Русалья неделя - Воздвиженская Елена - Страница 31

Михалыч аж подскочил:

– Ты чего, – говорит, – Пугаешь! Что это с тобой? Как будто за тобой черти гнались!

И ржёт, паразит. Пересмешник хренов.

– Да вода-то где? – спрашивает, глядя на мой пустой котелок.

Я только рукой в ответ махнул. Упал к костру и говорю:

– Дай закурить.

Тут уж Михалыч хохотать перестал и спрашивает, чего, мол, с тобой? Я ему и рассказал как есть. У него глаза на лоб, тебя, говорит, не было минут пять от силы, какой ад, какие черти? Ты часом не выпил ли чего там, в кустах?

О рыбалке я в ту ночь уже и думать не мог, собрались мы и домой пошли. Бабке своёй поведал я, что чертей видал, так она поверила, а как узнала, что они меня оттудова выбросили, так сказала, мол, даже чертям ты не нужон, одна я с тобой всю жизь маюсь, балагур ты старый. А вот ты мне веришь, Петруня?

Я почесал затылок:

– Ну-у, дед, чудеса ты, конечно, мне сейчас рассказал. Так сразу и не разберёшь. Может упал ты и головой ударился. Или…

– Йэххх, – сплюнул дед, – Не хотел я тебе показывать, да ладно уж. Иди сюды.

Дед Коля поманил меня во двор.

Я заинтересованно отправился за ним, воображая, что же такого он намеревается мне показать. Войдя во двор, дед прикрыл ворота, и удостоверившись, что никто не видит, начал расстегивать штаны.

– Ты чего это, дед? – опешил я.

– Ну не улице же мне свою гузку казать, – буркнул дед, – А коль ты не веришь и тебе доказательства нужны, так вот, гляди.

С этими словами дел оголил пятую точку и я увидел на дедовом поджаром полушарии чёрное пятно в форме копыта.

– Это ещё что?

– Как что? Эти-то, когда меня с аду прогоняли, так чтобы лучше летел, пенделя мне дали. Вот, десять лет уж прошло, а след так и остался. Я уж чем только не пробовал оттереть, не получается.

– М-да, – покачал я головой, не зная, что сказать.

А дед тем временем уже натянул штаны и позвал меня:

– Ну, чего стоишь, иди, работу заканчивай, да пойдём в дом. У меня уж там всё готово, ждёт, греется.

И дед многозначительно подмигнул.

Русалочье озеро

Вечерком, после баньки, весь распаренный, горячий, пахнущий душистым берёзовым веничком, и счастливый, вышел я ко двору, отдышаться на лавке. Уже смеркалось, и на небе повисла полная луна. Сладко пахло скошенной травой, сегодня только привезённой с лугов и разбросанной во дворе на просушку.

– Здорово, чаво сидишь один? – раздался знакомый голос, и из-за палисадника показался сосед, дед Коля, балагур, знавший немыслимое количество баек.

– Да вот, сижу, после баньки отдыхаю, – ответил я.

– Ну, и я, коли, с тобой посижу, моя-то нынче к сестре уехала в Сосновку, дак мне скучно одному-то в избе. И спать ещё рано.

Я подвинулся и уступил деду место на лавке.

– Да-а-а, – протянул дед, после короткой паузы, – Ночь-то кака нынче лунная. В такие вот ночи русалки любят на бережку сидеть, песни петь аль хороводы водить.

– Ну, дед ты даёшь, вроде уже не в том ты возрасте, чтобы в сказки-то верить, – усмехнулся я.

– Возраст у меня самый что ни на есть замечательный, огонь ишшо, – возразил дед, – А вот ты, видать, хоть и в деревне вырос, да только так дурнем и остался.

– Это ещё почему? – обиделся я на такие заявления.

– А потому, что знать должон, что вокруг нас много чего есть неизведанного! – и дед поднял кверху указательный палец.

– Ну ладно, – смирился я, – Русалки, так русалки. Только как же они хороводы-то водят, у них ведь хвосты?

– Ох, и дурень ты, – покачал головой дед Коля, – То не наши русалки с хвостами, а загранишны! У них там за бугром всё не по-человечески. А наши русалки, они как есть, девки. Видел я одну такую однажды.

Я уставился на деда.

– Когда ж это?

– Не торопишься, так расскажу.

