Хождение по трупам - Оранская Анна - Страница 40

Да нет, не должен, не похож он на человека, который сначала подписывается на дело, а потом в какой-то момент трезво все оценивает и сваливает. Или я напугала-таки его окончательно своими рассказами о том, как зарезала кого-то, и он решил, что быть заодно со мной опасно? Или увидел, что у Ленчика не семь человек, а семнадцать — что вполне возможно, хотя вряд ли бы все они подъехали к ресторану, — и понял, что шансов нет?

И тут еще одна мысль пришла в голову: что я ни разу не подумала о том, что Мэттьюз мне предлагал спровоцировать Ленчиковых людей, вывести их на конфликт, чтобы он их потом перестрелял, и я кивала, плохо все это себе представляя, и даже не задумалась, что ведь буду при этом присутствовать. И, соответственно, если все получится, вместе с Мэттьюзом заметут и меня. И его, конечно, отпустят после того, как он скажет, что эти люди напали на его клиентку и он был вынужден стрелять — и меня, разумеется, отпустят, но с учетом моей репутации в ФБР этого хватит, чтобы взять меня снова. И уже на следующий день, если не в этот, последует допрос с выяснением, кто и почему пытался меня убить — это точно, — а раз кто-то пытался меня убить и выясняется, что это русские из Нью-Йорка, то отсюда вывод, что расстрел других русских из Нью-Йорка в конце января организован был мной. И неважно, что я сидела в это время — Крайтону это по фигу, он горазд предположить, что я прямо из тюрьмы всем руководила.

Рэй, правда, сказал, что все возьмет на себя — скажет, что ему угрожали, мол, по телефону, напали на него, и он вынужден был защищаться. Но нападать-то они будут на меня, и что же я, просто скроюсь, оставив его разбираться, и никто ничего не увидит, свидетелей не окажется? Что-то не нравится мне такой план, в котором и так много прорех.

И я сварила себе кофе, отмечая что нашла не лучшую замену спиртному, потому что от такого количества кофеина в организме сердце запросто может остановиться, даже здоровое мое. И пила задумчиво, чувствуя, как уплывает мое хорошее настроение — даже улетает, потому что поведение Мэттьюза мне совсем непонятно и в плане я нашла серьезный изъян: когда рядом со мной начнут убивать людей, Крайтон будет только счастлив.

Ну где же этот Мэттьюз, мать его?! И где, кстати, Дик, о котором я забыла и которому на протяжении последних суток, кажется, не напоминала о своем существовании. И я села на телефон, чтобы отвлечься от грустных дум, — и Мартен, которому набрала первым, извинялся, что на студии его не оказалось в момент моего визита, и договорились завтра встретиться, и Дика, как выяснилось, он так и не нашел и просил, чтобы я не волновалась, потому что такое бывало уже, когда он пропадал надолго по своим важным делам. Но что, в принципе, он может дать мне телефон его офиса в Вашингтоне, где конгрессмены большую часть времени и проводят — и, возможно, там я и найду его.

Найдешь его, как же! Опять секретарша, и сто вопросов по поводу того, кто и зачем, и, судя по голосу, классическая такая секретарша — страшная старая дева, преданная своему боссу, у которой нет ничего в жизни, кроме работы и кота дома, и которая дотошна настолько, что из любого вытянет душу. Телефон записала — хотя мой мобильный у него и так был, — но наотрез отказалась сообщить, когда же перезвонит мне многоуважаемый мистер Стэнтон.

И я вздрогнула, когда через пять минут звякнул мобильный, — сначала решила, что это Мэттьюз наконец, но звонил другой, старый, и я уже готовилась произнести со счастливой улыбкой “Привет, Дик”, когда услышала слова “Привет, Олли”, произнесенные голосом Эда. Сообщил мне, что у него две новости, хорошая и плохая — хорошо, что “плохая”, а не "очень плохая”, — и какую я бы желала услышать первой? Ну и начали с хорошей, естественно, в надежде, что она затмит плохую, — и новость эта заключалась в том, что все документы от Яшиного адвоката Эд получил и готов их мне привезти, и как только я их подписываю, отсылаю обратно и они приходят в Нью-Йорк, я автоматически становлюсь владелицей Яшиных денег. А плохая новость — что помощник Крайтона сообщил ему, что ФБР желает продлить срок моей подписки о невыезде еще на месяц, до первого апреля. И что он, Эд, считает, что коли я так и не решилась подавать на них в суд, то мне лучше подписать все — я ведь все равно никуда не собираюсь, а значит, это не принципиально, зато потом, когда я решусь наконец, продление подписки можно будет истолковать как еще одно издевательство ФБР над порядочным, законопослушным гражданином.

