Кто ищет... - Аграновский Валерий Абрамович - Страница 130

Не думаю. Не перестанет. Потому что мы мучались, мучаемся и всегда будем мучиться в поисках верной тональности, которая как раз и зависит от первого абзаца. Но это совершенно иного рода мучение! Оно продиктовано заботой об убедительности материала, о его доходчивости, о более сильном его воздействии на читателя. Любой очерк пишется, по-моему, в едином ключе, он не терпит случайной, неоправданной, заранее не продуманной смены температур, он всегда однороден по стилю, по манере, по тональности. Она-то и закладывается на весь материал первым абзацем, этим черенком, который дает жизнь всему дереву. В первом абзаце, словно в живой клетке, если рассматривать ее относительно всего организма, должен содержаться код, в котором были бы заложены главные свойства всего произведения.

Конечно, это дается нелегко, но с мучениями достойными, оправданными, не чета которым поиск «вдруг» и «однажды ночью»; потратить умственную энергию, нервы, силы и время на «мирную» цель, а не на молниеносную «войну» за читателя я полагал бы даже удовольствием. Но дать рецепт, как лучше искать тональность очерка, никто не в состоянии. Констатацию сложностей можно найти у многих литераторов, я нашел, к примеру, в «Записных книжках» А. Аграновского («Дружба народов»): «Проблема первого абзаца… Почему трудно? Ищешь тон. Тон делает музыку. В нем гражданская позиция публициста…» У М. Горького: «Труднее всего — начало, именно первая фраза. Она, как в музыке, дает тон всему произведению, и обыкновенно ее ищешь весьма долго». А вот о том, как сократить время поиска, у Горького — ни слова. Вероятно, журналист должен сам почувствовать, какого звучания требует тема. Со стороны можно только сказать: угадал или не угадал.

Приведу несколько примеров из собственной практики. Мне и самому интересно посмотреть на себя с точки зрения моих возможностей искать тональность: никогда прежде об этом не думал.

Под рубриками «Социальный портрет» и «Человек среди людей» в «Комсомольской правде» некогда публиковались очерки-исследования — спокойные, в большей степени рассудочные, нежели эмоциональные, долженствующие с первых же строк вызвать у читателя задумчивое настроение. Задумчивое? Ну что ж, посмотрим:

Очерк «Дочки-матери»:

«Начну с того, что каждая семья, конечно, лучше других понимает, какой ей сор выносить из избы, а какой нет. Дело это тонкое, чужой человек в нем не разберется, будь он хоть семи пядей во лбу. Правда, иногда мы живем так, что соседи знают о нас больше, чем мы сами. Но одно дело — соседи, другое — читатель. Вот и ломай голову, как писать о Поляковых?»

Очерк «Студент»:

«Студент — состояние временное. Я тоже был студентом. Однако, ринувшись в вузовскую тематику, вдруг почувствовал смущение. Оказывается, современные студенты совсем не «те», с которыми я учился каких-нибудь «надцать» лет назад. Стало быть, опираться на собственный опыт нельзя. Это — с одной стороны. С другой — я неожиданно убедился, что многие нынешние вузовские проблемы как две капли воды похожи на «наши».

Для контраста — очерк «Синяя борода» из Чебоксар, напечатанный несколько лет назад в «Литературной газете». В нем шла речь об одном народном артисте РСФСР, человеке известном, руководителе национального ансамбля; он измывался над молодыми женщинами, работавшими под его началом, оскорблял их человеческое достоинство: принуждал к сожительству, при этом пил и хулиганил. Первая фраза очерка:

«Руки за спину, уважаемый читатель: я буду знакомить вас с подлецом».

И еще одна тональность — в очерке «Обелиск». Повествование ведется от имени грустного человека, счастливым образом оставшегося в живых и вечно преданного памяти своих погибших товарищей:

«Он любил чай и сам ходил по воду с брезентовым ведром. Однажды, возвращаясь, он лез через бруствер, и осколок попал ему в грудь. Уже мертвый, он так медленно сползал на дно траншеи, что мы успели принять ведро, не пролив ни одной капли. Могилу мы вырыли шагах в тридцати от дороги, чуть ближе к Неве, на пологом склоне холма. Воткнули кол, чернильным карандашом написали имя, отчество и фамилию и еще «Батя» — так звали его в нашей батарее. Он был старше нас, даже старше капитана Белоусова, и мы считали его стариком. А сегодня я и сам понимаю, что сорок пять еще не возраст. Потом мы вскипятили воду, выпили его чай и снялись с места. В тот день нас бросили в прорыв. Это было осенью сорок третьего года, а когда через двадцать с небольшим лет я вернулся на эти места, тоже была осень».

