Жаркая осень в Акадии - Харников Александр Петрович - Страница 15

Обыкновенно корабли приходят именно туда – если это не те, кто не хочет, чтобы об их вояже стало известно. До недавнего времени это были контрабандисты, доставлявшие товары из Восточной Акадии, захваченной англичанами, – как мне рассказали, в основном ткани, выделанную кожу, а иногда и охотничьи ружья. А отсюда везли главным образом предметы роскоши из метрополии – в первую очередь вина, а также французскую мебель. Вообще-то торговля с англичанами была запрещена, но велась она с теми же французами, попавшими под власть королевы Анны – а теперь и короля Георга, – более сорока лет назад, и на это обыкновенно закрывали глаза.

Но теперь французов там почти не осталось – сначала им позволяли отправиться восвояси в относительном комфорте, на паромах, которым дозволялось пришвартоваться в портах Татамагуш и Малагаш, находившихся в общем-то напротив Порт-ля-Жуа, а оттуда кто уходил в Квебек, кто в Западную Акадию, а кто и в метрополию. Недавно, после взятия фортов на перешейке, ручеёк беженцев превратился в бурный поток, и многим пришлось оставаться здесь, на острове Святого Иоанна – перевозчики стали требовать с пассажиров столько, что мало кто мог себе это позволить.

Но около полутора недель назад англичане – точнее, массачусетская милиция – вошли в Малагаш и Татамагуш. Малагаш они просто сожгли, а Татамагуш стал, наряду с фортом Гаспаро, их базой для патрулирования Красного моря[29]. С тех пор на остров больше никто не приходил. Впрочем, корабли из Квебека и из метрополии никто не трогал, если они оставались с нашей стороны Красного моря.

А позавчера пришло сообщение о том, что в полутора лье – или около шести километров – от порта кто-то видел спрятанную в кустах гребную лодку. То, что это вряд ли были местные, стало ясно сразу – лодки есть у многих, но это, как правило, каноэ индейской работы. Они лёгкие, маневренные и очень хорошо себя ведут как в реках, так и в прибрежных водах. Тогда я и послал своего кузена Аластера с десятком ребят. Увы, закончилось всё перестрелкой с полудюжиной неизвестных – у нас были ранены двое, включая Аластера, у врагов же двое сумели уйти, а четверых подстреленных наши в ярости поубивали. Аластера же успели оттащить чуть подальше, и он не смог предотвратить резню. Беглецов же подобрал корабль – судя по всему, английский, хотя даже при полной луне его было непросто разглядеть.

Именно поэтому я на следующий день организовал засады во всех близлежащих бухтах на западе, а сам решил прогуляться на восток с моими соплеменниками-сасквеханноками. Ведь шотландец я только на три четверти, а на четверть – самый настоящий индеец. Может, поэтому у меня иногда проявляется некое чутьё. Так, например, было перед тем памятным боем, когда я и попал к моим новым друзьям – я заранее предчувствовал, что отряд Вашингтона будет разгромлен. Так же было и на берегах Ниагары, когда на нас напали нью-гемпширские рейнджеры – и я до сих пор не могу себе простить, что счёл эту тревогу беспочвенной и не сообщил о ней Хасу, убоявшись, что меня обвинят в трусости. Так же произошло и сейчас – я был почему-то абсолютно уверен, что нам нужно было находиться именно в этой бухте.

Пришёл я туда с двумя отделениями – одним шотландским, а другим, состоявшим из моих соплеменников-сасквеханноков. А ещё мы взяли с собой пушечку из местного арсенала, пусть старую и малокалиберную, но лодку её ядро потопит. Индейцев я расположил в кустах поближе к самому удобному месту для высадки, шотландцев чуть подальше, а пушку – на небольшом склоне в пятнадцати метрах от берега.

Вчерашняя ночь прошла спокойно, зато сегодня – в самую лунную ночь в этом месяце – я увидел небольшой одномачтовый корабль, направлявшийся прямо на нас, в бухту Прим. Меня подмывало открыть огонь, но я всё же решил посмотреть, кто это – вдруг это акадские беженцы, идущие из Пикту или другой гавани дальше на восток. Ветер дул с юга, и до меня неожиданно донеслось: «Préparez-vouz!»[30] Это я смог понять – ведь когда-то я учил французский в школе, да и приходилось встречаться с французами при торговле с индейцами.

