Из грязи и золота (СИ) - Баюн София - Страница 41

— Аве, Арто, — позвала она. — Эй, ты слышишь?

— Чего тебе? — донесся из динамика над кроватью недовольный голос.

Она даже появиться не соизволила! Хороша помощница — сначала спасает, а потом разговаривать не хочет.

— Мне плохо, — сообщила Тамара.

— С людьми это случается, — рассеянно пробормотала Марш. — А с земляными крабами в человеческих костях и мертвыми электрическими собаками — нет.

— Чего?.. — опешила она. — Чего-чего?! Да пошла ты!

— И тебе того же, — все так же рассеянно ответила Марш.

Тамара еще несколько секунд таращилась на динамик, ожидая, что он снова оживет. Даже тошнота отступила. Но динамик молчал, и тошнота медленно набухала с каждым вдохом.

Она даже помощнице своей не нужна. Нет, кажется, она из-за чего-то другого злилась… а из-за чего?

Тамара закрыла глаза, но мир почему-то не погас. Он просачивался под веки серым разбавленным светом белых больничных ламп и никак не желал темнеть.

Может, она правда сошла с ума? Сколько она уже болтается по этим проклятым центрам, глотая таблетки и подставляя руки под капельницы с неизвестно какими лекарствами?

Тамара попыталась вспомнить, что нужно делать, если сошел с ума, но у нее ничего не получалось. Единственным по-настоящему безумным человеком, кого она знала, была Марш, но тогда выходило, что если сошел с ума нужно много пить, а потом вырезать себе глаз и умереть.

Тамара зажмурилась и хлопнула в ладоши, пытаясь поймать мысль.

Умереть. Если ты сошел с ума. В истории Марш была еще одна сумасшедшая девочка, но ей никто лекарств не давал. Только шоколадки. Потому что она думала, что люди хорошие, а это, видимо, никак не лечится. Бесси. Вот на ее историю можно было бы равняться — она хотя бы не умерла. И глаза у нее были на месте.

Мысль замылилась и погасла, но тут же зажглась новая.

Тамара смотрела новости в общественном конвенте — очнулся тот врач, который вывел из-под завалов пациентку. Он не давал ей прописанных лекарств, и поэтому смог спасти. Вот бы Тамаре такого врача.

Мысли снова разбежались. Но какая-то была очень важной.

— Запрос на личное посещение, — раздался в наушнике теплый голос Дафны.

Тамара поморщилась от неожиданности — Дафна раздражала папу, а Марш ее вообще ненавидела.

А потом вдруг всхлипнула. Мама с ней таким же голосом говорила. Маму уже и не вспомнить. Только голос остался. Такой, как сейчас у Дафны был. Марш никогда не говорила с ней таким голосом, и вообще наверное ни с кем никогда не говорила. У папы голос всегда был спокойный и тихий, и он этим голосом просил беречься от солнца и так говорил, что все будет хорошо, что Тамара сразу верила. А вот таким голосом он никогда… Портативная капельница на руке сжалась, но колоть не стала — значит, лекарств сегодня и так было слишком много.

— Примешь посетителя, солнышко? — вздохнула Дафна. — Сказал, что знает твоего папу. Я проверила, он не врет.

— Ага, приму, — Тамара слабо улыбнулась.

Вчера к ней заходила папина помощница, Леда Морр. Тамаре она нравилась, потому что была серьезной. У Леды синие жакеты и уверенный голос, она-то наверняка никогда не пила таблеток, путающих память и не пыталась вспомнить, как плакать. Вот бы еще она не была так по-смешному влюблена в папу.

Леда обещала прислать домашнего печенья. Печенья Тамаре не хотелось, тем более домашнего, с застывшими в тесте чужими прикосновениями, но хотелось, чтобы кто-то о ней позаботился.

У парня, который появился на пороге, не было ни контейнера, ни корзинки. Только глупая улыбка и растрепанные черные кудри.

— Привет, — сказал он.

Привалился к косяку — вроде непринужденно, а будто закрывал проход. Будто она не сможет выйти, если захочет.

— Привет, — настороженно ответила Тамара. И незаметно погладила браслет — пусть Марш не стала с ней разговаривать, но лучше, если она будет присматривать. Она, не Дафна.

Но Марш молчала. Не загорался индикатор на браслете, не было слышно голоса в динамиках и наушнике. Неужели Марш ее бросила?

