Издатель (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 3

Меж тем народ Боря стал потихоньку узнавать. В аудитории сидели Вера Клименко, Таня Логвиненко и другие девчата, чьи имена легко всплывали в памяти даже много лет спустя. Однокурсницы.

Осмотреться до конца Боре не дали — какой-то хрен вдруг поставил ему подножку. И Сивый завалился на пол, растянувшись на видавшем своё линолеуме.

Поднялся ржач.

Сивый вскочил, увидел за партой своего обидчика, а память вдруг услужливо подсказала имя студента — Антон.

И тут его как током прошибло, за малым второй раз инфарктом не пробрало. Боря замер, как вкопанный. Словно баран на новые ворота уставился на широкоплечего красавчика. Пришло осознание, что эта бугристая гора мышц, этот юный Арни — ни дать, ни взять сам Сивый, по крайней мере точная копия. Вот только...

«Сивый это я!», — попутало Борю. — «Ты вообще кто такой, демон? И почему тебя зовут Антон?».

Память, какая-то вторая память что ли, услужливо подсказала, что этот Антон пришёл на семинар с Машкой бондарихой, первой красавицей потока.

«Это ж моя телка, какого лешего», — продолжил изумляться Борис, совершенно потеряв дар речи. — «Я ж тебе псу яйца пооткручиваю»

— Ой, я случайно! — выдал Антон раскатистым басом и свои ручищи поднял, ладони показал — я ни я, жопа не моя, а нога случайно вылетела.

Судя по тому как этот бродяга вылупил на Сивого зеньки, его конкретно выбесило, что Машка уделила юному поэту внимание.

Поэтому он и выставил подножку и Боря вспахал полевым комбайном линолеум, пока в парту не упёрся лбом.

«Если он это я, ну в смысле какой-то соколик, занявший мое тело, то кто тогда я такой?», — задался вопросом Борис.

Томик, который Сивый выпустил из рук, поймала девка с первой парты — Ленка Семейка, староста потока и активистка, что не дай бог.

— Боренька не убейся!

Ленка выросла перед ним, протягивая сборник и принялась отряхивать приставшую к одежде пыль. Тут то и пришло очередное озарение. Староста прежде дышавшая ему в пупок, теперь оказалась немногим ниже самого Сивого. А значит в своём видении Борис Дмитриевич вовсе не был самим собой, сильным и накаченным юношей с разрядом по боксу. Здесь он обладал куда более скромной комплекцией хлюпика и носил дурацкие усы пушком, которые многие сравнивали с растительной поверхность на женском половом органе.

Он взглянул на себя и почувствовал оторопь. И тут случилась этакая самоидентификация с собственным телом.

«Погодь ка, так я выходит в Зяблика попал? Ек макарек, че привидится — телами обменялись!».

Тоха Зябликов был однокурсником Сивого. Щупленький такой, мелкий, ручки как веточки развиваются, ножки в коленях трясутся. Интересно как провернулось, Боря то никогда себя на месте Зяблика не представлял. А вот однокурсник видать представлял и похоже его мечты сбылись, пусть и в видении Шулько. Зяблик стал обладателем роскошного тела, коим некогда обладал Сивый.

Стало понятно отчего Тоха позволяет себе вольности, чувствует себя в безопасности козел.

«Ну-ну. Это снаружи я тощий дрищ, так что особо не обольщайся, ты то как был Зябликом, так и остался», — успокоил себя Боря, а потом дополнил размышление. — «Интересно, он вообще в курсе, что заграбастал себе под шумок чужое тело?».

— Шулько! Я жду! — прохрюкал Жаба.

Сивый подобрался, забрал у Ленки томик со стихами. Открыл сборник:

«Сивая черёмуха» — гласили первые строки.

Столько любви вложено, каждый раз при виде стиха пробирает. Боря ласково погладил ладонью гладкую бумагу.

По этой части видение повторяло день прожитый тридцать лет назад один в один. Сейчас Боря расскажет стих и начнётся свистопляска... Схожая байда снилась Борису Дмитриевичу сотню раз. Как незакрытый гештальт, который так и не получилось проработать со временем. А Сивый, стыдно признаться, даже к психологу ходил в своё время. Помогло, на время сны прекратились, но братва видать сегодня надавила на больную мозоль, сравнив «сивую черемуху» с «белой березой» Есенина, как Жаба сделал.