Шлюп – или как такие кораблики именуются – уперся носом на берег, и с него выпрыгнули двое, которые начали привязывать его к одному из деревьев. Тут появились мы, и я крикнул по-французски:

– Выходим с поднятыми руками!

– Мы свои! – послышался чей-то голос.

– Ты и подходи. Можешь взять ещё одного. Остальные оставайтесь на борту.

Человеку, появившемуся передо мной при свете луны, можно было дать и двадцать лет, и пятьдесят. Одет он был, насколько я смог увидеть, в кожаную куртку и такие же штаны – примерно такую одежду носят индейцы. А с ним был ещё один человек – несколько постарше, но одетый точно так же.

– Лейтенант Фрейзер, – представился я.

Мой визави ощутимо напрягся:

– Неужто мы попали к англичанам?

– Нет, мы – из Шотландского легиона.

– Ну что ж… Я – капитан Жан дю Буа[31], а это Аристид дю Буа.

– Вы родственники?

– Да нет, какое там родство… Просто все командиры отрядов, действующих в лесах, взяли себе кличку дю Буа.

– И как же вас зовут на самом деле?

Тот чуть замешкался, потом кивнул обречённо:

– Жан Прюдомм, из Гаспаро в Акадии.

– Не знаете ли вы Мартена Прюдомма? Он тоже из Гаспаро.

– У меня два кузена с этим именем. Молодой или постарше меня?

– Молодой.

– Он вам подтвердит, что я – это я. Впрочем, Аристида знают в Порт-ля-Жуа, он там нередко бывал во время войны отца Ле Лутра.

Я сделал знак, и мои индейцы опустили свои ружья.

– Сколько вас?

– Двадцать два человека, в том числе одна женщина. Моя супруга. Скажу сразу – все очень устали, ведь мы практически не спали три ночи. И еда у нас на исходе.

– Тогда сделаем так. Ваша супруга, господин Аристид, и вы пойдёте с нами на вашем шлюпе. Остальные могут заночевать здесь – ночь тёплая, да и у вас, я полагаю, не привыкать к такому ночлегу. Едой мы поделимся. А с утра мы вернёмся за остальными, если то, что вы говорили, подтвердится.

– Вот только… у нас трое раненых. Напоролись на англичан недалеко от Пикту.

– Возьмём их с собой. У нас там есть врачи.

– Ничего, что двое из них – индейцы? И супруга моя – тоже.

– А в чём разница? – удивился я. – Я вот тоже на четверть индеец. А многие мои люди – чистокровные. Часть из них останется здесь вместе с вашими. Кто хозяин шлюпа?

– Леонар Лалуш, мсье лейтенант, – вышел с поклоном один из тех, кто привязывал шлюп. – Честный негоциант из Пикту. А это – мой сын Марсель.

Я усмехнулся – откуда в Пикту «честные негоцианты»? – но ничего не сказал. Теперь мы все были в одной лодке. Буквально.

20 сентября 1755 года. Порт-ля-Жуа

Аристид дю Буа де ля Рош, бывший студент Сорбонны

– Мсье Аристид? – спросил вошедший в комнату человек лет, наверное, двадцати пяти. Правда, выглядел он постарше – обветренное лицо, натруженные руки, взгляд человека, привыкшего к жизни в лесу. Но я почувствовал, что ему довелось заниматься торговлей с индейцами. По-французски незнакомец говорил без всякого акцента, с парижским аристократическим выговором, примерно таким, как у большинства студентов Сорбонны. Каковым некогда являлся и я. Но мне было ясно, что он не француз – в ритме его речи, даже в такой короткой фразе, угадывался человек из вероломного Альбиона[32] – либо, что более вероятно, выходец из аристократической среды одной из их североамериканских колоний. Это подтвердилось, когда тот представился:

– Меня зовут Томас Робинсон. Очень приятно с вами познакомиться. Вас ожидают.

Я с некоторым сожалением посмотрел на накрытый стол, кивнул обоим Лалушам (Жана вызвали еще до меня) и вышел в коридор. Мне все еще хотелось есть, но я знал, что после трех дней сильного недоедания лучше питаться, как говорится, à petits pas – мало-помалу. Поэтому я, в отличие от обоих контрабандистов, не стал налегать на еду, хотя приготовлена она была на славу. Впрочем, те сидели с перекошенными рожами – похоже, что они переели еще ночью, в казарме, где нас разместили на ночлег.