Ведьмы Плоского мира - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 12

По мере того как золотистый свет растекался по Диску, словно первые волны прибоя, затопляющего илистую отмель, орел кругами поднимался все выше и выше к куполу небес, толкая под себя воздух медленными взмахами могучих крыльев.

Под Эск расстилался весь мир — все континенты, все острова, все реки и, самое главное, все огромное кольцо Краевого океана.

Помимо этого, здесь, наверху, не было ничего, даже звука.

Эск с восторгом купалась в своих ощущениях, заставляя слабеющие мускулы прилагать все больше усилий. Однако что-то было не так. Ее мысли, было такое впечатление, убегали из-под ее контроля и исчезали. В ее разум впивались боль, возбуждение, усталость, и в то же самое время из него что-то вытекало. Воспоминания растворялись на ветру. Как только Эск удавалось ухватиться за какую-нибудь мысль, та мигом испарялась, оставляя за собой пустоту.

Эск теряла куски себя и не могла припомнить, что именно теряет. Она запаниковала, ища укрытия в том, в чем была твердо уверена…

Я — Эск, я украла тело орла, и ощущение ветра в перьях, голод, поиски в не-небе внизу…

Она попробовала еще раз. Я — Эск и ищу воздушную тропу; ноющие мускулы, режущий ветер, его холод…

Я — Эск. Высоко над воздушно-влажно-мокро-белым, над всем, небо прозрачно, воздух разрежен…

Я это я.

Матушка была в саду, среди ульев, и ранний утренний ветер трепал ее юбку. Она переходила от одного улья к другому, стуча по их крышам. Встав посреди густо разросшихся бурачника и бальзамника, посаженных ею специально для пчел, она вытянула перед собой руки и запела настолько высоким голосом, что ни один обычный человек не смог бы ее услышать.

Из ульев послышался гул, и вдруг воздух заполнился тяжелыми, глазастыми, низкоголосыми пчелами. Они кружили над ее головой, смешивая басовитое жужжание с песней.

Потом они исчезли, взмыли в разгорающийся над поляной свет и разлетелись над деревьями.

Хорошо известно (по крайней мере — ведьмам), что каждая колония пчел составляет, так сказать, лишь часть существа, которое зовется Рой, а отдельные пчелы — это клетки, образующие сознание улья. Матушка редко смешивала свои мысли с мыслями пчел — не только потому, что сознание насекомых — это странная, чужеродная штука, на вкус отдающая жестью, но и потому, что, как она подозревала, Рой был гораздо умнее ее.

Она знала, что ее посланцы скоро достигнут колоний, устроенных дикими пчелами в лесной чаще. Не пройдет и нескольких часов, как каждый уголок горных лугов окажется под пристальным наблюдением. Ей оставалось только ждать.

В полдень пчелы вернулись, и в резких, едких мыслях, текущих в сознании улья, она прочла, что Эск пропала, как будто ее и не бывало. Ни следа.

Матушка Ветровоск вернулась в прохладу домика и, усевшись в качалку, уставилась на дверной проем.

Она знала, каким должен быть следующий шаг, но ей была ненавистна сама мысль об этом. Однако она все-таки принесла невысокую приставную лесенку, взобралась по скрипучим ступенькам на крышу и вытащила из потайного места в соломенной кровле посох.

Он был холодным как лед. Над ним поднимался пар.

— Значит, над линией снегов, — заключила матушка.

Она опустилась на колени, воткнула посох в клумбу и уставилась на него свирепым взглядом. У нее появилось неприятное ощущение, что посох также свирепо смотрит на нее в ответ.

— И не думай, что ты победил, ибо это не так, — бросила она. — Просто у меня нет времени возиться с тобой. Ты должен знать, где она. Я требую, чтобы ты отнес меня к ней!

Посох смотрел на нее деревянным взглядом.

— Силой… — Матушка замялась: она слегка подзабыла положенные формулы. — Силой дерева и камня я приказываю тебе!

Суета, движение, оживление — все эти слова были бы совершенно неверным описанием реакции посоха.

Матушка почесала подбородок. Ей припомнился урок, который заучивают все дети: “А волшебное слово?”