— Меня зовут Айзек, — безмятежно сказал парень. Поднял руку, показал что-то серебристо-кружевное на ладони, заговорщицки подмигнул. — Меня твой отец прислал.

— Врешь, — тут же сказала Тамара. И только потом посмотрела на индикаторы на своем и его браслете. Браслет Айзека горел ровным зеленым светом, а ее начал медленно желтеть.

Анализатор убежденности Тамаре настраивал папа, он сказал, что его невозможно обмануть. Но индикатор не покраснел.

— Клавдий у нас работает. — Ровный зеленый свет. — Отличный дядька, мы без него скучаем.

Индикаторы горели зеленым, а Марш по-прежнему не отзывалась.

— Это глушилка, — вдруг сказал Айзек. — Чтобы мы могли поговорить без помощников. Скоро придется выключить.

— И что ты хочешь сказать мне без помощников? — тихо спросила Тамара, а потом неожиданно для себя поморщилась и чужим, хриплым и злым голосом сказала: — От двери отойди. Или отправлю репорт за невербальную агрессию.

Она ожидала, что Айзек обидится. Или разозлится. Или улыбнется как-нибудь нехорошо, чтобы можно было точно отправить репорт и позвать на помощь. Тамара вдруг вспомнила, что можно просто закричать, и совсем не обязательно ждать, когда откликнется Марш.

Но Айзек просто отошел от двери. И улыбнулся, но по-доброму, почти виновато.

— Я хочу сказать, что Клавдий прав был — погано тут.

— Погано, — все еще настороженно ответила Тамара, машинально поправляя рукав, под которым пряталась портативная капельница.

— И лекарств тебе столько не нужно, — все так же безмятежно продолжал Айзек.

— Мне нисколько не нужно, — проворчала Тамара.

— Ну и чего ты здесь торчишь? — удивился он.

Тамара молчала. Это был глупый вопрос, на который не было умного ответа. И вообще Айзек ей не нравился, и почему-то было страшно от того, что Марш молчит.

— Моя матушка, — голос Айзека вдруг стал мечтательным, — говорила, что если бы превратить каждую зря потраченную минуту в капельку воды, мы бы захлебнулись. А если бы каждую минуту, прожитую с умом превратить в воду — все бы умерли от жажды, и только люди, которые курили, ели фисташковое мороженое и трахались по любви прожили бы чуть подольше.

— И где теперь твоя матушка?

Вопрос прозвучал грубее, чем Тамаре хотелось. Ничего плохого она матушке Айзека, конечно, не желала.

— Хочешь покажу? — улыбнулся Айзек.

Он, кажется, был совсем не обидчивый. И Тамара поняла, что ей это ужасно нравится. Это не папа, которого нужно постоянно обманывать, чтобы он не расстроился, узнав, что ей плохо, не Юханна, которая вообще не слышала, что ей говорили, если говорили не о еде, и не Марш, которая смотрит своими злющими красными глазами, грубит и думает только о собственной выгоде. Конечно, Тамара это понимала. Но если с Айзеком можно говорить не боясь обидеть или расстроить, значит она готова посмотреть на его матушку.

Она кивнула и потянулась к очкам. Айзек молча смотрел, как она фиксирует их и выходит на стартовую страницу. Он молчал еще несколько секунд после этого, оставив Тамару в пустом белом пространстве с полупрозрачным меню недавно закрытых конвентов. Наконец перед ней замерцала золотая дверь — приглашение в конвент. Почему-то общественный — Тамара думала, Айзек покажет ей семейный архив. Перед тем как войти, она разрешила все уровни воздействия — тактильный, визуальный, ольфакторный и звуковой. Каждый раз ей приходилось делать это вручную. И каждый раз она испытывала смешанные чувства благодарности и раздражения — папа подарил ей дорогие очки последней модели, но не дал установить автозаполнение для подобных запросов. Еще пришлось подтвердить согласие на демонстрацию шокирующих материалов сомнительной или спорной этичности. Тамара не знала, чем может заниматься матушка Айзека, но сомневалась, что это может ее шокировать.

Айзек уже ждал ее, и аватар у него был мерзкий — гладкое золотое лицо с обведенными синим провалами глаз. Тамара знала, что такие покупают люди, которые не могут нормально анимировать аватар или заплатить специалисту, но не хотят пугать людей мертвой мимикой или неподвижными волосами.