Битва за Ладогу. Арка в скале. Том 3 (СИ) - Ангелов Августин - Страница 42

А откуда гость прибыл, майор не имел пока ни малейшего представления. Ему никто не сказал ничего, кроме того, что надо встретить «Дуглас» с очень важным пассажиром, организовав ему охрану и содействие. Но, раз этот Кудряшов представился, что является послом из дружественного государства, то, скорее всего, он либо из Великобритании, либо из Американских Соединенных Штатов. Но, по-русски без акцента говорит, да и фамилия русская. «Из эмигрантов этот генерал скорее всего», — сделал вывод чекист. Вот только имелось явное противоречие с этой версией: одежда на госте была обычной, произведенной где-нибудь на просторах СССР, судя по не слишком аккуратному покрою его серого пальто. Впрочем, он же мог и переодеться по дороге, если добирался, например, с пересадками через Мурманск и Петрозаводск?

Глава 22

Когда обе советские канонерки вышли на берег Валаама из вод озера своими ногами, втянув на ходу хвосты и плавники, Эйно Ярвинен вначале даже не поверил своим глазам, думая, что сошел с ума. Вот только, продвигаясь, они еще и стреляли во все, что двигалось. И их покатые башенные установки вертелись невероятно быстро в поиске целей. Если на воде эти корабли не казались очень большими, то на суше они выглядели просто какими-то исполинскими чудовищными насекомыми в мокрых черных панцирях, в которых отражались блики пожарищ. Ломая сосны прибрежного леса, канонерские лодки с ногами двигались прямо в направлении командно-наблюдательного пункта, той самой башенки, оборудованной дальномером, в которой и находился финский полковник.

На безлюдных палубах диковинных кораблей Ярвинен не заметил ни одного матроса. Лишь командир первой шагающей канонерки по-прежнему возвышался над ее ходовой рубкой. Одетый в форму цвета своего корабля, он представлял собой неплохую мишень. Всю финскую артиллерию, размещенную на архипелаге, сверхмощные пушки канонерок уже выбили, но Ярвинен приказал оставшимся в распоряжении капитана Тойвиайнена пулеметчикам открыть по вражескому командиру сосредоточенный огонь. В этот момент произошло еще более удивительное событие, над фигурой командира краснофлотцев финский полковник увидел золотистое сияние в виде купола или даже кокона, от которого искрами отскакивали пулеметные пули, не причиняя человеку, стоящему на ходовом мостике, ни малейшего вреда.

Получалось, что пули не брали врага! Похоже, красные не только построили удивительные ходячие канонерки, но еще и открыли какой-то непонятный эффект, вроде защитного поля, про гипотетическую возможность разработки которого Ярвинен читал еще до войны в каком-то фантастическом рассказе. В тот момент подобная фантазия иностранного автора показалась ему несуразной глупостью. Но, в эту минуту полковник уже так не думал. На него через прибрежный лесок неумолимо надвигались черные канонерки, вылезшие на сушу, да еще и оборудованные не только ногами, плавниками и выдвижными хвостами, но и с защитным полем. И Ярвинен понимал, что ничего не способен предпринять против них. Стреляться финский полковник не собирался. Он просто крикнул своим адъютантам:

— Поднимайте белый флаг! Сопротивление русским бессмысленно! Передайте на все позиции, что мы сдаемся!

Все подчиненные Ярвинена уже и сами видели, что происходит нечто невообразимое. Потому они немедленно начали вывешивать над еще уцелевшими береговыми укреплениями белые тряпки. В дело пошли простыни, наволочки, пододеяльники, нижнее белье, куски марли, бинты и даже портянки. Вскоре ими уже пестрили все уцелевшие строения, включая монастырские здания. А кавторанг Фадеев через четверть часа доложил, что финский гарнизон сдался, и Валаам взят.

Во время приезда Берии в Петрозаводск для встречи с Игнатовым и Сомовым, Мерецков увиделся с наркомом лишь для непродолжительной беседы минут на пятнадцать. Впрочем, он не особо и хотел общаться с Лаврентием Павловичем, хотя при встрече внешне совсем не выказывал никакой неприязни. Генерал преодолел личную обиду только потому, что теперь знал о Берии очень много всего. И это позволило понять, что незаслуженно обидели власти не только одного Мерецкова, конечно. Пришло понимание того, что репрессивная машина, созданная советской властью, огромна по масштабам и прихватывает порой своими жерновами очень много совершенно невиновных людей. Вскрывшиеся факты переводили для Кирилла Афанасьевича личную обиду на Берию и его аппаратчиков в обиду на всю вот эту несправедливую систему.

