Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка - Страница 28

«Всего пять?

Если к тому времени ты не будешь знать схему этого места, парень, то с тобой вообще ничего не выйдет». Гриффин похлопал его по плечу. «Ты знаешь дорогу домой?»

«Я — нет, вообще-то.» Робин не обращал внимания; он понятия не имел, где они находятся. Здания ушли на задний план, теперь их окружала только зелень.

Мы в Саммертауне», — сказал Гриффин. Симпатичный, хотя и немного скучный. Вудсток находится в конце этой зелени — просто поверни налево и иди на юг, пока все не станет знакомым. Мы расстанемся здесь. Пять дней». Гриффин повернулся, чтобы уйти.

«Подожди — как мне с тобой связаться?» спросил Робин. Теперь, когда уход Гриффина казался неизбежным, ему почему-то не хотелось расставаться. У него возник внезапный страх, что если он упустит Гриффина из виду, то тот может исчезнуть навсегда, что все это окажется сном.

Я же говорил тебе, что это не так, — сказал Гриффин. Если на дереве есть крест, я до тебя доберусь. Это дает мне страховку на случай, если ты окажешься информатором, понимаешь?

«Тогда что я должен делать в это время?»

«Что ты имеешь в виду? Ты все еще студент Бабеля. Веди себя как студент. Ходи на занятия. Ходи выпивать и участвуй в драках. Нет — ты мягкий. Не ввязывайся в драки».

«Я... хорошо. Хорошо.

Что-нибудь еще?

Что-нибудь еще? Робин хотел рассмеяться. У него была тысяча других вопросов, ни на один из которых, как он думал, Гриффин не ответит. Он решил рискнуть только на один. «Он знает о тебе?»

«Кто?»

«Наш — профессор Ловелл.»

А. На этот раз Гриффин не стал бездумно сыпать ответами. На этот раз он сделал паузу, прежде чем заговорить. «Я не уверен.»

Это удивило Робин. «Ты не знаешь?»

Я покинул Бабель после третьего курса, — тихо сказал Гриффин. Я был с Гермесом с самого начала, но я был внутри, как и ты. Потом что-то случилось, и это было уже небезопасно, поэтому я сбежал. И с тех пор я... Он запнулся, затем прочистил горло. Но это не важно. Все, что тебе нужно знать, это то, что тебе, вероятно, не стоит упоминать мое имя за ужином».

«Ну, это само собой разумеется».

Гриффин повернулся, чтобы уйти, сделал паузу, затем повернулся обратно. Еще один вопрос. Где ты живешь?

«Хм? Юнив — мы все в Университетском колледже».

«Я знаю это. Какая комната?

О. Робин покраснел. «Номер четыре, Мэгпай Лейн, комната семь. Дом с зеленой крышей. Я в углу. С наклонными окнами, выходящими на часовню Ориел».

«Я знаю. Солнце уже давно село. Робин больше не могла видеть лицо Гриффина, наполовину скрытое тенью. «Раньше это была моя комната».

Глава шестая

Вводный класс профессора Плейфэра по теории перевода собирался по утрам во вторник на пятом этаже башни. Они едва успели сесть, как он начал читать лекцию, наполняя тесную аудиторию своим рокочущим голосом шоумена.

К настоящему времени каждый из вас свободно владеет по меньшей мере тремя языками, что само по себе является подвигом. Однако сегодня я постараюсь донести до вас уникальную сложность перевода. Подумайте, как сложно просто сказать слово «привет». Казалось бы, здравствуйте — это так просто! Бонжур. Чао. Hallo. И так далее, и так далее. Но, скажем, мы переводим с итальянского на английский. В итальянском языке ciao может использоваться при приветствии или при расставании — оно не указывает ни на то, ни на другое, а просто обозначает этикет в точке контакта. Оно происходит от венецианского s-ciào vostro, что означает что-то вроде «ваш покорный слуга». Но я отвлекаюсь. Дело в том, что когда мы переводим ciao на английский — например, если мы переводим сцену, в которой персонажи расходятся, — мы должны учесть, что ciao было сказано как прощание. Иногда это очевидно из контекста, но иногда нет — иногда мы должны добавить новые слова в наш перевод. Итак, все уже сложно, а мы еще не перешли от приветствия.

