Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина - Страница 30

На его призыв никто не отозвался. Но абсолютная тишина была нарушена едва заметным шорохом в траве, казалось, по буйной растительности пробежал короткий ветерок. Фру покружилась на месте, осмотрелась и, не сказав ни слова, помчала по густой опушке леса, повизгивая. Она точно плыла по зелёным водам реки, то погружаясь в неё с головой, то выпрыгивая с возгласами и смехом. Мими ринулась за ней, и вскоре две ершистые головы заметались нырками в зелёной пучине.

Лили закричала им вдогонку строго:

— Немедленно возвращайтесь на место! Вы слышите меня, взбалмошные девчонки?! Э-хе-хе… И как работать с таким контингентом?

Старшую слегка потряхивало — нервы пошаливали. Новые обстоятельства была весьма необычны. Невиданные деревья — каждое с вавилонскую башню; чернильное озеро — точно пробоина; молочное небо непрошибаемо для солнечного луча; папоротник выше головы; туманный влажный воздух. И, что самое странное, так это гробовая тишина: ни птичка не чирикнет, ни зверушка не прошмыгнёт. Только в траве заметно слабое шевеление. Сказать, что растительность буйная, значит ничего не сказать. Она просто не вмещается в окоём. Да вот ещё лужайка — лысая, напоминает подстриженный газон. Кто те косари, что скосили зелень? Этот вопрос, наряду с другими, стал самым душетрепещущим.

В животе у Лили вырос ледяной ком. Мандража добавляло то, что последующие инструкции отсутствовали: патрон не выходил на связь. Впрочем, он в любой момент мог выскочить из эфира, как чёрт из табакерки. Привыкнуть к этому нелегко.

Сёстры вынырнули из высокой травяной гущи на короткошёрстную полянку. Фру держала охапку цветов — томных, как варёная свекла, и толстых, как бонбоньерки. На макушке у неё сидел солидный лиловый жук и потирал лапки. Мими отшвырнула его щелчком прочь.

— Средство от клещей сейчас не помешало бы, — заканючила она, и тут же в воздухе возник эфемерный аэрозольный баллончик. — Чувствую, это единственное оружие, которое нам понадобится. А? Что скажете, коллеги? — помаячив, невостребованная жестянка исчезла.

— Я бы не стала утверждать столь безапелляционно. Протри-ка ты лучше кристалл и гребень. Оружие всегда держи на изготовку. Помни: мрасхлябанность может стоить жизни.

Фру протянула другу букет. Мими презрительно надулась, глядя на хорошо пропечённое, пускающее «сок» лицо Новгородцева.

— Господа, оставьте ваши телячьи нежности. Мы при исполнении обязан…

— Бежим купаться! — оборвала её Фру и рванула к озеру, визжа, хохоча и на бегу сбрасывая с себя закуковевшее в огне и дыму обмундирование. Ботфорты, шорты и косуха пали, гремя, как гладиаторские щиты.

Мими поскакала следом гарцующей кобылицей. Лили потопталась на месте, борясь с искушением, но не удержалась и, видимо, напрочь потеряв свою весьма трезвую голову, полетела к озеру с криком: «Подождите меня!»

Сёстры плескались, дурачились и верещали, как пятилетние голыши. Семён покраснел бы от смущения, если б не был и так красен, как помидор. Он деликатно повернулся к озеру задом, а к вершинам гор передом; понюхал цветы и… задохнулся. Прекрасные бархатные лепестки трупно смердели. Неожиданно вокруг букета закружило огромное диковинное насекомое. Оно прицелилось к одному из бутонов и ринулось в сердцевину. Цветок конвульсивно дёрнулся, захлопнул створки и проглотил крылатое создание. Новгородцев выронил букет и недоумённо уставился на то, как прожорливый стебель конвульсивно дёргается и раздувается, проталкивая добычу внутрь.

Вдруг на одной остроконечности возникло неопределённое движение. По серебристому склону горы не то прокатился, не то прополз пяток серых валунов. Глыбы застряли в расщелине, но через секунду ожили и стали карабкаться вверх. Столпник хорошенько протёр глаза и расплющил их во всю ширь. Камни исчезли. Видать, показалось.

После пожара Семён чувствовал себя как недорезанный поросёнок. Его лихорадило, голова трещала и кружилась, ожоги болели мучительно, под рёбрами ныло так, что трудно было дышать. Он держался изо всех сил: не хотелось выглядеть квёлым никчёмой, тем более перед девицами.

