Цивилизатор в СССР 1978 (СИ) - Кулаков Игорь Евгеньевич - Страница 6

Юлия Ивановна переводит взгляд с растерянной Нины Фёдоровны и внимательно разглядывает… нечто, которое вряд ли мог нарисовать ребёнок.

— Вы спрашивали у Вани — что это?

— Он говорит — «инопланетяне напали на землю русскую… вы сами сказали по диафильму», как я им задала. Я всех просила ребят, чтобы Илью Муромца нарисовали.

— Он точно сам рисовал?

— Да. В группе же всё было. Попросил специально пару обычных карандашей. У нас тема была рисование цветными карандашами былины, но раз он захотел простыми — разрешила.

— Вы не допускаете, что он не сам рисовал, а принёс?

— Никак не мог. Юлия Ивановна, вы второй то рисунок, посмотрите. Я, когда он первый сдал, не поверила, хотя сама начало его видела.

Заведующая достаёт второй лист из под первого и её глаза округляются.

— А это кто?

— Говорит — хорошая инопланетянка сражается с плохим, который убил Илью Муромца…

Оба листа лежат на столе заведующей. И они внимательно разглядывают сделанные всё же детской рукой, но с необычайным тщанием, с прорисовкой множества деталей, с соблюдением глубины привлекательные и одновременно отталкивающие рисунки.

На первом из них, на фоне рядов одинаковых, уходящих вдаль шеренг каких-то воинов в белых(?) латах и таких же, закрывающих лицо идентичных шлемах, второй и третий ряд которых набросан более схематично, чем первый видна кровавая сцена. Некто, в чёрных латах, с каким-то пультиком на груди, в развевающемся плаще, накинутом на плечи его тёмной брони… рассекает каким-то странным, не похожим на обычные стальные, мечом любимого богатыря всех советских детей!..

— Илья здесь тот же, что и в диафильме. Он очень хорошо передал.

— А этот… крестоносец что-ли какой-то? Почему у солдат сзади тогда… винтовки в руках?

Второй рисунок отображает того же «крестоносца». Которому противостоит очень легко… даже неприлично одетая — в малюсенькие шортики и безрукавку, женщина… с двумя, похожими на щупальцами, хвостами, растущими из её головы. В руках её такой же, не металлический, а какой-то слегка волнообразный, меч как и у «крестоносца»…

Нарисована женщина очень хорошо. «С анатомическим качеством» — приходит в голову заведующей сравнение.

— Ты, Нина Фёдоровна, когда Вяткин проснётся, приведи-ка его ко мне тихонечко. Я сама его поспрашиваю — где это он такое углядел… и когда так научился. Многие из детей его рисунок видели ещё?

Глава 4 — Уйти в несознанку

Утро 24 июля 1978. Снова 150-летний по дороге в детский сад… неделю уже.

Неделю спустя после затеянной ради проверки на «мой новый, прорезающийся образ» реакции окружающих и просто ради немногих пока мне доступных лулзов от самой провокации с рисунком, изображающим тех, про кого в СССР мало кто знает, в отличие от мирового умопомешательства от «культа Тёмной Стороны»:-) последующих десятилетий, можно подвести первые итоги.

Благопристойное болото старшей группы детского сада, ведомое твёрдой рукой опытных воспиталок, всколыхнулось, пёрн… булькнуло, выдало круги по поверхности и… слегка затихло.

Ибо Ванечка Вяткин сознательно не дал новой пищи в том же аспекте рисования всем возбудившимся моим неожиданно открывшимся талантом.

Ни воспиталкам с завкой, ни родителям.

Никому.

Пока в подсознательном ожидании «что ещё Вяткин отчебучит?»

Хранящего опыт пятидесятилетней жизни (и мучительно пытающегося вспомнить хоть что-то из остальных утерянных ста лет) старца в облике юного дитя они, добрые и заботливые, по чесноку говоря, тётки, наивно пытались развести на откровенность…

Три раза «ха»!

Не скажу, что мне это далось так просто. Но отнюдь не легким «уходом в несознанку» в ответ на мягкие и настойчивые расспросы, сопровождаемым уводом глаз в сторону, в окно, и на бесящихся и играющих невдалеке согруппников.

