Возвращение со звезд. Футурологический конгресс - Лем Станислав - Страница 42

– Великие небеса, черные и голубые! Испытание. А что такое меск? Может быть, авизо на следующий год?

– Не понимаю, что такое авизо. Меск – это… это значит, что если через год супруги расходятся, тогда вступает в силу то. В общем, это помолвка.

– Это и есть меск?

– Да.

– А если они не расходятся, что тогда?

– Тогда ничего. Меск не имеет никакого значения.

– Ага. Ну, теперь понимаю. Нет, никаких месков. На веки веков. Ты хоть знаешь, что это значит?

– Знаю. Брегг?

– Да?

– Я заканчиваю аспирантуру по археологии в этом году…

– Понимаю. Ты намекаешь, что, принимая тебя за идиотку, я, по существу, сам идиот.

Она усмехнулась:

– Вы это очень резко сформулировали.

– Да. Прости. Так я могу с ним поговорить?

– О чем?

У меня открылся рот. «Опять!» – подумал я.

– Ну, знаешь ли… – Я осекся. – О нас, разумеется!

– Ведь так не делают.

– Нет? Ага. Чудесно. А как делают?

– Производят раздел. Но, Брегг, правда… ведь я… я так не могу…

– А как ты можешь?

Она беспомощно пожала плечами.

– Это значит, мы возвращаемся к тому, с чего начали вчера вечером? – спросил я. – Не сердись, Эри, что я так говорю, я вдвойне обескуражен. Я же не знаком со всеми формами, обычаями, что можно и чего нельзя, даже в нормальных обстоятельствах, не говоря уже о таких…

– Нет, я знаю. Но мы с ним… я… Сеон…

– Понимаю, – сказал я. – Знаешь что? Давай сядем.

– Мне как-то лучше думать стоя.

– Пожалуйста. Слушай, Эри. Я знаю, что мне нужно сделать. Я должен забрать тебя и уехать куда-нибудь; не знаю, откуда у меня эта уверенность. Может быть, от моей бесконечной наивности? Но мне кажется, что в конце концов тебе со мной было бы хорошо. Да. А между тем я, понимаешь, такой – ну, одним словом: я не хочу этого делать. Не хочу тебя принуждать. В результате вся ответственность за мое решение – назовем это так – падает на тебя… Словом, получается, что я кругом свинья – если не с правой стороны, то с левой. Да и я это прекрасно сознаю. Прекрасно. Но скажи только одно: что ты предпочитаешь?

– Правую…

– Что?

– Правую сторону этой свиньи.

Я рассмеялся. Может, даже немного истерично.

– О боже! Так. Хорошо. Значит, я могу с ним поговорить? Потом. Ну, я приехал бы сюда потом один…

– Нет.

– Так тоже не делают? И все-таки мне кажется, я должен…

– Нет. Я… очень прошу. Правда. Нет. Нет!

Вдруг у нее из глаз брызнули слезы. Я схватил ее за руки:

– Эри! Нет. Ну, нет. Я сделаю, как ты хочешь, только не плачь. Умоляю тебя. Потому что… не плачь. Перестань, слышишь? А впрочем… плачь… я сам не знаю…

– Я… не знала, что это… может… так… – всхлипывала она.

Я носил ее по комнате.

– Не плачь, Эри… Или знаешь что? Уедем на… месяц. Если потом захочешь, вернешься…

– Прошу вас… – сказала она, – прошу…

Я опустил ее на пол.

– Так нельзя? Ведь я же ничего не знаю. Я думал…

– Ах, как вы! «Можно», «нельзя». Я не хочу так! Не хочу!

– Эта правая сторона становится все больше, – сказал я неожиданно сухо. – Ну ладно, Эри, я больше не буду с тобой советоваться. Одевайся. Позавтракаем и уедем.

Она смотрела на меня. На глазах у нее еще не высохли слезы. Сосредоточенное лицо. Насупленные брови. Мне показалось, она хочет сказать что-то, не слишком для меня лестное. Но она только вздохнула и молча вышла. Я присел к столу. Моя неожиданная решительность – как в каком-то романе о пиратах – была всего лишь минутной. В действительности я был столь же решителен, как и роза ветров. Моему смущению не было границ. «Как я могу? Как могу?» – спрашивал я себя. Ох, что за путаница!

В открытых дверях стоял Олаф.

