Сокровище храма - Абекассис Элиетт - Страница 16

Нам нужно было сперва найти Руфь Ротберг, дочь профессора Эриксона, застать ее на рабочем месте: она была хранительницей Израильского музея.

— Пойдем вместе? — предложила Джейн, уходя. — Или тебе лучше пойти одному? С тобой она будет говорить охотнее, чем со мной.

— Нет, — отказался я. — Она меня совсем не знает. Пойдем вдвоем… Но для начала у меня к тебе вопрос, — остановил я ее, глядя прямо в глаза. — Тебе известно происхождение красного готического крестика?

— Смотря о чем идет речь, — быстро ответила она, ничуть не смутившись. — Он мог принадлежать и средневековому рыцарю… А в чем дело? Что ты так на меня смотришь? Можно подумать, ты сердишься… или в чем-то меня подозреваешь?

— У меня могут быть свои причины.

— Послушай, — сказала Джейн твердым тоном. — В этом деле мы работаем одной командой, ты и я. Если между нами не будет доверия, мы, разумеется, не продвинемся ни на шаг.

— Согласен.

— Итак, я тебя слушаю.

— Когда мы встретились на месте преступления на следующий день, около алтаря лежал маленький красный крестик, полузасыпанный песком. Так вот, ты наступила на него, и, я думаю, умышленно.

Джейн растерянно посмотрела на меня:

— Да, такое было. Я увидела его, но не знала, видел ли его ты, и я действительно хотела его подобрать и сделала это без твоего ведома.

— Почему?

— Ари, я предпочла бы сейчас не говорить об этом. Верь мне.

— Вот как? А я думал, команда у нас одна и скрывать нам нечего.

— Ари, даю слово, что скажу позже: ты все узнаешь, я тебе обещаю… но только не сейчас.

— Ладно. Тогда порываем наше соглашение.

При этих словах Джейн смутилась. Глаза ее повлажнели, когда она сказала:

— Это потому… этот крестик… он всегда был на нем. Он передавался по наследству… И я хотела сберечь его… как память…

— А если бы было что-то важное для расследования?

Она подняла брови, словно речь шла о само собой разумеющемся. Ее объяснение этим и ограничилось, она не хотела мне отвечать. О Боже! До чего я иногда ее ненавидел и как я был несчастен, переполненный дурными чувствами и презренными сомнениями.

Мы сели в такси и доехали до Израильского музея, находившегося в новом городе, в южной части богатого квартала Рехавия.

Перед музеем стояло белое здание, напоминавшее гигантский глиняный кувшин. Здесь располагался Храм Книги, в котором хранились свитки Мертвого моря. В нем, навитый на большой барабан, экспонировался свиток Исайи, самое древнее пророчество Апокалипсиса, датируемое 2500 годом до нашей эры. Белый кувшин цилиндрической формы был задуман архитектором Арманом Барто так, что барабан мог автоматически опускаться в подземный этаж, где в случае ядерной атаки его закрывали стальные листы, чтобы защитить текст, объявлявший об ужасном грядущем светопреставлении, о поражающем видении будущей войны. Таким образом, исчезни все на земле, текст останется навечно.

— Армагеддон… — пробормотал я. — Конец мира.

— Что за Армагеддон? — спросила Джейн.

— Слово «Армагеддон» содержится первоначально в последней Книге Ветхого Завета: духи мертвых, творя свое чудо, спустятся за царями земли и всего мира, чтобы повести их на бой в день Всемогущего. Говорится, что они соберутся в месте, которое на древнегреческом называется АРМАГЕДДОН.

— Известно, где находится это место?

— Армагеддон — это греческое название древнего израильского города Мегиддо.

— Он еще существует?

— Именно в Мегиддо и располагается одна из крупнейших воздушных баз, Рамат-Давид.

— На севере, — уточнила Джейн, — совсем рядом с Сирией. В таком случае Мегиддо должен быть…

— …на первой линии огня любой настоящей войны на современном Среднем Востоке.

— Так что Армагеддон может начаться, когда сирийцы поведут военные действия на Израильской земле?

— Не исключено.