Это то как раз было проще пареной репы. Сложнее было другое — выдержать неделю без новых фокусов.

Стоически имитируя поведение без малого пятилетнего, я собирал информацию по всему, что происходит здесь, в окружающим меня «мелкого» 1978-м в целом, и дома, в детсаду в частности.

«Имена, пароли, явки…»

Иронию не поймёт здесь никто кроме меня… услышав такое вслух, скорее просто про гражданскую или ВОВ подумают.

Да и вообще никто никогда не поймёт, кто такой вэ-вэ-пэ, какие такие юкос, ходорок и прочая и прочая… особенно если «ход событий удастся изменить».

«Легко сказать…», продолжение вот именно тут как раз все знают.

За всю неделю было нечто одно, похожее на удовольствие с «точки зрения меня взрослого» — в закончившиеся вчера выходные всей семьёй скатались на мотоцикле («Урал с коляской») на достаточно чистую и прилично прогревшуюся (снова по меркам моей прошлой первой жизни) речку в районе, в 12 км по грунтовке от родного города.

Асфальт здесь проложат только лет через пять. Или семь. Он точно был в 1989-м, когда я смерил эти километры колесами своего велосипеда в последние летние школьные каникулы…

Взрослый бы я ни за что не залез бы в сию речушку по причине «всё, что меньше моря — лужа и недостойно внимания меня прекрасного», «маленького» же не пустили, хотя желание залезть я изобразил.

Примерно 19–20 градусов воды — не та температура, в которую меня пустят сегодняшнего.

«Папа и мама против, мелкий ишшо»

— Ножки смочи только. По коленки можно… — вот что я услышал от «смилостивившейся» мамы.

И именно здесь меня снова настигло дежавю.

Отрывочное воспоминание из первой жизни, как меня разыграл «отец с сидением на воде».

Играющее песчаное дно русла речки, недалеко от места нашего десантирования на прибрежную травку и песочек с отцовского «мотика».

И отмель с глубиной воды сантиметров 20–30, на которой отец уселся посредине русла реки.

Тогда, в первой жизни, меня легко «развели» и я долго не мог понять, «как папа сидит на воде».

Я пробовал сам. Садился около берега, где было по пояс и шлёпался по горло. Раз за разом. Чуть не разревелся тогда от досады

Только нашутившись с дитём, и поняв, что я сейчас расплачусь от обиды, родители объяснили «тогда, в первый раз» мне, в чём дело.

Поначалу сегодня не хотел их лишать весёлых мгновений, но позже сообразил, что тупо не смогу сыграть удивление и начинавшуюся искреннюю детскую обиду, «как тогда».

Они, конечно, в отличие от меня не имеют возможности «сравнивать», но…

… так и стоял в воде у берега, промолчав на возглас отца о том, «как он может».

Стоял и молчал.

Ребёнок «впал в ступор». Что-то подобное предположила вслух мама, когда я, проигнорировав шутку и повторное привлечение моего внимания со стороны отца, просто пристально смотрел на него, «сидящего на воде» посредине речушки.

Может, даже черезчур пристально. Может, он даже что-то почувствовал…

По крайней мере, когда отец вылез, он несколько обеспокоенно спросил меня:

— Вань, ты что, обиделся? Там просто дно неглубокое, я на нём и сидел.

Он услышал от меня ровный ответ:

— Я знаю. Я понял.

Хотя, может с безэмоциональностью я и переиграл.

По крайней мере до вечера, когда мы поехали домой, я раза три ловил на себе его пристальный взгляд.

Не знаю, о чём родители шептались (и шептались ли вообще), когда я уходил в сторону, изображая ковыряние в песочке на берегу, но чуть позже был удостоен теста «рука матери на моём лбу»…

Подумав, не переиграл ли я, всё же пришёл к выводу, что всякие мелочи и странности, которые будут копиться день от дня в глазах окружающих, вполне себе лягут в копилку будущего образа «вундеркинда», пусть даже и «не от мира сего».

Пусть будет. Меньше посторонние доёб:?аться будут.

Разговоры о рисунке, конечно, были. И в садике. И дома.