Русский супермен (СИ) - Рясной Илья - Страница 69

— Дайте часы, — попросил я.

— Твои не работают? — спросил Ковальский.

— Работают. Нужны еще.

Маклин снял с рукава пластинку и протянул мне.

— Все, до скорого, — махнул я рукой.

Внутри форта было сыро и неуютно. Липкая темнота, бесконечные коридоры тоска. Местами стены фосфоресцировали, это выглядело еще неприятнее, поскольку свет был бледно-синий, неустойчивый, отбрасывающий мертвенные блики. Казалось, форт заброшен сотни лет назад и его оккупировала нечистая сила всех видов и рангов. То тут, то там попадались обгоревшие трупы. Нередко встречались развороченные, искореженные участки: частично — результат военных действий, а частично — последствия предпринятой потом обработки форта, когда ребята уничтожали все, что хоть немного напоминало информ-банки и где могла еще теплиться энергоинформационная активность. Зная моих коллег, я мог быть уверен, что они не упустили ничего.

Вот и помещение, куда я попал, когда был десантирован в нейроцентр. Темнели бесформенные массы — останки рагнитов, которых я отправил к праотцам. Сейчас я испытывал к ним запоздалое сострадание, хотя прекрасно понимал, что они бы меня не пощадили и сострадания ко мне не испытали бы никогда. В их лексиконе вообще нет такого слова, а близкие по значению носят уничижительный или оскорбительный характер.

Вот знакомый спиралеобразный коридор со свисающими сверху кабелями, хрустящими под каблуками осколками. Я поскользнулся и едва не упал, проехавшись по луже маслянистого вещества. Вот и титанитовая дверь, служившая мне защитой и спасшая меня. Около нее лежал труп — это был первый рагнит, возникший в образовавшейся дыре.

Зал был слабо освещен. Я постучал ладонью по металлу машины, застывшей после того, как я срезал ее гусеницу из разрядника. В помещении валялось еще несколько трупов — это уже работа моих коллег.

Поверхность силового купола была все такой же на ощупь (а чего ей меняться?) — казалось, под ладонями нет ничего, и все же они не могут проникнуть за очерченную границу. Пол вокруг него был испещрен воронками штук двадцать. Рагниты еще долго били по месту, где меня уже не было.

— Я пришел, — громко, с вызовом произнес я. Это выглядело глупо. Какой резон без толку сотрясать воздух? Если в Джамбодире и есть разум, он настолько невероятен, что вряд ли снизойдет до бесед и выяснения отношений со мной.

Я положил часы на пол, шагнул к куполу и снова очутился внутри него. Но не медлил. Как солдат, бросающийся грудью на амбразуру, я рванулся вперед и обхватил руками Синий Шар...

Знакомый берег. Знакомый утес. Знакомый плеск воды. Небо сейчас было бледно-голубым с розовым оттенком. А океан синим. Его синева казалась перенасыщенной, неестественной. Это цвет Синего Шара.

Только сейчас я понял то, на что не обращал внимания раньше, — линия горизонта здесь была гораздо дальше, чем на Земле. Может, во много раз дальше. Возможно, я вообще нахожусь не на шаре, а на громадной плоскости, и солнце, неторопливо идущее по небосклону, вечером обессиленно тонет в океане, а утром выплывает из него с другой стороны — красное, ленивое, сонное. По водной глади не катились волны. Она была вся в небольших водоворотах, а вдали бурлила гигантская, прямо как в рассказе Эдгара По, воронка. При таком буйстве водной стихии должен стоять оглушительный грохот, однако над этими просторами висела стеклянная тишина.

У меня возникло странное ощущение, что именно здесь мой настоящий дом и что я, блудный сын, обошедший великое множество земель и стран, вернулся сюда — в непонятный, нелогичный, но родной мир.

Теперь мне не нужно было ни кого-то ждать, ни с кем-то бороться. Я был свободен, независим ни от кого и ни от чего. Я мог идти куда хочу, делать что вздумается. Меня обманули. Я думал, будет схватка, бой насмерть. А встретили меня вселенское спокойствие и хрустальная тишь, в плен которых я угодил. Мнимая свобода оказалась тюрьмой похуже Бастилии.

