Хождение по трупам - Оранская Анна - Страница 69

…Ты не подумай, кстати, что я там особенно скучала по столице бывшей своей родины — если честно, то совсем нет. Никого у меня там не осталось, и ничего не осталось, не считая твоей могилы. И никто меня не ждал там, и делать мне там было нечего — я ведь умерла в Москве, чтобы заново родиться в Лос-Анджелесе. А редкие сравнения местных обычаев с московскими — это не удивление американскому образу жизни и не порицание советского, это, скорее, для тебя, для моего единственного собеседника, для которого и предназначается весь этот монолог. Я, конечно, в курсе, что ты об Америке знаешь не меньше меня, пусть не жил здесь, но бывал часто, а просто сообщаю на всякий случай.

А может, я и для себя заодно эти параллели провожу — ведь все познается в сравнении, и не зная что такое белое, черное оценить нельзя. Представляю, как бы радовались американцы, даже самые средние, своему счастью, знай они, как живут в России — не понаслышке, не по телевизионным передачам, а по собственному опыту. Перенеси их на год туда, пусть даже в Москву, в лучший и самый богатый город, и потом верни обратно, они до конца дней своих — если не помрут от переживаний и выпавших на их долю страданий — будут искренне считать, что лучше Америки страны на свете нет и не будут никогда уже возмущаться президентом, критиковать политику правительства, устраивать марши протеста по самым разным поводам. Они будут сидеть тихонько по домам, и глупо улыбаться, и целовать по сто раз на дню землю под ногами и национальный флаг, и восхищаться ценами в магазинах, которые после России будут казаться им абсурдно низкими, и уверять, что никакой преступности в Штатах нет, и все такое прочее.

Я, правда, не хаяла Россию после того, как переехала в Штаты, — я и там жила неплохо, потому что у меня не было особых запросов, а с тобой вообще жила как в сказке, и здесь мне неплохо. Но тем не менее иногда сравнивала — хотя в Москве не была с осени 1995 года, то есть давным-давно, и больше туда не собиралась. До отъезда Корейца, может, и мелькала иногда мысль, что когда-нибудь, лет через десять, можно было бы съездить на пару недель, навестить тебя, посмотреть, что там и как, — но после того как он уехал туда и пропал, таких мыслей больше не возникало…

Без двадцати четыре. “Мустанг” удобный, спору нет, но не настолько, чтобы сидеть в нем безвылазно столько времени. И тишина уже начала давить всерьез, и я, хотя и договорились с Рэем, что не буду вертеть головой, чтобы его не выдать, на случай если кто-то подкрадется близко, косилась то вправо, то влево, пытаясь понять, где он, — и думала, каково ему сейчас, каково сидеть, затаившись, и ждать.

Ленчик, конечно, не король, для него пунктуальность — не вежливость, но почему же он не появился все-таки? Понятно, что это свидетельствует о том, что он не импульсивный идиот — но что он будет делать дальше? Оставит меня в покое? Точно нет. Попробует меня заложить ФБР? Тупость. Улетит на время? Это плохая мысль, это значит, что я никуда не смогу уехать, потому что обязана отомстить за всех.

А может, он собирался приехать, но что-то по дороге случилось? Сломалась машина, скажем. Или, не дай бог, тормознула полиция за превышение скорости и, когда поняли, что перед ними русские, попросили проследовать в участок — а там ведь и оружие могут найти, которое у него наверняка с собой, а нам это не надо, ни мне, ни Ленчику. Сбился с дороги? Возможно: в Штатах дороги непростые, особенно если едешь куда-то в первый раз. Вроде указателей куча, но стоит проскочить по хайвэю нужный поворот — обратно хрен вернешься так просто, для этого надо бог знает сколько времени крутиться. Может, он и крутится — тем более что он вполне мог оставить в мотеле большого специалиста в области английского языка и местных обычаев Виктора, а без него разобраться куда тяжелее.

