Уйти и не вернуться - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 25

В одном из тяжелых сражений афганская семья потеряла сразу пятерых — отца и четверых сыновей. В живых остались только мать и младшая дочка тринадцати лет. Ошеломленный Кичин видел, как тяжело оплакивала свое горе женщина. И на следующий день привела за руку свою единственную дочь, последнего из оставшихся в живых членов семьи и просила принять ее вместо погибших братьев. Война постепенно становилась воистину народной, а победить целый народ, как известно, нельзя. Его можно только уничтожить.

Дети полюбили мягкого, доброго «дядю Вита» и часами просиживали в его палатке. Он, когда-то работавший на фабрике игрушек, перед поступлением в ВУЗ, теперь начал вспоминать обретенные ранее навыки, мастеря детишкам забавные игрушки. В один из таких дней к нему снова пришел шейх Курбан. После того, как испуганные дети покинули палатку, шейх произнес, попросив переводчика переводить:

— Ты довольно давно живешь в нашем лагере. Больше месяца. Мы изучали тебя, ты изучал нас. Дети любят тебя, говорят, ты добрый человек. Но ты скрыл от нас, что не командовал в том бою своими людьми. Там был командир — капитан Симонов.

— Да, — ответил, дослушав переводчика, Кичин, — но после его смерти командовал я.

— Мы не можем найти данных о тебе в твоей воинской части, — нахмурился шейх, — может, ты не старший лейтенант, а у тебя другое звание. Может, у тебя другое имя. Солдат твоих мы давно отпустили и теперь узнать не можем, как твое настоящее имя.

Кичин насторожился. Ему с самого начала был неприятен этот разговор. Он представился Виктором Косолаповым, по имени своего, погибшего в прошлом году товарища, решив скрыть свою настоящую фамилию.

— Зачем мне скрывать свое имя. Тем более, свое звание. Я носил погоны не для того, чтобы вы меня забрали в плен, — ответил он.

— Да, — явно смутился шейх, — это правда. Но мы не до конца верим тебе. Поэтому мы хотим испытать тебя — примешь ли ты мусульманскую веру?

Кичин смутился. С одной стороны, он был воспитан, как убежденный атеист, каким и положено было быть военному разведчику, коммунисту. С другой — он понимал, достаточно ему отказаться и подозрения шейха усилятся тысячекратно. Он должен принимать решение.

— Я не знаю вашего языка, — осторожно ответил он.

— Этому мы тебя научим, — усмехнулся шейх.

— Но я не знаю и вашей религии.

— Это тоже не такая проблема. Тебя научат основным принципам шариата. А учиться этому можно всю жизнь. Кроме того, ты сможешь читать наши книги и на русском языке. Они специально отпечатаны для таких безбожников, как ты.

Колебаться больше не имело смысла. Он мог вызвать только подозрения.

— Хорошо, — кивнул Кичин, — когда это случится?

— Не так быстро, как ты думаешь, — сказал шейх, — для этого ты должен сначала многому научиться.

С этого дня Кичин начал отпускать бороду и усы. Конечно, можно было просто послать шейха ко всем чертям, сказать свое настоящее имя и принять мученическую смерть. Немолодой парень двадцати семи лет меньше всего подходил на роль мученика.

А жизнь была так прекрасна.

С этого дня с Кичиным стал заниматься местный мулла, обучавший его языку и главным положениям корана. Знакомясь с основными постулатами мусульманской религии, Виктор Кичин удивлялся ее простоте и пониманию. Он, никогда не изучавший историю религии, с огромным удивлением узнал, что мусульманский мир почитает и пророка Иисуса Христоса и его мать — деву Марию, и чисто библейских персонажей — Авраама, Гавриила, Моисея.

Он постигал мудрость, заложенную в книгах полу-торатысячелетней давности, с удивлением замечая, что начинает верить этим истинам больше, чем лекциям своих преподавателей по атеизму. Некоторые вещи по истории он вообще узнавал впервые, начиная понимать, какие пласты мировой цивилизации скрывали от них в учебных заведениях.

Но вместе с тем где-то глубоко в нем сидело его советское воспитание, его пионерское детство, его комсомольская молодость. И это тоже было частью его судьбы и его души.