Я вздохнул. Зачем я сюда пришел? А черт его знает! Смогу ли когда-нибудь выбраться отсюда? Вряд ли. Похоже, я застрял здесь навсегда. Точнее, пока не погибну от голода, и тогда ветер будет овевать мои белые кости, а солнце сушить их. Я здесь совершенно беспомощный, безоружный — разрядник я выронил где-то в пути на эту планету.

Я пошел вдоль берега. Песок был мягкий и пушистый — здесь можно было бы устроить отличный пляж. Да и вообще неплохое место для курорта, если б не пустынный пейзаж и отсутствие какой бы то ни было растительности. Я зачерпнул горсть воды. Она была горькой на вкус и непрозрачно синей — будто чернила. Точнее, это в тот день она была непрозрачной. Каждый последующий день ее свойства менялись.

Началась моя странная жизнь на этой странной земле. Не исключено, что я единственное разумное существо в этом мире. Выбор у меня был невелик. Или лежать кверху пузом и смотреть в голубое небо, или идти вперед. Я выбрал второе и отправился в долгое-долгое путешествие. Изо дня в день я упорно шел вперед, словно преследуя определенную цель, которой у меня, естественно, не было.

Пейзаж почти не менялся. Бесконечный песчаный берег, синее море по правую руку и желто-красная земля, местами холмистая, местами ровная, плоская, местами с пиками острых скал, — по левую руку. Иногда попадались мраморные плиты, омываемые волнами, похоже, искусственного происхождения. На одной из них я увидел какие-то письмена. Больше никаких намеков на присутствие разумных существ, Да и никаких других. Не было не только ни одного деревца и кустика, но даже травинки, кусочка мха. Несколько раз я видел вдали коричневых птиц и даже попытался прощупать их. И наткнулся не на теплоту и пульсацию жизни, а ощутил холод и невероятную чужеродность. От этих Божьих созданий надо держаться подальше.

Место, куда я попал, было на редкость дурацким и бессмысленным. Так казалось сначала. Но потом я начал ощущать, что не все так просто. Я чувствовал, что сюда сходятся линии, определяющие судьбы тысяч миров, и здесь хранятся невероятные тайны, которых не может охватить человеческий разум.

Путь мой лежал вдоль берега. Несколько раз я пытался идти в глубь материка, однако максимум через час вновь оказывался каким-то непонятным образом на берегу. Все дни стояла одинаковая, что ночью, что днем, температура. Термометр на часах показывал 20-25 градусов.

Самочувствие у меня было просто отличное, я был полон сил, мог идти без особой усталости много часов. Выглядел я тоже неплохо — ни капельки не походил на Робинзона, поскольку ни щетина, ни волосы, ни ногти здесь не росли. Интересно, откуда взялись борода и грива в один из моих предыдущих визитов сюда?

Мне не нужны были ни вода, ни пища, Однажды я подвернул ногу так, что хрустнула лодыжка, — через минуту и следа не осталось от боли. Для интереса я располосовал руку ножом, рана на глазах затянулась. Думаю, я мог бы попытаться покончить жизнь самоубийством любым мыслимым способом — и у меня ровным счетом ничего не получилось бы.

Не знаю, это ли место имела в виду Лика, когда предсказывала, что меня ждет страшная участь. Я уже говорил, что оказался в Бастилии, Любой срок заключения ограничен — или приговором, или смертью. Чем ограничено мое существование здесь? Да и вообще, ограничено ли? Об этом не хотелось и думать.

Однажды, расположившись на привале, я мысленно поднял бокал вина. Это был день своеобразного юбилея — полгода моего пребывания здесь. Может быть, когда-нибудь я буду отмечать тысячелетний или миллионнолетний юбилей. Перспектива моего пребывания здесь терялась в невообразимой дали. Когда я пытался осмыслить ее, внутри возникала космическая пустота и хотелось выть от безысходности. Не знаю, что надумал Диоген в своей бочке, чем занимались пустынники в своих пустынях, но мне никакие возвышенные мысли в голову не лезли. Скука, бессмысленность всего происходящего многотонной плитой лежали на мне и готовы были по горло вдавить в песок. А об одиночестве и говорить нечего — это настоящая мука. Даже если здесь есть еще кто-то вроде меня, мы можем ходить по этой земле миллион лет и так и не встретить друг друга, ибо имя этим бескрайним просторам — бесконечность.