Жалейка - Мельникова Мария - Страница 3

– Что-то, мать, ты совсем раскисла! – посмотрев на нее, сказал Игнат и покачал головой. – Неси, Ефросинья, кипяток, будем травы запаривать, отвар живительный готовить для твоей бабушки.

Пока Фрося хлопотала у печки, Игнат развязал узелок из красной материи и разложил коренья, травы, блестящие камушки и большие медные монеты.

Ближайший доктор в белом халате со шприцами и стетоскопом находился за сотни километров, поэтому все здесь давно привыкли лечиться народными средствами и умирать, когда пробьет час. Их деревню, потонувшую в лесах и болотах, цивилизация давно бросила вымирать естественной смертью как ненужный пережиток прошлого. Никакие новшества здесь не приживались. Многие дома стояли пустыми, ветшали и уходили в землю вслед за хозяевами.

С появлением Игната жизнь стала легче. Он обладал даром заговаривать болезни и ослаблять боль, знал полезные свойства растений и грибов. «Либо он мудрец и провидец, либо до встречи с медведем был врачом или травником», – говорили люди, поражаясь тому, как ловко Игнат излечивал их от разных болезней.

«Мне нужно, чтобы все вы были здоровее здоровых», – любил, посмеиваясь, приговаривать тот, когда навещал больных.

Отвар Игнат готовил не торопясь, вдумчиво. Сначала положил на дно большой глиняной плошки камни и коренья, затем стал выкладывать травы, но не без разбору, не все подряд, а в какой-то ему одному известной последовательности.

«Круг замкнись и запрись», – бубнил он, сворачивая травы кольцами и раскладывая по дну плошки. В получившиеся углубления он вложил монеты и залил все это дымящимся кипятком.

– Неси рушник! – крикнул он Фросе, застывшей в ожидании чуда.

Когда девочка принесла большое расшитое полотенце, Игнат выложил на него прогретые монеты и закутал их, чтобы тепло не развеялось раньше времени.

Напоив больную отваром, он подозвал девочку и велел положить монеты, одну за другой, на виски, лоб и горло больной.

Когда Фрося, послушно выполняя поручение, прикладывала последнюю монету, старуха вдруг закричала громким надтреснутым голосом: «Она здесь! Здесь!»

От неожиданности у девочки потемнело в глазах, и она чуть не упала со скамьи, на которой стояла. Игнат поймал ее и помог сесть.

– Видишь, сработал отварчик, сработал! А скоро еще лучше ей станет. Смотри, какой голос прорезался! Небось и с печи теперь поднимется.

Страх еще пульсировал в висках, раздувая вены, стучал в ушах, мешая понимать то, о чем громко и отрывисто кричала старуха. Девочку трясло так, что стучали зубы.

– Она вышла наружу! Я не хочу! Не хочу! Не слушай голоса мертвецов! Жалейка вышла на волю… Не зарыта… Не утоплена… Не ищи… Не смотри… Не слушай мертвецов!

Истошно прокричав последние слова, старуха замолчала и впала в дрему.

– Пусть поспит, сон завсегда лучший друг больного, – торопливо проговорил Игнат, но было видно, что мысли его уже заняты чем-то другим. – Хм, жалейка… Это уже не одуванчик с корнем…

– Дядя Игнат, о чем говорила бабушка?

– Она бредит. Мало ли что ей там привиделось… Не вникай, здоровее будешь.

Игнат поднялся, собираясь уходить.

– Ну, будет тебе! – улыбнулся он, положив руку Фросе на голову. – Успокойся. А то принесу орехи, и будешь колоть. А то зря, что ли, зубы стучат?

Девочка попыталась улыбнуться, но улыбка не изменила грустного испуганного выражения лица.

– Спасибо вам! – тихо сказала она.

– Ну чего ты? Всегда рад помочь другу. Давай ей оставшийся отвар до вечера. Ну, и поменьше беспокой бабушку. Если станет хуже, зови меня…

Игнат подошел к двери и взялся за ручку, но остановился, скрытые мысли не давали ему перешагнуть порог…

– Это бред. Понимаешь? Бред, – сказал он, повернувшись к Фросе, но в голосе слышались сомнения. Помолчав немного, он добавил: – Да, интересно… однажды я уже слышал о жалейке…

– А что это такое? Жалейка… – испуганно спросила девочка.