— Пожалуйста? — намекнула она. Посох задрожал, приподнялся над землей и, повернувшись в воздухе, приглашающе завис на уровне матушкиной талии.

Матушка слышала, что среди молодых ведьм метлы снова вошли в моду, но она полетов не одобряла. Невозможно выглядеть респектабельно, когда несешься верхом на предмете домашнего обихода. Кроме того, в таком способе передвижения полным-полно сквозняков.

Но сейчас о респектабельности речи не шло. Матушка, задержавшись, чтобы сорвать с крючка за дверью шляпу, торопливо забралась на посох, устроилась на нем как можно более удобно — боком, разумеется, и крепко зажав юбки между колен — и сказала:

— Ну ладно, а теперь что-о-о…

Животные в лесу срывались с места и разбегались в стороны, узрев над своими головами быстро несущуюся, вопящую и сыплющую проклятиями тень. Матушка цеплялась за посох побелевшими от напряжения пальцами и неистово дрыгала тощими ногами, постигая высоко над верхушками деревьев важную науку о центре тяжести и турбулентных потоках. Посох летел вперед, совершенно игнорируя ее вопли.

К тому времени как он добрался до горных лугов, она несколько освоилась. Это означало, что матушка научилась кое-как держаться на нем. Нужно лишь цепляться покрепче руками и коленями — при условии, что вы не возражаете против того, чтобы висеть вверх ногами. Слава богам, хоть матушкина шляпа приносила какую-то пользу своей аэродинамической формой.

Посох несся между черными утесами и вдоль голых высокогорных долин, по которым, как говорили, когда-то давно, во времена Ледяных Великанов, текли реки льда. Воздух, врывающийся в матушкино горло, стал разреженным и морозным.

Над одним из сугробов они резко остановились. Матушка свалилась с посоха и осталась лежать в снегу, тяжело дыша и пытаясь припомнить, как это она отважилась пройти через такое.

В нескольких футах от нее, под нависшим козырьком снега, темнел комок перьев. При ее приближении птичья голова рывком поднялась, и орел уставился на ведьму свирепыми, полными страха глазами. Он попытался взлететь, но опрокинулся на спину, однако, когда матушка протянула руку и попробовала прикоснуться к нему, не преминул вырвать из ее ладони аккуратный треугольник мяса.

— Понятно, — негромко, ни к кому не обращаясь, процедила матушка.

Оглянувшись, она отыскала подходящего размера валун, из приличия скрылась за ним на пару секунд и появилась снова с одной из нижних юбок в руках. Орел вырывался, уничтожая вышивку, на которую было потрачено несколько недель упорного труда, но матушке удалось-таки спеленать его, и она, держа птицу так, чтобы не пострадать от периодических выпадов острого клюва, повернулась к посоху, который стоял воткнутым в сугроб.

— Обратно я пойду пешком, — холодно заявила она.

Как оказалось, это была горная долина, заканчивающаяся крутым обрывом. Несколькими сотнями футов ниже виднелись острые черные скалы.

— Что ж, хорошо, — уступила матушка, — но ты полетишь медленно, понял? И не смей высоко подниматься.

На самом деле, поскольку теперь у нее было немного больше опыта — и возможно потому, что посох тоже летел осторожнее, — возвращение домой было почти степенным. Еще немного — и матушка убедила бы себя в том, что с течением времени могла бы научиться всего-навсего не любить полеты вместо того, чтобы питать к ним неизбывное отвращение. Ей всего лишь нужно было научиться не давать себе смотреть вниз.

Распластав крылья, орел сидел на тряпичном коврике у потухшего очага. Он попил воды, над которой матушка пробормотала несколько заклинаний (обычно она применяла их для того, чтобы произвести впечатление на клиентов, но кто знает, может, и есть в них какая-то сила?), и проглотил пару кусков сырого мяса.

Чего он не сделал, так это не проявил ни одного признака разумности.

Матушка начала сомневаться, та ли это птица. Рискуя получить еще один удар клювом, она пристально вгляделась в злые оранжевые глаза и попыталась убедить себя в том, что в самой-самой их глубине, почти незаметно, сверкает странная искорка.