Жаркая осень в Акадии - Харников Александр Петрович - Страница 31

Мсье Крамер задумался, а потом произнес по-русски:

Я не настолько хорошо знал русский язык, чтобы оценить красоту этого стихотворения. Но мсье Новиков с нескрываемым удовольствием выслушал то, что продекламировал Крамер, а потом спросил:

– Скажите, господин Крамер, а кто сочинил сии прекрасные стихи? Как зовут этого человека?

– Господин Новиков, – ответил Крамер, – пиит сей – господин Ломоносов. Он служит в Академии наук и достиг немалых высот среди российских ученых. Кстати, супруга его – немка, родом из Марбурга. Я когда-то бывал в этом красивом городе в Гессене.

– Господин Крамер, как вы сказали? – удивленно воскликнул мсье Новиков. – Это написал Михайло Ломоносов?! Так я его знаю… Помню, как-то в молодости…

Тут мсье Новиков прикрыл глаза и погрузился в воспоминания. А я еще раз подумал, что этот человек не так-то прост, как кажется.

Мсье Новиков неожиданно улыбнулся и сказал:

– До чего же все-таки тесен мир. Вот мы сейчас здесь втроем – русский, немец и француз. Судьба закинула нас в Новый Свет, за тысячи миль он наших родных мест. И все равно мы нашли здесь общих знакомых. Может быть, по этому поводу нам стоит выпить?

– Согласен, мсье Новиков, – ответил я. – сейчас я прикажу слуге принести бутылочку хорошего французского вина.

– А, может быть, – подмигнул мне Крамер, – лучше будет выпить русского хлебного вина?[82] У меня завалялась бутылочка этого божественного напитка. Я сейчас напишу записочку, ваш слуга, мсье полковник, сбегает ко мне домой и принесет ее.

Мне идея мсье Крамера понравилась. Да и мсье Новиков, похоже, не возражал. В ожидании гостинца из далекой России мы втроем продолжили нашу беседу…

3 ноября 1755 года.

Перешеек Шиньекто у форта Босежур

Полковник Хасим Хасханов, позывной «Самум»

«Ну, вот и все! – подумал Хас. – Начали!» И тело охватило сладкое предвкушение предстоящего боя, по телу тысячей ледяных иголочек прошла волна адреналина, разгоняя кровь, Хас непроизвольно оскалился…

В тот момент, когда французские кавалеристы подскакали к открытым воротам первого периметра, строй англичан распался, и они ломанулись через мостик в редан. У ворот остались трупы британских ополченцев, открывавших ворота. Странно, ведь никто вроде бы не стрелял… Однако только внимательный наблюдатель мог бы заметить, что в момент, когда англичане образовали двухшереножный строй в воротах, пока ближняя к форту шеренга загораживала вид своими спинами, вторая взяла в ножи ополченцев. Когда французы подскакали к воротам, англичане бросились наутек, вот только бросились как-то странно. Часть забежала в редан, а часть рассыпалась вдоль него, беря на прицел люнеты.

Французские кавалеристы, проскочив в ворота, на ходу спешивались, смешиваясь с англичанами и беря бастионы на прицел, готовясь к броску вовнутрь второго периметра.

– «Заря»! «Заря»! – услышал Хас из радейки отирающегося рядом Севера. Он вскочил на ноги и заорал: «Вперед! Быстрее!»

Было необходимо преодолеть семьсот метров открытого пространства. Желательно, чтобы по ним в это время не отработала британская артиллерия. Но это уже забота Урала и Удава. Вместе с четверкой Самума подскочила четверка Хазара. За ними рысили следопыты индейской сотни. Рядом с Хасом бежал Руссо, где-то за спиной сопел Кошмар, тащивший две пластиковые полторашки с водой для Наиля. Леха, несмотря на возраст, был в отличной физической форме, поэтому Самум решил, что бутылки потащит именно он…

Да, с какими только людьми мне, приходилось встречаться, когда служил я у царевны Елизаветы Петровны! Помню, как-то раз послали меня с санным обозом в Москву. Дело было ближе к Великому посту, и управляющий всеми делами царевны решил отправить в Первопрестольную на продажу товар, купленный у чужеземных купцов в Санкт-Петербурге. Ну и я поехал, чтобы людей посмотреть и себя показать.