Причем теперь, узнав подоплеку «сталинских чисток», генерал понимал, что Берии все это хозяйство с множеством сфальсифицированных дел, заведенных против честных людей, возбужденных по доносам завистников и недоброжелателей, досталось от его предшественников, от Николая Ежова и Генриха Ягоды. И объем дел оказался настолько огромен, что разобраться где дела сфабрикованные, а где — вполне обоснованные, сразу не представлялось возможным. Для пересмотра всех дел, открытых при Ягоде и Ежове, ради вынесения справедливых решений, теперь требовались многие годы аналитического труда всего аппарата НКВД. А работы у аппаратчиков хватало и без того. Даже если представить, что они проявили бы внезапное рвение к восстановлению справедливости, легко разобраться, чтобы отличить наветы от настоящей шпионской или антисоветской деятельности того или иного фигуранта, было попросту нереально.

Все эти обстоятельства несколько нивелировали вину самого Берии, потому обида Мерецкова именно на наркома угасла, и они теперь могли спокойно общаться, ведь и нарком почувствовал, что генерал больше зла на него не держит. В личной беседе Лаврентий Павлович даже сказал Кириллу Афанасьевичу, что Сталин Мерецковым в последнее время очень доволен и просил передать, чтобы продолжал гнать финнов и поскорее освобождал Ленинград. На него в Ставке очень надеялись, ставя в пример другим военачальникам, как наиболее успешного на данный момент. Сталин всегда судил о людях по их делам. Правда, бывало и так, что ему перевирали их дела докладчики из ближайшего окружения, подсовывая Вождю неверную трактовку тех или иных событий.

Разумеется, Мерецков очень серьезно отнесся к пожеланиям Сталина. Последние новости о положении под Москвой Берия тоже сообщил генералу. Впрочем, Мерецков и без него уже все знал по дням и даже по часам из информации, поступившей к нему из двадцать первого века. Поэтому он приободрил Берию, уверенно сказав наркому, что Москва обязательно продержится до подхода резервов, а потом Красная Армия начнет гнать немцев обратно.

На очередном ухабе машину подбросило, и Кудряшов перестал дремать. Они как раз въезжали в город. На въезде остановились у блокпоста, рядом с которым стоял танк Т-34 с 76-мм пушкой. Из «Эмки», ехавшей впереди кортежа, состоящего из двух броневиков БА-6 и их представительского автомобиля, в тусклом свете фар со светомаскировочными щелевыми нафарниками, выскочил человек в военной форме и показал такой веский пропуск, что проверяющий вытянулся и козырнул.

После блокпоста «ЗИС-101» въехал в ближний пригород. По сторонам тянулись улочки с маленькими деревянными домишками, похожими на дачные массивы, теряющиеся в темноте. Нигде не горел электрический свет. Но, вдали пылал какой-то достаточно яркий пожар. И его пламя, отражаясь от низких облаков, придавало единственное тусклое освещение местности. По-видимому, немцы разбомбили какой-то склад или предприятие.

Кудряшов знал, что днем пилоты немецких бомбардировщиков старались не рисковать. Потому почти все массированные налеты на Москву люфтваффе устраивали в темное время суток. Но, из-за этого бомбовые удары оказались неэффективными. Затемнение столицы, которое городские власти ввели с самого начала войны, очень помогало. При оповещениях о воздушной тревоге запрещалось включать свет. В случаях, если кто-нибудь нарушал эту норму даже по простой забывчивости, патрули стреляли по лампочкам. А если автомобилисты забывали о светомаскировке, то патрули имели право стрелять и по их машинам. Нарушителя этих правил могли посадить лет на десять. Так что граждане старались тщательно следить за светомаскировочными мерами. Да и столичное ПВО действовало достаточно неплохо. Истребительная авиация и зенитчики добивались того, что основные бомбардировочные силы, бросаемые командованием люфтваффе на бомбежки Москвы, не могли долететь до целей. И лишь отдельные немецкие самолеты пробивались к центру города.