Грехи и молитвы (СИ) - Малинник Ира - Страница 3

На следующий день мать отвела Томаса к отцу Бернарду, велела быть хорошим мальчиком и сказала, что вернется за ним к вечеру. Томасу было немного страшно оставаться одному в холодной пустой церкви, но он был знаком с отцом Бернардом и надеялся, что тот не сделает ему ничего дурного. А старый священник наклонился, погладил Томаса по голове тяжелой теплой ладонью, улыбнулся и сказал…

«In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen», пробормотал Томас, и что-то внутри у него кольнуло.

«Прости», мысленно покаялся юноша.

«Ты уже девятнадцать лет бормочешь «прости», вот только мне от этого не легче», сказал голос у него в голове. «Обязательно было вспоминать этого старого дурака? Он так и не понял, кто мы. Хорошо, что ты унаследовал приход. Какие души приходят – загляденье».

«Placere tace. Замолчи, пожалуйста», прошептал Томас, «Я устал. Дай мне отдохнуть».

— Томас, ужин готов! – позвала мать из кухни.

— Иду, мама, только помою руки, — отозвался он, проходя к умывальнику.

Зайдя в маленькую комнатку, где они мылись, он уставился в мутное, покрытое трещинами зеркало, висевшее на стене. В нем отразились уставшее лицо, взъерошенные волосы, темные мешки под глазами. Томас отнюдь не был похож на своих ровесников, которые уже обзавелись семьями, выходили с отцами в море и путешествовали по стране. Он был подобен растению в оранжерее: его мир ограничивался церковью и приходом, заботами о матери и о прихожанах, работе с бумагами и книгами. Нельзя сказать, что это был предел его мечтаний, но здесь было его место, и он прекрасно это понимал. С его даром, с его знаменитым «благословением», он был нужен именно здесь, нужен всем тем, кто просил его о помощи. И таких людей становилось все больше и больше день ото дня.

Томас хорошо помнил свой первый самостоятельный обряд экзорцизма. Тогда ему было всего четырнадцать лет, и в то время он вовсю помогал отцу Бернарду с церковными заботами: чистка алтаря, уборка, расстановка свечей перед службой. Иногда Томас присутствовал на исповедях, а иногда (но крайне редко) и сам проводил их. Отец Бернард говаривал, что Томас вскоре дорастет до своей первой службы, и, надо признать, Томас с нетерпением ждал этого дня. Внутри у него было так много всего, что он хотел сказать людям: радость и боль, терпение и спасение, вера и надежда. В нем был целый мир наивного и верящего в справедливость юноши, и он был готов поделиться им со всеми.

В тот день Томас, как обычно, готовился к службе, пока отец Бернард был внизу, в подвале. Закончив с расстановкой свечей, он принялся за чистку купели. Все то время, что он работал, у него слегка пощипывали руки — но Томас давно привык к этому ощущению. Для него это не было чем-то странным: не знающий иного, он искренне верил, что во время работы в церкви, кожа зудит у всех священников. И в тот момент, когда он отложил тряпицу на край купели, со двора вдруг раздался приглушенный вопль, а вслед за ним – тонкий жалобный плач.

Ни секунды не думая, Томас выбежал наружу. Он уже чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы самому общаться с прихожанами, а вдобавок, все знали его как сына покойного Уильяма и выказывали ему должное уважение. И, едва Томас показался на улице, в его рукав тут же вцепилась женщина с заплаканными красными глазами – жена рыбака София. Ее покрасневшее опухшее лицо обрамляли растрепанные каштановые волосы, а на светлой одежде проступали неровные темные пятна пота.

— Святой отец! – надрывно и глухо крикнула она, а потом снова сорвалась на плач. — Помогите, прошу!

Юноша только хотел спросить, в чем нужна его помощь, но откуда-то сбоку снова раздался крик, и он тут же все понял.

Катерина, сестра Софии, сидела на земле и глядела перед собой невидящими глазами. Томас увидел, что она была босой, и ее ступни были перепачканы землей. Платье Катерины, прежде нежно-голубого цвета, теперь казалось грязной тряпкой, которую по ошибке накинули на тощее тело женщины. Ее волосы торчали в разные стороны, а левой рукой она непрерывно скребла себе грудь, раздирая кожу до крови.

