Я — следователь - Москвитин Валерий Андреевич - Страница 16

Смеркалось. В центре города начали зажигаться фонари, которые в сумерках отливали оранжевым цветом. Когда автобус свернул с центральной улицы, водитель включил свет, его лучи на мгновение выхватили из темноты столпившихся на остановке людей. Толпа была значительной, и я поспешил из передней части салона в заднюю.

Ванюхина узнал сразу. Его смуглое удлиненное лицо можно было назвать привлекательным, если бы не глубоко сидящие под насупленными бровями, настороженно бегающие глазки, которыми он ощупывал пассажиров автобуса. Чем-то неуловимым он напоминал хищную птицу, а скорее даже ворона. Темный шерстяной плащ и надвинутая на лоб кепка-восьмиклинка усиливали это сходство. На ногах у него были черные блестящие хромовые сапоги с высокими голенищами, скрывающимися под полами плаща. Роста он был выше среднего, фигура стройная, гибкая, подвижная и, по всей видимости, сильная. Все это я успел мгновенно рассмотреть и отметить перед тем, как у меня мелькнула мысль сразу же броситься на него.

«Спокойнее, — остановил я себя. — В такой толкучке я ничего не добьюсь, да и неизвестно, один он или с сообщником». Самое надежное в этой ситуации было брать Ванюхина с поличным во время карманной кражи, тогда у меня могли оказаться союзники в лице потерпевшего и среди пассажиров. Придя к такому решению, я немного успокоился и пристроился сзади Ванюхина, украдкой наблюдая за его действиями и прикидывая, кто может быть его напарником.

«Интересно, — думал я, — тот нож у него с собой или нет? Навряд ли он будет таскать подобный вещдок».

Ванюхин ни с кем не переговаривался, не перебрасывался взглядом и не делал никому никаких знаков, как это бывает, когда карманники работают на пару. Поэтому я пришел к выводу, что он сейчас без сообщника.

Между тем автобус следовал по своему маршруту, а карманник пробирался вперед, расталкивая пассажиров, врезаясь в плотно спрессованную массу людей, как нож в замерзшее масло. Руки он держал внизу, и я предполагал, что он ощупывает карманы. Двигаться за ним было нелегко, со всех сторон следовали возмущенные возгласы, а то и толчки локтями под бока. На что, на что, а на это рассерженные пассажиры не скупились. Фигура Ванюхина извивалась как угорь. Неожиданно в его левой руке я увидел небольшой желтый кошелек, он опустил его в карман своего плаща и рывком протиснулся на переднюю площадку. Оттолкнув высокого мужчину в спецовке, я бросился на Ванюхина, громко крича:

— Держите, карманный вор!

Мой возглас перекрыл истошный женский визг:

— Обокрали!

С другой стороны Ванюхина схватил за рукав какой-то мужчина. Я не успел рассмотреть его, заметил только, что на его голове была зеленая модная шляпа. Карманник ловко оттолкнул нас, и в его руке заблестела раскрытая бритва из тех, которые бреющиеся называют «опасными».

— А ну подходи! — ощерился Ванюхин, обнажив мелкие ровные зубы.

Вокруг сразу же стало свободнее.

— Пашка, двери! — коротко бросил карманник.

Откуда-то сзади из-за моей спины выбился здоровенный парень. Он бросился к дверям. Ванюхин начал отступать вслед за ним. И вот когда, пятясь, он сделал шаг к уже раздвинутым дверям, я повторил его движение и без замаха, вложив в удар всю силу своего тела и всю ненависть, обрушил кулак прямо в его ощерившиеся зубы. Пальцы мои хрустнули, и я, в первый момент не ощутив боли, увидел, как у Ванюхина выпал верхний передний зуб; он задержался на вороте его плаща, а затем скатился на пол.

Карманник неуклюже взмахнул бритвой, но я бросился в сторону, и лезвие, впившись в ткань моего плаща в области груди, пошло вниз. Я все отклонялся и отклонялся назад, а пола плаща натягивалась и бесшумно распадалась на две половины сверху донизу. В следующее мгновение Ванюхин с искривленным от боли лицом выпрыгнул из автобуса прямо на ходу вслед за своим напарником. Двери громко, с металлическим скрежетом захлопнулись. Когда улеглась суматоха и водитель понял, что от него требуется, и остановил автобус, преступников и след простыл. Они скрылись в темных переулках.

