Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас - Страница 65

В суждениях о людях, подобных Кромвелю, их честолюбии, лживости и т. д., делают обыкновенно две ошибки, извращающие весь ход наших мыслей и, к сожалению, весьма распространенные. Первую из них я мог бы назвать подтасовкой цели, преследуемой этими людьми, вследствие чего получается неправильное освещение исходного пункта и всего развития их деятельности. Шаблонные историки Кромвеля воображают, что он надумал сделаться протектором Англии еще в то время, когда занимался обработкой болотистых полей в Кембриджском графстве. Там он уже предначертал себе весь путь своей деятельности, выработал программу целой драмы, которую затем шаг за шагом и развивал трагически, пользуясь, по мере своего движения вперед, всеми ресурсами ловкого игрока. Таков был, говорят они, этот хитрый, интригующий «лицемер» или актер. Таким образом, все дело извращается в самом корне и во всех отношениях. Подумайте только одну минуту, как плохо вяжутся подобные соображения с действительными фактами!

В самом деле, насколько каждый из нас может предвидеть свою жизнь? Сделайте мысленно несколько шагов вперед, и вы убедитесь, что дальше все покрыто мраком, представляется в виде неразмотанного клубка возможностей, опасений, попыток, неопределенных, слабо мерцающих надежд. Жизнь Кромвеля не была втиснута в известную программу, которую ему, при его беспредельном лукавстве, оставалось бы только трагически разыгрывать пункт за пунктом! Вовсе нет. Нам кажется, что это было так, но для него самого совсем не так. Какая масса абсурдных утверждений пала бы сама собою, если бы историки неуклонно придерживались одного только этого факта, неопровержимого факта! Историки скажут, пожалуй, вам, что они не упускают его из виду; но посмотрите, так ли бывает на самом деле! Шаблонная история совершенно забывает об этом факте первостепенной важности, даже лучшие истории и те лишь изредка то там, то здесь вспоминают о нем.

Действительно, чтобы помнить о нем надлежащим образом и выдерживать его с суровым совершенством, всегда брать человека таким, каким он существовал на самом деле, – требуется редкая способность. Тот был бы равен самому Шекспиру по силе дарования, даже более того, стоял бы выше Шекспира, кто сумел бы разыграть биографию своего брата-человека, глядеть глазами этого брата-человека на все, что видел тот при всевозможных превратностях своей судьбы. Короче говоря, мог бы понять его и весь пройденный им путь, на что немногие из «историков», по-видимому, обращают внимание. Добрая половина всех этих извращений, загромождающих и искажающих наше представление о Кромвеле, исчезнет, если мы попытаемся, по мере возможности, искренне стать на указанную мною точку зрения. Представить себе, как все обстоятельства жизни Кромвеля развивались последовательно одни за другими, а не будем сваливать все их в одну беспорядочную кучу, как это обыкновенно делается.

Вторая ошибка, в которую впадает большинство, относится к «честолюбию». Мы преувеличиваем честолюбие великих людей; ошибаемся в его понимании природы. Великие люди не честолюбивы в том смысле, как мы употребляем это слово; таким честолюбцем бывает лишь жалкий маленький человек. Присмотритесь внимательнее к человеку, который чувствует себя несчастным потому, что он не сияет вверху над другими людьми. Он мечется из стороны в сторону, навязывается всем и каждому под влиянием снедающего его беспокойства относительно своих дарований и своих притязаний. Он силится упросить каждого, ради самого Бога, признать его великим человеком и поставить во главе людей! Такое создание представляет одно из самых жалких явлений, какое только людям приходится наблюдать под нашим солнцем. Вы говорите «великий человек»! Нет, это жалкий, пустой человек, снедаемый болезненным зудом; его место скорее на больничной койке, чем на троне посреди людей. Я советую вам держаться подальше от подобного человека. Он не может идти своим путем спокойно. Он не может жить, если вы не станете заглядывать ему в глаза, удивляться ему, писать о нем статей. В нем говорит пустота, а не истинное величие. По сущей правде, я полагаю, что ни один великий человек, ни один неподдельно искренний, здоровый человек с печатью действительного величия никогда не страдал особенно сильно от подобных терзаний.