Скрывать свое знание языка становилось опасным, и он неохотно начал овладевать основами пуштунского языка, читать некоторые суры корана на фарси. В один из весенних, солнечных дней к нему пришли двое мужчин. Кичин знал, что должен пройти и через этот обряд посвящения, но, увидев мужчин, все-таки заколебался. Слишком необычной была плата за жизнь. Слишком тревожной для него. Согласно мусульманским обычаям его должны были обрезать, убирая крайнюю плоть.

Нужно быть мужчиной, чтобы понять все его страхи. Но пути назад уже не было. Цирюльник дал выпить ему успокоительного, после чего Кичина раздели и положили на кровать. Двое мужчин связали ему руки и ноги. Для детей, которым делали обрезание, эта процедура проходила менее болезненно, чем для взрослого человека. Кичин, несмотря на налиток, внутренне напрягся. Цирюльник поднял огромные ножницы и… страшный крик Виктора Кичина потряс все соседние палатки… Цирюльник быстро посыпал каким-то темным порошком.

— Все кончено, — сказал он, — не бойся. Заживет быстро.

Кичин, которому наконец развязали руки и ноги, провалился в спасительный сон.

Еще целую неделю он мылся водой со слабым содержанием марганца и наконец, когда твердая корка, покрывающая рану, спала, понял, что все кончено.

Вскоре он получил мусульманское имя Вахтад и был перевезен в Пакистан, в небольшой город Хангу. Там, таких как он, оказалось восемь человек. Среди них были русские, татары, таджики, башкиры. Но единственным офицером был он — старший лейтенант Виктор Кичин, взявший себе имя Виктора Косолапова и называемый теперь таким чужим именем — Вахтад.

До них дошли слухи, что где-то советские пленные подняли мятеж, но их было слишком мало в городе, в котором размещались пять сотен афганских моджахедов, проходящих переподготовку в тренировочных лагерях под Хангу, где их готовили американские и пакистанские инструкторы.

Кичин провел за рубежом, в Пакистане, более шести лет. А в далекий сибирский город Ачинск продолжали поступать ответы из Министерства обороны СССР, где Виктор Кичин по-прежнему значился, как «пропавший без вести». А в город Семипалатинск, в Казахстане., шли сообщения, где подтверждалось, что Виктор Косолапов, по сведениям зарубежной прессы, находится в плену, в Пакистане, и сообщения о его смерти были не совсем точны.

И обе матери, в Семипалатинске и Ачинске, молили Бога о милости, прося вызволить их сыновей и вернуть домой. Виктор Кичин вернулся домой в марте девяносто второго. Он не понимал — куда он вернулся. В приграничном Пакистане было спокойнее. Его родины — Советского Союза — более не существовало. И не было многого другого. Он вернулся в чужую страну, в другое время.

Изменения, происшедшие в стране, потрясли его больше, чем изменения, происшедшие в его личной жизни. Он сбрил бороду, усы, сменил прическу, начал снова говорить по-русски, с трудом подбирая некоторые знакомые слова. Мать, истово верившая в его возвращение, уже покоилась на кладбище. В армии он был чужой. Летом девяносто второго он приехал к Акбару Асанову. Они долго сидели вместе, пили за павших, вспоминали погибших товарищей.

— Объясни мне, — говорил с болью Кичин, — что произошло? Как будто попал в девятнадцатый век. Везде идут войны — в Абхазии, в Азербайджане, в Молдавии. Нет нашей страны, а вместо нее этот ублюдочный трехцветный флаг денвкинцев. Как это могло случиться?

— Многое случилось, Виктор, — с болью говорил Асанов, — многое изменилось. Сначала мы не придавали этому значения, а потом поняли, что уже поздно. Пока мы воевали в Афгаяе, нас предавали здесь политики. Все уже слишком поздно.

— Почему? — горячился Кичин, — почему никто не ударил кулаком, не крикнул — что же вы делаете, су кины дети?

— Пытались, — вздохнул Асанов, — кое-кто пытался ударить кулаком, даже танки вызывал. Но все было бесполезно. Та система себя отжила. Пойми, Виктор, она уже только мешала нам нормально существовать.

— Поэтому вы развалили страну?

— Это делал не я, — возразил Асанов.