Первый урок, который усваивает любой хороший переводчик, заключается в том, что не существует корреляции один к одному между словами или даже понятиями одного языка и другого. Швейцарский филолог Иоганн Брайтингер, утверждавший, что языки — это всего лишь «наборы абсолютно эквивалентных слов и выражений, которые взаимозаменяемы и полностью соответствуют друг другу по смыслу», ужасно ошибался. Язык не похож на математику. И даже математика различается в зависимости от языка* — но к этому мы вернемся позже».

По мере того как профессор Плейфейр говорил, Робин все время искал его лицо. Он не был уверен, что именно он ищет. Возможно, какие-то признаки зла. Жестокого, эгоистичного, затаившегося монстра, которого нарисовал Гриффин. Но профессор Плэйфер казался всего лишь веселым, сияющим ученым, очарованным красотой слов. Действительно, при свете дня, в аудитории, грандиозные заговоры его брата казались просто смешными.

Язык не существует как номенклатура для набора универсальных понятий, — продолжал профессор Плэйфейр. Если бы это было так, то переводчик не был бы высококвалифицированной профессией — мы бы просто усадили полный класс розовощеких первокурсников за словари и в мгновение ока получили бы на полках законченные труды Будды. Вместо этого мы должны научиться танцевать между этой вековой дихотомией, которая была разъяснена Цицероном и Иеронимом: verbum e verbo и sensum e sensu. Может ли кто-нибудь...

«Слово за слово,» сказала Летти быстро. «И смысл за смысл».

«Хорошо,» сказал профессор Плейфэйр. «Это и есть дилемма. Берем ли мы слова как единицу перевода или подчиняем точность отдельных слов общему духу текста?

«Я не понимаю», — сказала Летти. Разве при точном переводе отдельных слов не должен получиться столь же точный текст?

«Так и было бы, — сказал профессор Плейфейр, — если бы, опять же, слова существовали по отношению друг к другу одинаково в каждом языке. Но это не так. Слова schlecht и schlimm оба означают «плохой» на немецком языке, но как узнать, когда использовать то или другое? Когда мы используем fleuve или rivière во французском языке? Как перевести французское esprit на английский? Мы не должны просто переводить каждое слово само по себе, а должны вызвать ощущение того, как они подходят ко всему отрывку. Но как это сделать, если языки действительно настолько разные? Эти различия не тривиальны — Эразм написал целый трактат о том, почему он перевел греческое logos на латинское sermo в своем переводе Нового Завета. Переводить слово в слово просто неадекватно».

«Этот подневольный путь, от которого ты благородно отказался, — читал Рами, — прослеживать слово за словом и строку за строкой».

«Это трудовые порождения рабских мозгов, не эффект поэзии, а боль», — закончил профессор Плэйфер. Джон Денэм. Очень хорошо, мистер Мирза. Итак, вы видите, что переводчики не столько передают послание, сколько переписывают оригинал. И здесь кроется сложность: переписывание — это все равно письмо, а письмо всегда отражает идеологию и предубеждения автора. В конце концов, латинское translatio означает «переносить». Перевод подразумевает пространственное измерение — буквальную транспортировку текстов через завоеванную территорию, слова, доставленные как специи из чужой страны. Слова означают нечто совершенно иное, когда они путешествуют из дворцов Рима в буфеты современной Британии.

«И мы еще не перешли от лексического значения. Если бы перевод был только вопросом поиска правильных тем, правильных общих идей, то теоретически мы могли бы в конечном итоге сделать наш смысл ясным, не так ли? Но кое-что мешает — синтаксис, грамматика, морфология и орфография, все то, что составляет костяк языка. Рассмотрим стихотворение Генриха Гейне «Ein Fichtenbaum». Оно короткое, и его смысл довольно прост для понимания. Сосна, тоскующая по пальме, представляет собой желание мужчины к женщине. Однако перевести ее на английский язык оказалось дьявольски сложно, потому что в английском языке нет гендерных отношений, как в немецком. Поэтому нет возможности передать бинарную оппозицию между мужским родом ein Fichtenbaum и женским einer Palme. Понимаете? Поэтому мы должны исходить из того, что искажение неизбежно. Вопрос в том, как искажать обдуманно».