– Сын мой, – сказал он. – Я сожалею. Я поступил крайне бестактно, но я все слышал. Не мог не слышать. Надо закрывать двери, к тому же у тебя такой зычный голос. Эл, ты превзошел самого себя. Чего ты хочешь от девчонки – чтобы она бросилась тебе на шею только потому, что ты однажды влез в дыру на Ке…

– Олаф!! – запротестовал я.

– Только спокойствие может нас спасти. Ну, наш археолог нашла себе прелестную древность. Сто шестьдесят лет – это уже антик, а?

– Твой юмор…

– …Тебе не нравится. Знаю. Мне тоже. Но что бы меня ожидало, если бы я не видел тебя насквозь? Похороны друга – больше ничего. Эл, Эл…

– Я знаю, как меня зовут.

– В чем дело? Ваше преподобие, подъем! Завтрак, и поехали.

– Даже не представляю куда.

– Зато совершенно случайно знаю я. У моря есть еще небольшие домики. Возьмете автомобиль…

– Как это «возьмете»?

– Что значит как? А ты думал – мы втроем? Святая троица? Ах, ваше преподобие…

– Если ты не перестанешь, Олаф…

– Ладно. Я знаю. Ты бы хотел всех осчастливить. Меня, ее, того Сеола или Сеона, нет, так не бывает. Эл, мы выедем вместе. Можешь подбросить меня до Хоулу. Там я возьму ульдер.

– Ну и ну, – сказал я, – хорошенькие я устроил тебе каникулы!

– Я не жалуюсь, так не жалуйся и ты. Может, из этого что-нибудь и получится. А сейчас довольно. Идем.

Завтрак прошел в напряженной обстановке. Олаф говорил больше обычного, но беседа не клеилась. Ни Эри, ни я почти не отвечали. Потом белый робот подал глидер, и Олаф отправился в Клавестру за автомобилем. Это пришло ему в голову в последний момент. Через час машина уже стояла в саду, я погрузил все свое имущество, Эри тоже взяла свои вещи – мне показалось, что не все, но я ни о чем не спрашивал; мы, собственно, совершенно не разговаривали друг с другом. И ярким солнечным днем, который обещал быть жарким, мы поехали сначала в Хоулу – это было немного в сторону, – и Олаф там сошел; о том, что домик для нас уже снят, он сказал только в машине.

Прощания, собственно, не было.

– Послушай, – сказал я, – если я напишу… приедешь?

– Конечно. Адрес я сообщу.

– Напиши до востребования в Хоулу, – сказал я.

Он протянул мне свою твердую руку. Сколько еще было таких на всей Земле?

Я пожал ее, так что у меня хрустнули кости, и, не оглядываясь, сел за руль. Сразу же с места взял километров сто. Мы ехали меньше часа. Олаф сказал, где искать наш домик. Он был маленький, четыре комнаты, без бассейна, но рядом с пляжем, у самого моря. Проезжая ряды цветных домиков, рассыпанных по холмам, мы увидели с шоссе океан. Еще прежде, чем он стал виден, издали послышался его приглушенный, далекий гул.

Время от времени я посматривал на Эри. Она сидела молча, выпрямившись, лишь изредка поглядывая в сторону на улетающую назад дорогу. Домик – наш домик, – по словам Олафа, был голубой, с оранжевой крышей. Облизнув языком губы, я почувствовал привкус соли. Шоссе сворачивало и шло параллельно линии песчаного берега. Голос океана, волны которого издалека казались неподвижными, смешивался с натужным гулом мотора.

Домик стоял на самом краю поселка. Небольшой садик с кустами, шершавыми от налета соли, сохранил следы недавнего шторма. Волны, видимо, перехлестывали через низкую ограду, на земле валялись пустые ракушки. Наклонная крыша выдвигалась вперед, словно отвернутые поля плоской шляпы, давая обширную тень. Соседний домик выглядывал из-за большого, поросшего редким кустарником холма. До него было шагов шестьсот. Ниже, на серповидном пляже, виднелись крохотные фигурки людей.

Я распахнул дверцу.

– Эри…

Она молча вышла. Если бы знать, что за мысли под этим насупленным лбом. Она шла рядом со мной к двери.

– Нет, не так, – сказал я. – Не переступай порог сама.

– Почему?

Я взял ее на руки.

– Открой… – попросил я. Она коснулась пальцами плитки, дверь отворилась.

Я перенес ее через порог и опустил на пол.

– Таков обычай. На счастье…

Она пошла первой осматривать комнаты. Кухня была сзади, автоматическая, и один робот, вернее, не робот, а просто этакий электрический глупыш для наведения порядка. Из тех, что могут и на стол подавать, и выполнять приказы, но говорят только несколько слов.