– Да куда торопиться, ночь тёплая, одно удовольствие сидеть и слушать твои байки.

– Байки не байки, а послушал бы деда, пока я жив. Вот умру и некому будет уму-разуму тебя учить.

– Брось, дед Коля, рано тебе ещё помирать. Давай лучше про русалку рассказывай, не томи.

И дед Коля начал свой рассказ.

– Было это в ту пору, когда я ещё молодой был, вот как ты. Бабку свою не знал даже тогда. Ну дело молодое-озорное, заглядывался на девок, невесту себе высматривал. Да никто не глянулся пока, так хиханьки да хаханьки одни. Ну, и пошёл я раз на охоту, отец мой меня сызмальства к этому делу приучил.

Взял ружьишко и отправился в наш лес. Далёко зашёл уже. Только никого не удалось мне в тот день подстрелить. И вот иду я, и тут слышу, поёт кто-то, хорошо так поёт, душевно.

– Вот это да, – думаю я, – Чего это девки так далёко в лес забрались? Поближе что ли им ягод не нашлось?

Пение приближается, а я не вижу никого. Остановился я и гляжу по сторонам. И тут над самой головой смех раздался. Я аж подскочил на месте.

– Что ж ты пугливой-то какой! – смеётся девичий голосок.

Я голову поднял, а на дереве, среди ветвей, девка сидит. Да стыдоба-то какая – нагишом! Вот ничегошеньки на ей нет, Петруня! Ой, мамочки, я аж растерялся. Глаза опустил, спрашиваю:

– Ты чего это тут в чём мать родила по лесу скачешь?

А она мне эдак игриво отвечает:

– Аль не нравлюсь я тебе?

Да как захохочет.

А я стою и умом-то соображаю, в какой деревне по соседству блаженные есть? В нашей-то дурачков не водилось. А девка явно малость того, и издалёка прийти сюда не могла, значит где-то рядом живёт.

– Вот, – думаю, – Нарвался же. Теперь вошкайся с ней, выясняй откуда она, да провожай до дома. Не бросать же её тут посреди леса.

А она всё сидит, хохочет – ну как есть блаженная. А сама красивая такая, я ж успел разглядеть-то, тогда ещё глаза востры были – волосы у ей длинные, ниже пят, глаза светлые, голубые вроде, стройная, только бледная больно уж, вся белая, как снег.

Кричу ей:

– Спускайся, я тебе свою куртку дам, до деревни провожу. Где живёшь ты?

– Тут и живу, на озере лесном, – отвечает.

Вот дурёха.

Гляжу, не спускается. А, ну тебя, думаю, что мне век тут стоять?

Развернулся и зашагал прочь.

А она кричит вслед:

– Погоди, оставайся со мной!

– Простите, – говорю, – Барышня, не могу я в лесу жить нагишом.

– Ну, – отвечает она мне каким-то другим нехорошим голосом, – Сам не хочешь оставаться со мной, так я заставлю!

Оглянулся я назад, сказать ей, чтоб не дурила и спускалась с дерева, и тут такое вижу…

– Что? – спросил я в нетерпении, думая услышать продолжение о том, как дед с той девкой всё же познакомился.

– Ой, Петруня, такое я увидел, что после в лес год ходить боялся. Повернулся я, а лицо у девки всё синюшное сделалось, глаза серые, мутные, что у рыбы мёртвой, оскалилась она и хохочет. Да это ещё пол беды, вот после того, что потом началось и бросился я бежать, сломя голову, не разбирая дороги и бежал, пока до деревни не добежал, там у Васькиной избы и свалился наземь без сознанья.

– Что за ещё половина беды-то, дед?

– Та девка принялась по деревьям скакать – с дерева на дерево, с дерева на дерево. Знаешь, вот как обезьян по телевизору кажут, только ведь тогда мы тех обезьян не видели и знать не знали, что так можно. А деревья причём не близко стояли, там навроде круглой полянки было, так вот, девка та через всю поляну перелетала. Бог знает как я тогда убежать сумел? Может она к месту своему привязана, и далёко не может уходить, этого не знаю.

– Так может то ведьма была? – спросил я.

– Нет, Петруня, русалка это была, это точно. По лицу её я понял. Это лицо утопленницы было. Так то вот. А ты говоришь с хвостами, с хвостами…