«Ну правды ради может оно и внатуре похоже», — признался себе Боря. — «У него вон белая береза под окном, а у меня сивая черёмуха у дома. Те же яйца, только в профиль».

Сивому вспомнилась фраза «воруй, как художник». Ну а чего, вот он и украл мотивы, чтобы Машку бондариху на первую ночь расчесать, та была без ума от Есенина.

Попятившись на до боли знакомые строки, и прикинув, что если в его видении присутствуют новые вводные Сивый тоже решил выделиться:

Взял и зачитал сходу стих одной современной поэтессы — мадам Соло Моновой, выдав строки за собственное сочинение. Брови Жабы поползли вверх — ага лови фашист гранату, удовлетворился Боря.

«И говори потом, что я плагиатчик, старый ты козел», — усмехался про себя Боря, дочитывая «свой» стих.

Вениамин Бенедиктович внимательно выслушал, нахмурился, умиротворенно защёлкал подущечками пальцев друг о друга. А потом поднялся из-за стола и захлопал в ладоши:

— Браво, браво Шулько! Твои стихи просто воистину гениальны!

— Какой душещипательный стих, Боренька!

Маша стремительно выросла перед Сивым когда он пытался ущипнуть себя. Говорят сразу понятно — сон или не сон. Если боли не чувствуешь — спишь, а если чувствуешь — наоборот вроде как. А Боря почувствовал, больно блин, вот только не проснулся ни разу, хотя сну давно пора закончиться. Он, конечно, любил сны про былое, с такими-то погружением натуральным, но не тогда, когда оказывался в теле Зяблика. Ощущения знаете ли не те.

— Как же я мечтала попасть в сборник Вениамина Бенедиктовича! — девка страдальчески заломила руки на груди и театрально закатила глаза, на которых проступили слёзы радости.

— Тебе походу счастья привалило, — сухо прокомментировал Сивый, энергично потирая защипанную до кровоподтеков руку.

«Теперь вот синяк появится».

— Слушай! — Машка резко сблизилась, ее груди нечаянно коснулись груди Бориса, глаза вспыхнули огоньком.

Он с секунду соображал — как реагировать? Девке вон только восемнадцать исполнилось. Негоже так на шестом десятке к малолеткам жаться...

«Хотя чего это на шестом? Чего бы вдруг негоже? Отставить, так то Борис Дмитриевич ты студент зеленоротый, первый курс филологического! Вполне себе гоже».

— Может ты меня научишь как так бесподобно стихи складывать? — Машка смотрела полными преданности глазами.

— Ты тоже прошла? Ну к Жабе в смысле? — Боря вымерил девку взглядом и раз — к себе за талию прижал, поближе. — Хотя чего я спрашиваю — ты девочка талантливая.

«Во всех смыслах», — дополнил он про себя.

— Фу, Шулько, — Машка врезала ему ладонью по груди. — Ты мерзкий тип. И не надо так называть нашего Вениамина Бенедиктовича! Он такой душка и лапочка.

«Мудак он, Маруся», — подумал Борис, но вслух не сказал ничего. Да и говорить особо не хотелось — груди бондарихи занимали все внимание. А научить, так чего бы и не научить девку уму разуму, раз просит. Гляди с молодым телом и виагру пить не понадобиться.

Сивый уже размышлял всерьёз, где бы преподать урок однокурснице, как в интимную обстановку вмешался Антон, въехав Боре плечом в плечо со всего маху.

— Вот ты где?!

Сивого от нежданчика развернуло на полкорпуса, новое тщедушное тело весило килограммов шестьдесят против сотни у оппонента. И казалось чувственным к внешним манипуляциям. Антон схватил Машку, правда не за ляжку, но за руку:

— Пойдём, Маша! — он развернулся к Боре и процедил: — Дерьмо твой стих, Шулько, вот эти твои «жизни моей нержавеющей», так не бывает. Что за бред!

— Ага, — спокойно ответил Сивый. — А как бывает, Зяблик?