Возвращаюсь к Кромвелю. Зачем ему было стараться «обращать на себя внимание» шумной толпы народа? Бог, его Создатель, уже обратил на него внимание. Он, Кромвель, уже сложился к этому времени вполне; никакое внимание не могло уже изменить его. Пока его голова не покрылась сединой и жизнь с вершины склона не представилась во всей своей ограниченности, не как нечто бесконечное, а, напротив, как конечное, вполне измеримое дело (насколько она протекла), он пахал землю, читал Библию и находил в такой жизни достаточное удовлетворение. В дни же своей старости он, не запродав себя лжи, не мог уже, конечно, выносить езды в золоченых каретах в Уайтхолл154. Он не мог выносить, чтобы клерки с кипами бумаг осаждали его заявлениями: «решите это, решите то», чего ни один человек, испытывающий мучительную сердечную скорбь, не может решить в совершенстве!

Что могли значить для Кромвеля золоченые кареты? Стремление жить по-человечески ставило его выше всяких желаний позолоты. Смерть, Страшный суд и вечность – вот что просвечивает во всем, что он с ранних пор думал и делал. Вся жизнь его была опоясана как бы морем безымянных мыслей, обозначить, назвать которые совершенно бессилен человеческий язык. Слово Божие, как называли его пуританские пророки того времени, было для него действительно велико, все же прочее – незначительно и ничтожно. Считать такого человека «честолюбцем», изображать его в виде описанного выше надутого мешка, испытывающего вечный зуд, по моему мнению, самый жалкий софизм. Такой человек говорит: «Не надо раззолоченных карет, вашей черни, кричащей «ура», не надо мне ваших рутинных клерков, высоких, влиятельных положений, важных дел. Оставьте меня одного; я уже пожил слишком много!» Старый Сэмюэл Джонсон, величайший ум своего времени во всей Англии, не был честолюбцем. «Корсиканец Босуэлл» посещает публичные зрелища в шляпе, украшенной разноцветными лентами, а великий старый Сэмюэл сидит дома. Его душа, необъятная, как мир, была поглощена своими мыслями, своими скорбями. Что могли значить для нее всякие наряды, ленты на шляпах?

О да, я еще раз повторю: великие, сохраняющие молчание люди! Оглядываясь вокруг и вдумываясь в шумливую суету мира, во все эти малозначащие слова и малостоящие дела, всякий с любовью остановится в своих мыслях на великом океане молчания. Благородные молчащие люди, рассеянные здесь и там, каждый в своей сфере! Они молчаливо мыслят, молчаливо работают; о них не упоминают даже утренние газеты! Они – соль земли. Страна, лишенная вовсе подобных людей или насчитывающая их в небольшом количестве, находится на гибельном пути. Она уподобляется лесу, у которого вовсе нет корней, который все переработал в листья и ветви и потому должен скоро засохнуть и погибнуть. Горе нам, если мы не имеем ничего, кроме того что можем показать или сказать. Молчание, великий океан молчания: он поднимается выше звезд; он глубже, чем царство смерти! Он один только велик; все же прочее мало и незначительно. Мы, англичане, я надеюсь, сохраним на долгие еще времена наш великий талант молчания. Пусть другие, те, кто не может действовать, не взобравшись на подмостки, изливают неудержимым потоком свои речи, показываются во всех публичных местах, занимаются исключительным культивированием своего слова и превращаются в ярко зеленеющий лес, лишенный, однако, корней! Соломон говорит: на все есть свое время – время говорить и время молчать155.

Предположим, что какого-нибудь великого молчаливого Самуила, который не был бы принужден писать ради денег и вообще в силу необходимости, как это случилось с нашим старым Сэмюэлом Джонсоном, по его рассказу, спросили бы: «Почему вы не поднимаетесь и не говорите; не распространяете своих убеждений, не основываете своей секты?» «Действительно, – ответил бы он, – я до сих пор воздерживался высказывать свою мысль. К счастью, я до сих пор еще имел силу удерживать ее при себе, я не испытывал еще такого сильного побуждения, которое заставило бы меня высказать ее. Моя «система» предназначается не для того, чтобы я возвещал ее первым делом к всеобщему сведению: она должна служить прежде всего мне лично для руководства в жизни. Таково, насколько касается меня, ее великое назначение. А затем вы говорите «слава»? Увы, слава; но Катон156 еще сказал по поводу своей статуи: “На вашем форуме слишком много статуй, не лучше ли было бы, если бы люди спрашивали: да где же статуя Катона?”»