И я предложила встретиться в городе, не хотела, чтобы Эд видел Мэттьюза, если тот появится, и уехала через полчаса и домой вернулась уже к восьми, просидев с Эдом пару часов в ресторане. Дел-то было — подписать бумагу для ФБР, им уже полученную, и бумаги из Нью-Йорка, и выслушать короткую лекцию по поводу того, что такое наследство и какой налог с него берут. Но он был, как всегда, словоохотлив, а мне домой ехать не хотелось, потому что настроение было хуже не придумаешь, потому что рушился стройный план, и что-то явно не додумал Мэттьюз, и продление подписки означало, что в случае успеха мне все-таки придется отсюда бежать как самому настоящему преступнику. И если даже завтра Ленчик даст мне отсрочку еще на пятнадцать дней, это ничего не изменит: через пятнадцать дней, пятнадцатого марта, я пошлю его подальше, а затем все будет происходить очень быстро и уже через неделю либо нас с Мэттьюзом не станет, либо Ленчика с его бандой.

Господи, как мне нужен Дик! И Мэттьюз тоже…

Но телефоны молчали, оба, и я поехала домой, не торопясь, зная, что сейчас мне никто угрожать не должен, — и думала про себя, что судьба вечно сует меня мордой в грязь. Начала жить с тобой, год всего прожила — и тебя не стало. Пришел по мою душу киллер, появление которого я встретила с радостью, потому что не хотела жить, хотя и переехала его, чтобы не стыдно было на том свете встретиться с тобой, — так меня с того света вытащили. Сделали с Корейцем такое важное дело, отомстили за тебя, обосновались здесь — и через год убивают Яшу и Кореец уезжает и не возвращается уже, и у меня проблемы. Нахожу киллера и радуюсь, несмотря на то что оказываюсь в тюрьме, — и он делает не то, что требовалось. Нахожу Мэттьюза, изобретающего свой план, в который я поверила, — и вдруг план оказывается прогрызенным мышами манускриптом, который, может, и ценен был, но при пристальном рассмотрении выясняется, что в нем не прочесть ничего. Может, в этом и заключается моя судьба — в вечных испытаниях?

А уже въехав на территорию собственного особняка, вдруг вижу конверт в почтовом ящике. И уже не жду от него хорошего, и не нахожу дома Мэттьюза, хотя признаюсь, рассчитывала на то, что он здесь уже, — и с таким трудом подавляю желание дойти до сексуальной комнаты и налить себе порцию виски, которое снимет сейчас мою разбитость, что, кажется, все силы на это уходят. Так что даже в кабинет не иду — просто надрываю конверт и внимательно изучаю содержимое, которое, как я и ожидала, радости мне не приносит, добавляя лишь неприятных воспоминаний. Из риэлтерского агентства письмо, о том, что закончился срок аренды принадлежащей мистеру Кану студии в Беверли-Хиллз и она в настоящий момент свободна — и с появлением нового арендатора агентство свяжется с мистером Каном, дабы обсудить условия нового договора.

Вот дела — я и забыла, что студию свою он так и не продал, когда переехал ко мне. И точно — вспоминаю, как сама посоветовала ему ее не продавать, все-таки я не замуж за него согласилась выйти, просто сказала, что согласна жить вместе, и как-то хотелось подчеркнуть, что у меня — свой дом, а у него — своя студия, просто на всякий случай. Естественно, я и не думала тогда, что мы с ним поругаемся и расстанемся, — да и в этом случае он мог бы тут же купить себе новое жилье, — но хотелось, чтобы хотя бы внешне мы были не семьей, но любовниками. А там мало ли — захочется ему с кем-нибудь переспать тайком от меня, пусть и везет к себе. Или мне захочется пожить одной… Я тогда не до конца понимала Оливию Лански, еще не привыкла к ней полностью и продолжала ее изучать. Потому что новая внешность естественно привела за собой новые черты характера, проявив во мне прежней то, о чем я и не догадывалась раньше, или прятала, или давила — жесткость, например, резкость, властность и все такое.