В глазах у него до сих пор стоял кромешный ад. Вот разнузданный огонь возвышается стеной: он пожирает всё на своём пути, переваривая в прах. Зловонный дым течёт в гортань расплавленным свинцом. Строения горят, как картонные коробки. Внутри них слышны взрывы. В ушах не смолкают горестные вопли пополам с диким хохотом. Вот женщина с безумными лицом бросается ему под ноги. Она что-то истошно орёт и показывает рукой на дом. В пылающем окне третьего этажа стоит маленький мальчик. Он кричит, кричит…

Сомнения и сейчас ещё пилили Столпника по живому. Он хорошо понимал, что мог погубить всё дело, просто превратиться в пепел там, в полыхающей комнате, с ребёнком на руках. Двойственность чувств не выветрилась с той самой минуты, когда он стоял у клоаки подъезда, извергающей огонь, и не знал, как поступить. И когда рядом появилась Фру, он не то что понял, а почувствовал: нужно действовать. Подруга протянула руки, точно пожарные рукава, и целые потоки вод обрушились на Столпника. Толчок в сердце прозвучал ударом колокола в набат. Неведомая сила швырнул героя в раскочегаренную топку. Ноги сами собой помчали наверх, в месторождение ада. Семён схватил и крепко прижал к себе орущее дитя. Утопая и захлёбываясь в огненном море, он ринулся по раскалённым ступеням вниз, к спасительному выходу. А на голову ему летели горящие головни…

Три Афродиты вышли на берег — юные, нагие и великолепные. Статус богинь тем не менее не помешал им переругиваться, как это делают обычные базарные торговки.

— Фру, ты бы свою любовь-морковь не выставляла, как знамя победы. Тебя распирает прям, как… опару. Не время женихаться. Для нас главное что? Вооружить Столпника и отправить восвояси. На этом наша миссия заканчивается. Полетишь в свою ненаглядную Камбоджу, ещё застанешь в живых братишек и сестрёнок…

Старшая, как всегда, назидательно, возразила:

— Мими, не в твоём праве определять будущее соратников. Каждый сам выбирает свой дальнейший путь. Да и рано об этом говорить. Наша роль пока ещё не сыграна. А для Семёна Филипповича всё только начинается.

— О-о-о! Наша неподражаемая мама-квочка тоже считает, что Столпник, которого она столь уважительно величает по имени-отчеству, — герой… Ну, чем? Ну, чем же он вас так прельщает? Неужто царапинами и опрелостями? Хи-хи-хи!

— Да! Он действительно проявил героизм на пожаре. Разве ты с этим не согласна?.. И таким образом обрёл потенциал к росту внутреннего кристалла, в отличие от тебя.

— И от тебя тоже.

Фру отфутболила колючую стрекотню сестёр и побежала к Столпнику. Когда она подступила к нему со спины, её наготу укрывала лёгкая одежда. Рукав прошуршал по обугленной косухе. Тонкие пальчики скользнули по затылку, спине, бедру. Девушка вдыхала запах ран, гари и пота — дух утомлённого бойца. И не было в этот миг для неё ничего сладостнее. Она поглощала слабые больные вибрации и посылала мощные всепобеждающие волны любви. Она без размышления отдала бы ему кровь, плоть, жизнь.

Столпник обернулся и ахнул, увидев прекрасного ангела с лицом зари и ароматом счастья. Фру положила на обожжённую грудь ладонь. По девичьей руке лавой потёк выедающий глаза свет — прямо в средостение. Воин вздрогнул и замер. Невиданная сила, пульсирующая от сердца к сердцу, захлестнула его с головой.

И тут вдруг Семён весь заблестел, как свежая копейка, и предстал миру бодрым, чистым и одетым по-летнему — в холщовые шаровары и рубаху. Преображение случилось со скоростью горящего листа бумаги. Мощный энергетический поток, пройдя сквозь тело, не оставил от ран и памятного места. По венам разлилась птичья лёгкость, за спиной выросли невидимые крылья. Столпник, точно омытый в священной купели, заново родился.

Сияющая рука соскользнула и бессильно повисла, свет погас. Фру изнеможённо покачнулась, но продолжала улыбаться, не отрывая очарованного взгляда от любимого лица. Кожа на пропечённых щеках и темени возродилась: даже успела вырасти пятидневная щетина. Обглоданные огнём кисти рук стали как новенькие. Семён с волнением ощупал увечья и, не найдя их, сбивчиво залопотал слова благодарности. Потом он повертел пальцами у самого носа, дивясь, и не удержался: схватил в охапку свою разлюбезную Фрушеньку — и ну целовать!