На другой день я не мог смотреть в глаза Михаилу Николаевичу. Он проводил с нами что-то вроде оперативного совещания на тему о самодисциплине.

— Конечно, я не могу требовать от вас такой дисциплины и подчинения, как от кадровых работников. Я даже никого из вас не могу наказать в дисциплинарном порядке. Все вы действуете на общественных началах, но это не говорит о том, что имеете право на разгильдяйство. Разгильдяйство, — повторил он, посмотрев на меня. — Мы объединились в бригаду не для того, чтобы в бирюльки играть. «Пришел, увидел, победил» — этот лозунг нам не подходит, он не для нас. Прошло несколько лет, и все вы знаете теперь, что труд наш требует упорства и объединенности, групповых усилий. Только в этих случаях мы добиваемся успеха. Времена сыщиков-одиночек миновали. А вот среди нас выискался один, — все повернулись в мою сторону, — и чего он добился, чего достиг? Сидит сейчас с рукой на перевязи, а если бы выполнил мое указание и собрал группу в три человека, то Ванюхин бы мог быть вполне уже изолированным.

— Ну это дело случая, — попытался заступиться за меня Костовский. — Собрал бы группу и не встретил Ванюхина: ведь никто другой его ни вчера, ни сегодня не смог обнаружить.

— А это было бы даже и лучше. Во-первых, был бы сейчас твой друг со здоровыми руками; во-вторых, преступник не был бы так насторожен; два таких случая за один день даже для Ванюхина много, и он наверняка теперь будет отсиживаться, если вообще не покинет город... Может быть, еще кто-то считает, что ваш товарищ поступил правильно, нарушив мое указание? Прошу высказываться, не стесняться. Кто хочет его поддержать?

Но поддержки мне не было.

— Вот так-то, Юра! — обратился Михаил Николаевич к Костовскому. — Дисциплина и еще раз дисциплина.

— Дядя Миша, ведь вы же знаете, что порезана... его любимая. Тут любой из нас голову потерял бы, — не сдавался Юрка.

— А дядя Миша такой сухарь, что ничего не видит и не знает, — возразил Фомин. — Все это я прекрасно знаю и понимаю. Знаю, что он сегодня полночи бродил под окнами хирургии, и за это его никто не осудит. А вот бежать сломя голову и подставлять свою шею под бритву Ванюхина — это уж одобрений не вызывает. Еще хорошо, все так обошлось... — Подполковник помолчал, а затем уже другим тоном продолжил: — Ну, на этом дискуссию закончим и давайте совместно подумаем, как обезвредить преступника... У кого есть какие предложения?

...Когда мы с Костовским и Китаевым выходили из здания управления, то друзья мне не дали поблажки.

— Хотя я вроде бы за тебя заступался, но учти, не одобряю твоих действий, — заметил Юрий. — Уж если тебе так не терпелось, мог бы заехать ко мне домой, и занялись бы поисками Ванюхина вместе.

— Я тоже думаю, что ты спорол горячку, — добавил Жора. — Ведь знал же, что я в общежитии, и не мог заскочить на минуту. А еще друг, называется!

Что я мог возразить своим друзьям? Ничего.

— У Нади был? — желая как-то ободрить меня, спросил наконец Костовский.

— Был.

— С дядей Мишей? — включился в разговор Китаев.

— Да.

— Ну и как она?

— Да ничего хорошего. — Я вспомнил бледное лицо Нади, ее вымученную улыбку и покусанные от боли губы. На сердце стало еще тоскливее. Ее тихий голос и слова о Ванюхине снова и снова звучали в моих ушах. — Вы знаете, что она мне сказала о Ванюхине? — обратился я к друзьям.

— Что? — спросили они почти одновременно.

— Она мне сказала, что когда он замахнулся на нее ножом и она увидела его глаза, то подумала, что это какой-то недочеловек.

— Правильно, — согласился Китаев.

— Верное определение, — подтвердил и Костовский, — поэтому нам нужно не есть, не спать, а любыми путями изловить этого подонка. Страшно подумать, что он еще может натворить.

— Только уже мы тебя от себя ни на шаг, — добавил Юра, обращаясь ко мне.

— Будем действовать втроем, — ответил я.

— Выше голову! — сказал Костовский.