Удивительное дело, но я ловлю себя на том, что, представляя кусочки из собственных очерков, даже в этих представлениях невольно ищу тональность, которая могла бы соответствующим образом окрасить читательское восприятие цитат. Как я это делаю, объяснить не могу, и достигаю ли эффекта — не знаю. Композитор тоже оказался бы в затруднении, если бы его спросили, почему в начале сочинения за нотой «ре» он ставит «ля», а не «соль-диез».

По всей вероятности, творческий процесс не всегда легко объясним, он часто базируется на интуиции, на предчувствии, на угадывании, зависимых от индивидуальности автора. Поиск тональности, наверное, и есть та составная творческого процесса, которую объяснить невозможно.

Допускаю, что некоторые журналисты — и я, вероятно, тоже — тяготеют к какой-то определенной тональности. Что это? Черта характера? Стилевая особенность? «Почерк», раз и навсегда выработанный, по которому мы различаем авторов, говорим об их неповторимой индивидуальности, их «лице»? Различать-то различаем, но дело, мне кажется, в том, что индивидуальность журналиста проявляется прежде всего в умении найти «свою» тему, в своеобразии авторского подхода к ней, а не в симпатии к какой-то одной и той же тональности. Аналитический подход к решению темы, рациональный, исследовательский — или эмоциональный, чувственный, ощущенческий, несколько облегченный, но зато яркий, — вот что диктует определенную тональность, вот что вырабатывает стиль автора, делает его самим собой.

Но я твердо уверен: при любых подходах к темам нам категорически нельзя пользоваться формальными приемами, создавая «нужную» тональность. Количеством восклицательных знаков еще никто не смог компенсировать внутренней холодности, никому еще не удалось многоточием прикрыть безмысленность. Синтаксис дается литератору в помощь, а не в качестве главного оружия.

Итак, к чему мы пришли? К тому, что мучительные поиски первой фразы  м н и м ы, если носят престижный характер, если основаны на грубом недоверии к читателю, и  и с т и н н ы, если связаны с желанием найти верную тональность произведения с тем, чтобы выйти на самую короткую и прямую дорогу к чувствам читателей, вызвать их эмоции, воздействовать не только на их разум.

Здесь я оговорюсь: проблема первого абзаца, конечно, не самая важная в написании материала. Я начал с нее потому, что она хронологически первая. Сел журналист за стол. Взял ручку. Над чем задумался? Над первой фразой.

Но, как известно, «В начале было Слово…».

Проблема языка. Журналисты — не мимы, газета — не сцена, читатель — не зритель: кому это не понятно?

Слово — наше оружие!

Но и наше несчастье.

Мы очень разные люди, даже нет смысла доказывать это обстоятельство. Мы можем позволить себе разные стили, подходы, темы, сюжеты, тональности. Однако слова, которыми мы пользуемся, — это, как ни крутите все те же «семь нот», не нами придуманные и, кстати, выверенные веками. Они вполне обеспечивают и полифонию звучания (доказательством чему служат многочисленные произведения классиков журналистики), и, к сожалению, какофонию тоже (чтоб убедиться в этом, надо раскрыть любую сегодняшнюю газету). «По отношению к очень многим нашим писателям, — говорил М. Горький, — нужно сказать, что с русским языком они обращаются варварски и знают его плохо». Уж в чем, в чем, а в этом вопросе мы, журналисты, писателей на первое место не выпустим.

Между тем широта и неоднородность читательской аудитории накладывают полный запрет как на серость изобразительных средств, так и на вычурность языка: нас читает не избранная публика, а миллионы «газетных тонн глотателей». «Надо писать крепкими, тугими словами, — говорил Горький в беседе с молодыми очеркистами, — рассказывать так, чтобы все было просто, ясно, — вот к чему нужно стремиться».