Хождение по трупам - Оранская Анна - Страница 74

И в моих мыслях Ленчик всовывал голову в целую конструкцию, приставляя ее к телу классического миллионера, сидящего на борту собственной яхты в окружении девиц, и пальмы на фоне, и голубой океан, и пахнет достатком и богатством. Только вот не видел он того, что с позиции фотографа смотрится комично, и не только потому, что череп маловат, не по Ленчику образ, но и потому, что диссонирует его физиономия с телом богача, и хотя и сценка-то вся убогая, сразу ясно, что Ленчик на эту роль ну никак не подходит. Но ему-то не видно, он же с обратной стороны — и он уже так вжился в эту роль, что отходить не хочет, убирать поганую свою голову, потому что нравится ему испытанное ощущение. И я перестала улыбаться и даже сплюнула на пол от отвращения, от мысли о том, какие же они все уроды, Ленчик и его команда, и как обидно проиграть таким вот ублюдкам.

А потом все ушли, один остался, он телевизор смотрел, когда я вышла, и добралась до постели, и рухнула лицом вниз, и молчала, когда он мне руки, вытянув их вперед, замотал и заклеил, приподняв голову, рот: боялись, наверное, что я могу заорать и услышит кто-нибудь, проходящий мимо номера. И я опять заснула. А вечером — когда меня разбудили, свет не пробивался уже сквозь закрывшую окно плотную штору — все повторилось. Вперлись всей толпой, и брали меня по очереди, то по трое, то по двое, то по одному, а остальные играли в карты, судя по репликам, и отпускали шутки, и давали друг другу советы относительно меня. И хотя это длилось дольше, чем утром, они уже не торопились, и я подолгу стояла на коленях попкой к ним, и никто ко мне не прикасался, видно доигрывали партию, покрикивая мне, чтобы готовилась, а потом вдруг брались за меня сразу вдвоем.

А я ни о чем не думала, я все вспоминала и вспоминала, чувствуя горечь внутри оттого, что так все получилось — тем более что нам оставалось до победы каких-то полшага. А потом, в какой-то момент, увидела у Ленчика уже свою зажигалку, он прикуривал в тот момент, когда я перед ним стояла с его членом во рту, и еще “Ролекс” твой и мой был на его руке. И когда они наконец уперлись потом, сна уже не было, и воспоминания ушли, и я лежала, думая о том, что должна что-то сделать. Не то что они творили со мной, а, казалось бы, незначительный факт — твои зажигалка и часы в чужих руках — вернул мне все эмоции, и чувства, которые хоть и притуплены были усталостью (ничего такого они со мной не делали, все примитивно и убого, но просто долго, потому что много их было), но заставляли искать выход.

И мне вовсе не нравилась идея поднять шухер, когда они привезут меня в банк, а сами останутся у входа — ясно было, что как только их примут, Ленчик вложит меня сразу, расскажет кто я, и ксерокс той статьи им отдаст, он наверняка при нем. И я искала другие варианты, и мысль ползала по мозгу, как улитка, вяло и очень-очень медленно, но зато упорно. И когда мои мысли прервал тот, кто со мной оставался, — вдруг меня перевернул на спину, раздвинул ножки, и вошел, и дергался какое-то время, пока не кончил, — я поняла, в чем он, мой выход. Как всегда в одном только — в моем теле.

Это было не совсем понятно — телом моим они и так пользовались сколько хотели, — но то, что уже наевшийся меня человек вдруг спустя несколько часов захотел меня снова, это говорило о том, что такое может случиться еще.

Тем более что он, кончив, не сразу от меня отстал, тискал еще какое-то время — именно тискал, поглаживанием это не назовешь, — и я подумала, что, может, он меня развяжет, и, может, захочет этого подольше, и, может, сделает какую-нибудь ошибку. И может, мне удастся ею воспользоваться — может быть, не то, что ударю его по голове и убегу — я слышала, как Ленчик, уходя, сказал оставшемуся, что запирает нас на ночь, сам запирает, снаружи, и хрен знает, что там было за окном. Да и не было особых надежд на то, что мне, с вечно затекшими руками и ногами, удастся каким-то образом свалить с ног и отключить здорового кабана.