Катерина вдруг посмотрела прямо перед собой, увидела Томаса и снова заплакала. Тут же в унисон зарыдала и София. Мальчик хотел было бежать за отцом Бернардом, а мысли в его голове роились перепуганными жужжащими пчелами, но вдруг зычный и знакомый голос разом перекрыл все происходящее:

«Подойди к ней».

Томас осторожно, бережно снял с рукава Софию и не спеша подошел к Катерине. Та глядела на него затравленно, как зверь в капкане, но не делала попыток бежать.

— Не надо, — вдруг сказала она ломким голосом, почти с мольбой. — Я сама хотела.

— Mendax. Лжец, — сказал голос губами Томаса, пока юноша с ужасом наблюдал, как его тело действует само по себе.

«Я помогу ей».

Томас хотел было закричать, позвать на помощь, но чужая воля подавила и смяла его.

«Ее время на исходе, она одержима. Неужели ты не видишь? Какой же ты дурак, если не понял этого. Но я изгоню демона из ее тела. Просто не мешай».

Краем глаза Томас уловил отца Бернарда, который грузно бежал к ним из церкви. Томас хотел было открыть рот, позвать его, но не смог – ни одна мышца его тела не слушалась.

«Смотри внимательно, Томас, смотри и запоминай, что мы сейчас будем делать».

Его тело почти вплотную приблизилось к Катерине и присело на корточки, чтобы глаза Томаса оказались вровень с ее глазами. Сам Томас наблюдал за происходящим, наблюдал отстраненно и холодно, понимая, что не сможет ничего сделать – а самое страшное, что ему и не нужно было ничего делать.

— Услышь своего Повелителя, — тихо, почти ласково начал он говорить на латыни, и лицо Катерины исказилось судорогой. — Услышь своего князя и склони голову, ибо я обращаюсь к тебе и повелеваю тобой.

И с этими словами Томас положил ладонь на голову кричащей девушке.

В это же время, отец Бернард, удерживающий в объятиях бьющуюся в истерике Софию, с благоговением и ужасом наблюдал за тем, как его послушник изгоняет демона из женщины. Он не слышал, что именно говорил молодой человек и что именно он делал; Бернард видел лишь спину, обтянутую рясой, да руку на голове Катерины. Но он прекрасно слышал крики девушки и видел, как бьется в судорогах ее тело. А после, Катерина неожиданно обмякла и осела на землю. Когда Томас обернулся, Бернард заметил на бледном лице юноши крупные капли пота.

— Святой отец, — тяжело дыша, проговорил Томас, также опускаясь вниз рядом с девушкой — эта добрая женщина более не одержима. Помогите ей встать, прошу. А мне нужно немного отдышаться, только и всего…

— Мальчик мой, — старый священник кинулся к нему, неловко присел рядом и внимательно осмотрел его. — Как же ты… Как ты смог?

Томас вдруг осознал: он не сможет рассказать священнику про голос внутри себя. Не сможет рассказать, что сам он не произнес ни единой формулы, зато голос, назвавшийся князем, одним своим именем изгнал демона из одержимой. Не сможет еще и потому, что, за мгновение до того, как отец Бернард приблизился, голос сказал кое-что, что впечаталось в рассудок Томаса огненным клеймом.

Поэтому мальчик принял единственно верное решение, как когда-то давно в детстве. Он молча указал пальцем в небо, желая сказать, что им управляла сила извне. И, как когда-то его мать, отец Бернард растолковал этот жест по-своему.

— Благословлен, Господи, — слезы полились по лицу старого священника, и он крепко обнял Томаса. — Благословлен, мой мальчик.

«Ха», пронесся в голове Томаса смешок. «Начинаешь со лжи, молодчина».

Мальчик прикусил губу, чтобы не разреветься. Все произошедшее казалось дурным сном, кошмаром, и не более. Последующие воспоминания путались и смазывались, но он навсегда запомнил глаза Софии, которая обнимала успокоившуюся сестру. В выражении этих глаз было что-то, что запустило колесо жизни Томаса, пустило ток по его венам. Это было предназначение – и он был готов следовать ему, используя любые средства.

Откуда-то издалека, уже из настоящего, на кухне загремела посуда. Томас моргнул – и отражение в зеркале подмигнуло в ответ. Он потряс головой, отгоняя воспоминания прошлого, и плеснул на горящее лицо холодную воду.