Черт, надоело ждать и гадать тоже надоело! И когда снова смотрю на часы и на них уже четыре двадцать, закуриваю бог знает какую по счету сигарку и вылезаю из машины, не в силах больше сидеть. Ноги так затекли, что приходится чуть поприседать, держась за машину, чтобы мышцы отошли. И спина затекла, и я понаклонялась кое-как, попотягивалась, все время стараясь держать в поле зрения окружающее меня пространство. И хотя я не видела никого и нигде, кажется, ничего не двигалось, почему-то где-то очень-очень глубоко было ощущение, что за мной следят. Как появилось это ощущение в самом начале, когда я заняла позицию у пристани, так и не прошло.

“Мнительность это называется, мисс Лански”, — пояснила самой себе, едва не произнеся эти слова вслух. Конечно, мнительность, и тишина утомила, и сидеть надоело, и нечем заняться. Ну начни я подкрашиваться — вот уж на что здорово время убивать — внимание рассеется, а это опасно. Да у меня и косметики-то с собой почти не было — я на дело с Рэем неизменно ездила с пустыми руками, чтобы не дай бог не потерять что-нибудь при бегстве, не оставить улик для полиции. Футляр с сигарками и зажигалка в одном кармане куртки, кредитка и права и немного наличных в другом, помада и ключи в третьем — больше ничего и нет с собой, в этот раз даже мобильный не взяла, потому что поехали на одной машине.

Я так и прохаживалась — скорее, топталась, и звенело в ушах, и глаза уже устали от напряженного оглядывания по сторонам, оттого что все время косила ими то вправо, то влево, — и так еще полчаса прошло. И ровно в пять я сказала себе, что никто уже не приедет, и села обратно в “Мустанг”, и включила двигатель и кондиционер заодно, потому что умудрилась замерзнуть за время так называемой прогулки. И чувствовала, что засыпаю — странно: привыкла ложиться поздно и ко сну относилась достаточно равнодушно, но решила, что это объясняется усталостью, во-первых, и тем, что надышалась свежего воздуха, во-вторых.

И радио включила — совсем негромко, — чтобы не заснуть, зная, что ждать следует до тех пор, пока Рэй не решит, что пора уезжать, вовсе не собираясь его окликать или торопить, потому что мы не забавляться сюда приехали, хотя уже ясно было, что нечего ждать. Посмотрела на небо, светлеющее, напоминающее размытый перед ремонтом потолок, который после соответствующих работ станет чистым и гладким и запахнет свежестью. И подумала, что чувствую себя как человек, собравшийся сражаться с вампирами, приехавший ночью на кладбище с полной осиновых кольев сумкой, торчащих из нее, как клюшки для гольфа. И он ходит и не видит ни одной разрытой могилы, и хотя был готов к бою, с облегчением вздыхает, заслышав доносящийся из соседней деревни петушиный крик. И начала, видимо, засыпать, потому что вскрикнула и дернулась, когда Рэй внезапно постучал по стеклу, и инстинктивно рванула рукой по сиденью, отыскивая пистолет, предусмотрительно убранный под него.

— Поехали, Олли!

У него вид был такой усталый — я это умудрилась отметить каким-то чудом, хотя у самой уже глаза закрывались. Но увидела-таки, что он бледный весь, и стопроцентно замерз — хотя был, как всегда, в свитере на голое тело, джинсах и замшевой куртке, бессменной его одежде, куда более теплой, чем моя, — потому что еле заметно поеживается, и вообще вид такой непривычный, я его таким не видела никогда.

— Господи, как ты меня напугал, Рэй! — улыбнулась через силу, все еще чувствуя холод внутри. — Ты думаешь что…

— Думаю, что у меня есть другой план. К тому же ты, по-моему, уже вымоталась до предела.

— Знаешь, у меня все время было такое ощущение, словно кто-то следит за мной, кто-то откуда-то на меня смотрит, — призналась ему, чувствуя себя дурой, но помня слова Корейца относительно перебдения. — Я прямо чувствовала физически чьи-то глаза. Поэтому и не звала тебя — хотя умудрилась постыдно заснуть. Может, подождем еще — может, если они и следили за нами, то не увидели, как ты садишься в машину?

Фраза была такая длинная, что я ее произнесла с трудом, и прикрыла глаза в конце, отдыхая.

— Для них это слишком сильно, Олли, — следить за машиной столько времени и не сделать ни одного шага. Тебе не кажется?