Имперская жена (СИ) - Семенова Лика - Страница 19

Я поднялась, оправила невесомое платье. Что ж, нрав моего отца тоже никак нельзя назвать мягким — порой я поражалась маминому терпению. Но она сумела полюбить его, создать прекрасную семью. Она нашла к нему подход. Я тоже должна попробовать — выбора нет. Точнее, есть: все усложнить, пытаясь сопротивляться, или попытаться извлечь из этой ситуации хоть что-то хорошее. Должно же быть что-то хорошее в Рэе Тенале.

Я утерла лицо ладонями, подняла голову и зашла в дом. Одна из рабынь Варии проводила меня в комнату. Индат даже вскрикнула, увидев меня:

— Госпожа моя! — она обняла меня за талию и стиснула со всей силы. — Госпожа моя, я так боялась, что вы не вернетесь.

Я улыбнулась, заглядывая в ее лицо:

— Я вернулась. Все хорошо.

Белки ее глаз были красными почти в цвет кожи. Наверняка Индат плакала с тех пор, как я уехала. Она отстранилась:

— Где вы были?

Я опустилась на кушетку и приказала распускать волосы:

— В императорском дворце. Я видела Императора, Индат.

Та остолбенела. Замерла с занесенной рукой, сжимающей щетку:

— Императора? — она едва слышно шептала. — Настоящего?

Я кивнула, изо всех сил стараясь держать себя в руках:

— Настоящего. Я выхожу замуж, Индат. За Рэя Тенала.

Щетка выпала из ее тонких пальцев, грохнула о камень. Моя Индат потеряла дар речи. Наконец, ее губы едва заметно зашевелились:

— Какой ужас, госпожа.

Я выпрямилась так, что заломило спину:

— Никакого ужаса, Индат.

Та медленно присела, не сводя с меня глаз, нащупала упавшую щетку:

— Простите, госпожа.

Я поймала ее руки, заглянула в глаза:

— Никакого ужаса, Индат. Мне предлагают законный брак. По крайней мере, в этом нет ничего унизительного или недостойного. — Я стиснула пальцы: — Давай станем думать об этом, как о благе. По крайней мере, сейчас.

Она мелко закивала:

— Хорошо, госпожа. Если для вас это благо — благо и для меня.

Мы пол ночи разговаривали. Я пересказала то, что сочла нужным, но придала словам нужную окраску, чтобы не усугублять. И теперь даже самой казалось, что все не так уж плохо. Мне стало спокойнее. Настолько, что навалился липкий тяжелый сон. Впервые за последнее время. Я прикрыла глаза и, казалось, уснула на полуслове. Без снов. Только чудились голоса. Варии и… Рэя Тенала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я открыла глаза в темноте, но голоса не исчезли, заползали из-за закрытой двери.

— Господин… в такой час!

— Где? Здесь?

Я похолодела. Я запомнила его голос так отчетливо, что не перепутаю ни с чем. Пискнула дверь, в комнате вспыхнул свет. Индат подскочила, встала, будто хотела загородить меня.

Он вошел, окинул меня быстрым взглядом. Посмотрел на Индат:

— Вышла вон.

Индат испуганно обернулась.  Я кивнула, сидя в кровати:

— Выйди, Индат, — изо всех сил старалась, чтобы голос не дрогнул.

Та даже не ответила от испуга. Лишь снова посмотрела на меня и, увидев одобрение на моем лице, выскользнула за дверь.

Индат ничем не могла мне помочь.

21

Рэй Тенал обвел взглядом комнату, заметил кресло, опустился, небрежно оправляя чернильную мантию. И молчал, глядя на меня. Я поежилась под этим взглядом, плотнее запахнула сорочку на груди, прикрываясь до самого горла. И тоже молчала. Между нами застыла тишина. Казалось, ее можно было резать ножом. Наконец, он заговорил:

— Мне не терпелось увидеть вас.

Глупо было покупаться на слова. Я буквально кожей чувствовала, что он раздражен. И пришел вовсе не с любезностями. В такой час не наносят добрых визитов.

Я сглотнула:

— Кажется, вы перепутали день с ночью, ваша светлость.

Его лицо не изменилось:

— Вот как? Я так торопился, что не заметил эту малость… Вас разместили слишком далеко. Было нерационально разворачиваться и терять несколько часов. Мне жаль, что я потревожил ваш сон. Полагаю, безмятежный?