Джейн, показалось, ненадолго задумалась.

— Я хорошо знаю Сирию, — сказала она. — Я участвовала там в раскопках.

Больше она ничего не сказала. И, тем не менее, именно в эту минуту я почувствовал, что ей хочется что-то мне сказать, но она не решалась, не знаю почему.

Перед нами лежал мраморный город, который был яблоком раздора в мире, начиная с завоевания его царем Давидом, — Иерусалим, сожженный вавилонянами, разрушенный римлянами, осаждаемый крестоносцами. За три тысячелетия кровавых конфликтов станет ли он городом Конца, или, исходя из этимологии его названия, городом Спасения?

Прервав мои размышления, Джейн увлекла меня внутрь огромного современного здания, стоящего рядом с Храмом Книги. В Израильском музее экспонировались различные тексты и произведения искусства всех эпох, касавшихся Израиля.

Мы прошли лабиринтом коридоров к лифту и поднялись на этаж, где находились кабинеты администрации. На одной из приоткрытых дверей красовалась маленькая табличка с именем Руфи Ротберг.

Я постучал. Женский голос ответил:

— Войдите!

Руфь Ротберг оказалась худенькой женщиной с темно-голубыми глазами, волосы ее были заправлены под красный платок, как это принято у ультраортодоксальных женщин, не имеющих права показывать свои волосы другим мужчинам, кроме мужа. Очень бледным лицом и голубыми глазами с длинными ресницами, чуточку вздернутым носиком она походила на русскую куколку. Ей едва ли исполнилось двадцать, и выглядела она намного моложе своего мужа, которому было лет на десять больше. Муж ее имел представительную внешность, у него была рано поседевшая длинная борода, а волосы были коротко подстрижены, их покрывала черная бархатная ермолка, из-под которой свисали две завитушки, образуя на висках изумительные буравчики. За толстыми стеклами очков в черепаховой оправе прятались большие голубые глаза, очень живые. Подле них возились два мальчугана с закрученными пейсами и мечтательными глазами.

Я всматривался в лица Аарона Ротберга и его супруги, пытаясь, как всегда, определить характеры по их чертам. Лоб Аарона Ротберга пересекала по вертикали буква, символизирующая союз, творение, первопричину жизни:

«Вав», легко связывающаяся во фразах, соединяет между собой вещи, объединяя их, как воздух и свет. Но самой замечательной особенностью «Вав» является ее способность менять время местами: обращать прошлое в будущее или будущее в прошлое. Вот почему «Вав» занимает особое место в Имени Бога, являясь непроизносимой Тетраграммой.

На лбу Руфи Ротберг, на том же месте, что и у мужа, находилась буква

«Далет» формой напоминает дверь дома, ворота города или святилища. «Далет» — четвертая буква алфавита — является буквой физического мира с четырьмя сторонами света и, что главное, — мира формы.

— Мы пришли вот зачем… — неуверенным тоном произнесла Джейн. — Мы занимаемся расследованием смерти вашего отца и думаем, что у вас, возможно, есть, что нам сказать…

— Ох, — вздохнула Руфь, — я ничего не могу понять. Все это кажется мне таким нереальным.

— Потому-то мы и пришли… Чтобы понять.

— Очень мило с твоей стороны, Джейн, — огорчилась Руфь, — но полиция уже расследует… Это ее работа… Не так ли, Аарон?

— Да, они приходили к нам вчера вечером и задали кучу вопросов о профессоре Эриксоне. Мы им ответили, как могли. Теперь нам остается только ждать.

Джейн, сбитая с толку, посматривала на них.

— Я тоже уверен, — вмешался я, — что полиция делает свое дело, но, как говорит рабби Моше Софер из Пжеворска, «только тщательное изучение приводит к результату». Другими словами, есть моменты, когда требуется действовать сообща, а не ждать, и мне кажется, такой момент наступил.

— Вы хасид? — спросила Руфь, оглядывая меня с удивлением: одет я был не как хасид, а как ессей; на мне была белая льняная рубашка навыпуск и брюки из того же материала, на голове — большая кипа из белой шерсти, а не бархатная ермолка хасидов.