Я, конечно, вспомнила, как когда-то давно была в похожей ситуации — как соблазнила кронинского начальника охраны, подтолкнула к тому, чтобы он меня изнасиловал, и потом наговорила ему восхищенных слов по поводу того, какой он в постели, и сделала вид, что стала покорной, что он подчинил меня своим, признаться, не слишком умелым, хотя большим и крепким членом. Но при этом мне не удалось отвлечь его настолько, чтобы завладеть его пистолетом, — хотела дать ему по голове и убежать, только и всего, — но зато он расслабился, и сам сказал, чтобы приготовила поесть, и спокойно смотрел, как я режу ножом сначала сыр, а потом и бастурму, и ему и в голову не пришло, что через каких-то пять минут я проткну его этим ножом насквозь. Но, с другой стороны, это и мне в голову не приходило, я это сделала потому, что раздался звонок в дверь и я поняла, что это Кореец и что этот пидор может его убить сейчас — и потому и нанесла удар. А так ни он, ни я такой возможности не предвидели.

Но это не квартира, а мотель — просто комната. Ножа здесь нет, пистолеты на полу не валяются, так что сравнение с той ситуацией было неправильным. Да к тому же и бежать мне было некуда — даже если предположить, что все получится, что мне удастся вылезти в окно, то что дальше? Домой — и начать все сначала? Как, с чьей помощью, каким образом? Неуютно стало от этих вопросов, на которые не было ответа, — и я сказала себе, что главное это выбраться отсюда, а там уже можно будет поискать ответ на все другие вопросы…

Охранник мой развязал мне руки, когда я проснулась и попыталась встать — то есть просто разрезал скотч, достав из кармана ножик и туда же потом его убрав — проводил меня до туалета, а потом до душа, где я сама сорвала пленку, закрывавшую рот. Когда я вышла, на столе у стены поднос стоял с завтраком — пакетик сока, пара тостов, крошечная коробочка с джемом, карликовая порция масла — и он отошел и смотрел, как я ела.

А я впервые со времени попадания сюда ощутила зверский голод — и то что было, упало в меня в мгновение ока. И спросила грустно в соответствии с продуманной линией поведения:

— И это все? Может, дадите мне еще?

И он задумался вдруг, и покосился на дверь, и потом пристально так и долго посмотрел на меня, на что-то решаясь, и рванув в ответ молнию джинсов, сказал: “Ну держи” — и вытащил член, маленький совсем, и не отводил глаз от моего лица, ожидая чего-то. И я с показной готовностью открыла рот, и с чувством, и неторопливо делала ему минет, помогая себе руками, и чувствовала, что ему нравится, хотя он в итоге сам начал входить, не умея ждать и получать большее удовольствие.

— Наелась?

И я кивнула, посмотрев ему в лицо, вспомнив продемонстрированную мне Мэттьюзом его фотографию — молодой парень, мой ровесник, наверное, такой же тупой и опасный на вид, как и все остальные.

— Ты такой… — начала я и, когда он опять напрягся, головоломка с непонятным его поведением решилась тут же, но надо было убедиться в правильности моего решения.

— Может, еще? — спросила с улыбкой, глядя уже на его джинсы, в которые он так быстро заправил обмякший членик, разом побелевший и напоминавший выбившийся клочок майки, что дуре бы стало ясно, что он стесняется его размеров. — Я сделаю приятно.

И он помялся, бросил мне пренебрежительно “обойдешься”, но мне показалось, что у нас с ним наладился какой-то контакт, пусть и незначительный. По крайней мере сам предложил мне сигарету, и я вспомнила, что не курила черт знает сколько, что уже третий день, как я у них, и взяла, не забыв поблагодарить, и хотя вкус оказался мерзким — я сигарет тысячу лет не курила, и невозможно их курить после сигар — сделала вид, что мне приятно. Докурить все равно не успела — ключ полез в замок, и он жестом показал мне на кровать, и я плюхнулась на нее, тут же притворяясь спящей. И ожидая, что он скажет Ленчику: если умолчит о том, что я ему делала минет, а он меня сигаретой угощал и что я вовсе не сплю, значит, есть прогресс.

— Ну че она, Василек?