– Пастушья дудка. Музыкальный инструмент… – Игнат еще помолчал, окинул тревожным взглядом комнату, потом торопливо добавил: – Но старуха твоя говорила о другой жалейке. С помощью той жалейки можно ночью, при свете луны, передать один вздох мертвецу, и, пока у него есть этот воздух, поговорить с ним. Но это бред! Выдумка! Не обращай внимания… – Игнат махнул большой белой рукой и, не прощаясь, вышел из избы.

Поиск

Фрося, подобрав под себя ноги, сидела на лавке. Ее лихорадило от страха, руки тряслись. Но несмотря на смятение и непонятный ужас, который сковывал тело, в голове пульсировала мысль: «Я должна найти жалейку! Это ведь так просто – отдать всего один вздох, чтобы поговорить с мамой!»

Фрося не знала, сколько просидела в оцепенении. Время в ее жизни не имело никакого значения. Она всегда поднималась с первыми петухами, а ложилась лишь когда заканчивалась вся работа.

Большие часы, висящие на стене, остановились очень давно и так и остались в далеком прошлом. Они выглядели как молчаливое напоминание о чем-то, что уже окончательно стерлось из памяти.

Стряхнув оцепенение, Фрося обошла сначала комнату, потом кухоньку, заглянула на полки, окинула взглядом те немногие вещи, которые хранились в буфете, но ничего нового не нашла.

«Какая ты, жалейка?» – шепотом спросила девочка.

Круг за кругом она обходила и просматривала каждый закуток дома. И вдруг заметила, что сердце бьется неровно, страх сменяется трепетом, руки леденеют и не слушаются, когда она проходит мимо печи. Заглянув внутрь, в самое жерло, где, как самоцветные камни, еще сверкали догорающие угли, девочка наконец увидела ее. Сомнений не оставалось. Мерцая красноватыми сполохами, среди золы лежала жалейка – простая небольшая дудочка, сделанная из тростника и бересты.

Преодолевая страх, Фрося протянула дрожащую руку и взяла жалейку. Желание узнать правду и хотя бы на мгновение услышать голос мамы было сильнее страха.

Осторожно вытерев с жалейки золу и пепел, девочка приложила к губам пищик, но дунуть не решилась. Воздух, который в этот момент был в ее легких, казалось, стал плотным и тяжелым от страха.

«Какая же ты, жалейка?» – снова подумала девочка и спрятала дудочку за пазуху.

Как и сказал Игнат, старухе стало легче. Она проснулась и крикнула:

– Фроська, дай пить! Где ты ходишь?!

До позднего вечера жалейка жгла грудь, ни на минуту не давая о себе забыть, заполняла все мысли, сковывала чувства. Время то летело быстро, то тянулось невозможно долго. Иногда казалось, что только недавно небо порозовело от утренней зари, но воспоминания об Игнате, о криках старухи и о жалейке прилетали как будто из далекого прошлого.

Нахлынувшая на деревню ночь и пугала, и радовала.

Напоив бабушку остатками отвара и дождавшись, когда она уснет, Фрося тихо вышла из дома и через серебристые поля по знакомой тропинке побежала на кладбище.

Ночь на кладбище

Кладбище находилось сразу за деревней. Это был невысокий холм, покрытый со всех сторон, как чешуей, разномастными надгробиями. Кое-где виднелись покосившиеся, почти истлевшие от времени кресты. Здесь столетиями хоронили умерших, каждую пядь земли занимали чьи-нибудь кости и сгнившие остатки гробов.

На вершине холма стояла полуразрушенная заросшая терновником церковь. Дороги к ней уже давно не было, ее захватил чертополох, буйный и густой, как колючая проволока.

Ночью кладбище казалось более живым, чем днем. При солнечном свете оно было спокойным и застывшим, как фотография. Сейчас же, впотьмах, мелькали чьи-то неразличимые тени, тишину разрывали резкие, пронзительные звуки.

Сжавшись, не глядя по сторонам, вздрагивая от ужаса и не до конца веря, что происходящее – правда, а не сон, не пустой бред старухи, Фрося бежала к знакомой могилке.

– Мамочка! Мамочка! Надеюсь, ты меня слышишь, мамочка! Я так хочу услышать твой голос! Хоть на секундочку, хоть на одно мгновение, – сквозь слезы шептала она. – Папа, спаси меня! Папочка, милый, пожалуйста, помоги мне вас найти. Я так истосковалась! Я больше не могу без вас…