Вновь та же непроницаемая маска, под которой могло скрываться что угодно. И это лишь усиливало тревогу. Я привыкла к открытому выражению чувств. Если отец был недоволен — это не скрывалось. И я понимала, как себя вести. Где-то смолчать, где-то отстоять свое мнение. Сейчас же я видела камень, проекцию, голограмму. Картинку, за которой могло таиться все, что угодно. На Форсе он казался совсем другим, особенно до злосчастного происшествия в саду.

— Как вы устроились, госпожа?

— Спасибо, хорошо.

Его губы на долю мгновения дрогнули, но лишь на долю мгновения. А, может, мне вовсе показалось.

— Я не ждал другого ответа. Кажется, после ваших пещер даже трущобы у Котлована представятся дворцами.

Нет, не показалось. Теперь я улавливала, куда он клонит. Надеялась ошибиться, но эта надежда была слишком ничтожной. Мама распознала бы этот настрой, едва Тенал появился на пороге. Сейчас я жалела, что плохо усваивала ее уроки.

— Вы обесцениваете мой дом, ваша светлость. Тем не менее, там живут такие же люди.

Его необыкновенные глаза сверкнули холодом, будто мелькнуло что-то настоящее в прорезях маски:

— Таких же там быть не может. — Рэй потер пальцем губу, пытливо глядя на меня: —  Считаете, что оседлали хвост кометы, госпожа?

— Что вы имеете в виду?

Он поднялся, шурша мантией, и медленно направился в мою сторону. Я лишь отшатнулась, когда Тенал опустился на край кровати:

— Не надейтесь провернуть свой фокус второй раз. Теперь это будет скучно.

Его рука скользнула под одеяло, обожгла мою ногу, поглаживая. Я дернулась, но Рэй обхватил пальцами щиколотку, будто зажал в тиски.

— Пустите.

Губы вновь едва заметно дрогнули:

— Я не люблю, когда из меня делают дурака, Сейя. Ты обо всем знала и насмехалась.

Я мелко замотала головой:

— Нет! Я не знала ничего. Узнала лишь сегодня.

Он вздохнул, разжал пальцы:

— Ложь. Иначе ты никогда не посмела бы ударить меня. Ты знала, что это сойдет с рук.

Я снова и снова качала головой:

— Нет.

— Ложь.

Я сглотнула:

— Если бы я знала, ваша светлость, ударила бы сильнее. Между мужем и женой должно быть хотя бы минимальное уважение.

— Где вы этого набрались?

Я открыла было рот, хотела сказать, что в своей семье, но вовремя поняла, что он тотчас же обесценит все, что я скажу. Кажется, они здесь не видят ничего, кроме собственного высокородства. Я опустила голову:

— Я склонна думать, что это вы насмехались надо мной.

Он изумленно поднял бровь:

— Обвиняешь меня?

Я промолчала. И «да», и «нет» прозвучит одинаково глупо. И любой ответ он одинаково перевернет — это я уже поняла. Я подняла голову в каком-то неосознанном порыве:

— Пойдите к Императору. Скажите, что не желаете этого брака. Кажется, вы избавите нас обоих. Я не хочу получить мужа, которому ненавистна. Как бы высокороден он ни был.

Он, наконец, рассмеялся, сверкая зубами. Аметистовая серьга заходила ходуном, как маятник:

— Не ожидал от вас столько лицемерия. И столько жертвенности. Кажется, у вас есть шанс прижиться здесь, госпожа. — Рэй склонился надо мной, пальцы вцепились в подбородок: — Вы прекрасно знаете, что не в моих силах о чем-то просить. Приказы Императора не обсуждаются, моя дорогая — и вы пользуетесь этим с самого начала. С такой наглостью, что это поражает. Или вы думаете, что за вашу красоту все простится?

От обиды наворачивались слезы:

— Вы заблуждаетесь. Клянусь.

— В Сердце Империи клятвы давно ничего не стоят. Но я даю тебе шанс извиниться.

Он склонился к самому лицу, и казалось, что я вот-вот почувствую его губы. И тело оцепенело. Его серьга свесилась мне на шею и холодила, будто ползла маленькая ледяная змейка.

Губы едва шевелились:

— За что?

— За пощечину, госпожа, — шепот стелился туманом.

Я сглотнула, чувствуя, как обдирает горло. Медлила, но в груди закипало жгучее возмущение. Пощечина справедлива — это он должен извиняться. Если стану извиняться перед ним за несуществующую вину, казалось, предам что-то важное, что-то, что непременно нужно сохранить. Наверное, это называется собственным достоинством.