Торговля в Москве шла бойко, товар мы свой продали быстро и выгодно. Управляющий пересчитал выручку и сказал, что можно на московских базарах кое-что подкупить для двора царевны. Дал он нам, тем, кто в обозе ехал, по пятиалтынному и отпустил погулять по Первопрестольной, сторговать что-нибудь на память о поездке в Москву. Правда, он предупредил, что в Москве полно людей лихих, и если зазеваешься, то быстро без денег останешься.

– Вы денежку суньте за щеку, за языком придерживайте, – наставлял он нас. – Хотя, если будете рот раззявя ходить, то и оттуда у вас ее утащат вместе с зубами.

Подумал я, подумал, да и решил, чтобы судьбу не испытывать, пойти в кабак, да и пропить этот пятиалтынный. А деньги, которые я выручил от продажи сделанных мною замков и запоров, я отдал управляющему – пусть они у него пока хранятся – целее будут.

Вот там, в кабаке, в Китай-городе, я и познакомился с человеком прелюбопытным. Звали его Михаилом, и оказался он родом откуда-то из-под Архангельска. Он, пожалуй, был мне ровесник, да и телом был схож со мной – высокий, крепкий, в кости широкий.

Слово за слово, разговорился я с ним. Он, как оказалось, учился в Славяно-греко-латинской академии, которая располагалась тут же, в Китай-городе. Михаил изучал риторику – умение красиво, умно и правильно говорить. Но, как я понял, хотел он совсем другого – понять, что из чего происходит и каковы законы природы, которые управляют миром.

– Верь, Кузьма, я узнаю все про эти законы. И опишу их, чтобы от меня о них узнали и другие люди.

– Я верю тебе, Михаил, только для этого надо изучать не риторику, а другие науки. У нас в Петербурге есть Академия наук, где сидят ученые, законы природы разгадывающие. Только они все немцы, и о чем говорят, русскому человеку не понять.

– Да ладно, Кузьма, языки иноземные выучить нетрудно. Мы вот в своей академии латинский и эллинский язык учим. Читаем и пишем на них. Тут главное – желание и трудолюбие. А у меня их на десятерых хватит с избытком.

Вот так посидели мы, винца хлебного выпили, блинов да пирогов с икрой поели. Деньги у меня кончились, у него тоже. Решили мы по Москве погулять, посмотреть на Первопрестольную.

Михаил жил здесь не первый год и много интересного рассказал о городе и его обитателях. Вдоволь насмеявшись над его рассказами, я начал описывать своему новому другу наши петербургские дела. Так незаметно вышли мы с ним на берег Москвы-реки. А там как раз местные удальцы на кулачках биться собрались. Взыграло у нас ретивое, и решили мы с Михаилом и себя потешить молодецкой забавой.

Правила кулачного боя мы хорошо знали – биться можно было только голыми руками, меховые рукавицы надевать запрещалось. А уж тем более брать в ладонь что-нибудь тяжелое – камень или кусок свинца. Бить противника можно было только в грудь или в голову. Удары в пах или по ногам были запрещены. Нельзя было бить лежачего или того, у кого сильно шла кровь из носа или рта. Если же кто-то нарушал эти правила, то его за это наказывали все – и свои, и чужие.

Как оказалось, у Михаила было много знакомых среди кулачных бойцов. Они стали зазывать его в свою стенку. Переглянулись мы с ним, да и дали согласие. Драться нам пришлось против замоскворецких – ребята там были крепкие, да и дрались они умело. Это я понял, когда один из них мне крепко в глаз кулаком заехал, да так, что у меня искры посыпались. Только я тоже был не промах – врезал я этому бойцу под дых, он крякнул, согнулся и опустился на колени. По правилам кулачного боя он считался как бы лежащим, и бить его было теперь нельзя.