто на точеные плечи красавицы. Духмяно пахло сладкими ночными цветами и жареной рыбкой из моего кулька – после работы я успела заскочить домой переодеться в спортивный костюм Горшкова, и заодно прихватила с собой пару бутылок пива и особым образом пожаренную рыбку (Римма Марковна была категорически озадачена и успела смастерить невероятно вкусную хрустящую рыбку в сырном кляре с пикантными травами и солью, – под пиво самое оно).

Поэтому я и опаздывала – пришлось дождаться, пока Римма Марковна все дожарит. А рыбы-то было много.

Набережная нашего города только носит столь громкое название. На самом деле это всего лишь кусок забетонированной территории у болота в окружении жухлых кустиков осоки, там и сям торчащих из глинистой растрескавшейся почвы, а дальше хаотично – гаражи, гаражи, ангары, какие-то сараи, и опять ангары, и еще гаражи. Причем все как-то сумбурно, вперемешку, но тем не менее несет некий романтический флёр, в стиле диккенсовских трущоб, это придает набережной дополнительное лихое очарование и пользуется бешенной популярностью у хулиганистой молодежи.

Второй гараж слева найти оказалось неожиданно легко. В сгущающихся сумерках разобрать цвет двери было невозможно, – то ли голубой, то ли серый, зато по орущей «Шизгара» и дружным раскатам гогота сразу стало понятно, куда именно нужно идти.

Войдя внутрь, я на мгновение замерла – пока глаза привыкали к свету. В гаражном помещении никакого автомобиля не было, зато собралось человек пятнадцать, большинство я не знала. Из наших были Роман Мунтяну, Василий Егоров, двое парней из метрологического – Пашка и Генка, и неожиданно – Евдокия Андреевна Максимова, та самая сутулая старая дева, которая вела статистику и учет в конторе нашего депо (у Лактюшкиной) и которую я припрягла отвечать на письма.

– Привет, Горшковска-я-я-я-а! – радостно заорал изрядно поддатый Василий Егоров и полез обниматься.

Мунтяну кивнул и взглянул на меня внимательно. По его смуглому бесстрастному лицу было сложно сказать, трезв он или уже нет. Также я удостоилась приветствий от метрологов и неожиданно поцелуя в щечку от Максимовой.

Меня познакомили с остальными персонажами, в основном все были мужского пола. Кроме нас с Максимовой, была еще одна девица, манерная, стриженная под ёжик, в тельняшке и зачем-то в криво обрезанной фуфайке с торчащими клочьями ваты и без рукавов, ее глаза были густо подведены в стиле Веры Холодной, и еще она без конца курила сигареты, отставляя мизинец. Имя у нее было тоже странное – Мина. Больше ничем особым она мне не запомнилась. Все ребята и Мина работали на тракторном.

На перевернутой деревянной катушке для стальных тросов, накрытой куском фанеры и символизирующей стол, громоздились ряды запотевших бутылок с пивом, несколько трехлитровых банок (тоже с пивом), штук семь бутылок водки, а из закуси были только прошлогодние яблоки, причем зеленые и порядком уже сморщенные («зелёпухи», как пренебрежительно сказал Егоров), да еще кулек подтаявших ирисок «Тузик». Поэтому жаренная рыбка от Риммы Марковны была встречена бурными овациями и одобрительным утробным рёвом местного кота Барсика с продувной рожей, который жил прямо здесь, в гаражах и ангарах, и бдительно охранял их от врагов.