Восхождение язычника 3 (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 12

Волосы его были русыми и спускались до плеч. Был он худощав и ниже меня на голову, лоб его высок, а нос прям, глаза зелены. Обычный подросток, можно было бы сказать, но нет. Как будут говорить спустя века, в нем проглядывалась порода.

Да и во взгляде его читался ум, а еще какой-то скрытый интерес и любопытство, которое он запрятал подальше. Одет он был в шелковую рубаху и портки белого цвета с красной вышивкой, а на ногах красные сапоги. На груди покоилась золотая цепь с медальоном, а на руках были серебряные браслеты с чеканкой.

Подле него с разных сторон расположились лавки. На каждой из которых восседали по два человека. Справа, однозначно, были бойцы. Очень уж похожи мозоли на руках специфические, ухватки и цепкие взгляды. Причем один из них был чем-то отдаленно похож на Владимира. Ростом чуть ниже, но широкоплечий, с окладистой небольшой бородкой рыжеватого оттенка.

Видимо, это и есть Добрыня, его дядя, воспитатель и воевода. Второй муж, сидящий с ним рядом, наверняка еще один ближник. У него был шрам, который пересекал все лицо наискось. Одеты они были в простые рубахи, подпоясанные воинскими ремнями, на которых болтались огромные ножи, которые вполне могли сойти за мечи.

Напротив них расположился старец, облаченный в жреческий балахон, наподобие того, что прадед надевал, когда мы посещали храм Триглава, в руках же он держал деревянный посох, украшенный резьбой, а его борода спускалась чуть ли не до пояса.

«Видимо, местный волхв», — мелькнула у меня мысль.

Рядом с ним сидел так же мужчина с оружием на поясе, вот только если о Добрыне и его соседе можно было с уверенностью сказать, что воины, и весьма серьезные. То этот скорее пытался таким казаться, нежели был им на самом деле.

Был он в возрасте слегка за сорок, черная короткая борода с седыми прядями. Одежда тоже сильно не отличалась от других. Вот только на лице было презрение и пренебрежение. Да и смотрел он на нас свысока, будто бродяги пришли к порогу его дома, а он должен с ними разговаривать и тратить на это свое время.

Вокруг были еще какие-то служки, но все внимание прикипело к этой пятерке.

И вся затея с тем, чтобы принести дары князю, мне все меньше и меньше нравилась, с каждым шагом, приближающим нас к нему. Область пониже спины начала чесаться, подавая мне сигналы о будущих неприятностях. Эх, знал бы заранее, послал бы Путяту с его советом, дорогой дальней, не прямой.

Горислав остановился в пяти шагах от князя, а вслед и мы за ним. Он отошел немного в сторону, открытой ладонью показал на нас и произнес:

— Гости торговые, из-за моря!

И в этот момент мы отвесили поясной поклон.

— Здрав будь, княже, лета тебе полных и благолепия. Пусть амбары твои всегда будут полны, а об удали твоей поют песни от моря до моря. Звать меня Димитр, и дозволь преподнести наши дары, — произнес Димитр.

А у Владимира заиграла улыбка, да и скука отошла на второй план.

— Из-за какого моря прибыли к нам гости-то торговые? — неожиданно слово взял Добрыня. Его голос был мощный, с хрипотцой, и в вопросе звучала какая-то скрытая насмешка.

— Из-за восточного моря, али, как у вас его прозывают, Понтского[1], — степенно ответил Димитр.

— Легок ли был путь ваш, а может, и видели чего в пути? — спросил сам Владимир. Голос его уже нельзя было назвать детским, он ломался, может, еще пару месяцев, и он вовсе изменится.

— Море прошли хорошо, только в последний день нас накрыла буря и сбила с пути, так что пришлось идти еще день вдоль берега до Днепра. А после и по Днепру, пороги-то беда была для нас, но и их преодолели. Печенегов на порогах не видать было, и мзду они не брали, какую требуют каждый раз. В град Киев заходили, брат ваш и весь город в печали, плачут по отцу вашему, княже.

При упоминании брата и отца Владимир нахмурился, а с его лица слетела улыбка.

А у меня задергался глаз. И я еле удержал себя, чтобы не прошипеть что-нибудь матерное в отношении этого козлодоя по имени Димитр, что додумался такое ляпнуть.

И, глядя на лица его ближайшего окружения, увидел, что дружелюбия у них поубавилось.

А Владимир впился взглядом в Димитра, а того аж потряхивать от этого начало.

— Хм, не было у нас гостей из-за Понтского моря, с того года. Сказывают мне, что на отца моего печенегов император ромейский натравил, так ответь мне, правда это али лжа? — с затаенной горечью и злостью спросил Владимир.

А Димитр аж онемел в этот момент.

Заставь ребенка делать мужские дела, проскочила у меня мысль, и я сделал шаг вперед, привлекая к себе внимание.

— Княже, дозволь мне слово молвить и ответить на твой вопрос, — спокойно и уверенно произнес я.

— А ты кто таков будешь? — рыкнул Добрыня.

— Звать меня Яромир, с Димитром мы товарищи. Не привык он общаться со столь лепшими и с самим князем, вот и онемел легонько.

— А ты, значит, привык? — вырвался у Владимира вопрос.

— Было дело, говаривал я с префектом ромейским, это посадник по-нашему, и с посадником в Щецине Никеем, а также и другими лепшими людьми, но с самим князем говорить не приходилось, в том лукавить не буду, — так же спокойно произнес я. Хотя с посадником в Щецине я не говорил, с ним прадед мой беседовал, но я был рядом. Так что почти не соврал.

Владимир бросил взгляд на меня, а после медленно кивнул, дозволяя говорить.

— Прибыли мы из Трапезунда, это большой портовый город, не Царьград, конечно, — и я позволил себе легкую улыбку.

Владимир и Добрыня тоже улыбнулись на столь немудрёную шутку. А волхв и вовсе довольно хмыкнул и начал оглаживать свою бороду.

— И Царьград далече находится от Трапезунда, а дворец императорский еще дальше от людей простых. Так что не ведаем мы тех разговоров, которые во дворце при императоре ведутся, оттого и сказать на этот счет мне нечего.

А Владимир смотрел мне прямо в глаза. Я же принял его взгляд, а после поклонился в пояс, незазорно будет.

— И если князь позволит мне высказать свои мысли на этот счет… — уже тихо произнес я.

— Говори, — коротко бросил мне Владимир.

— Сдается мне, что князь Святослав не очень-то и дружен был с печенегами, несмотря на то что некоторые их отряды ходили вместе с ним.

— Очень даже не дружен, — со смешком произнес Добрыня.

А я продолжил:

— Да и возвращался князь не с пустыми руками, вот и собрались и встретили его, так что здесь вполне могло и без императора обойтись, — закончил я.

— Вполне возможно, и так, — кивнул Добрыня, — вот только как они прознали, что он возвращается?

— Шепнуть мог кто угодно, вполне вероятно, что и из печенегов, кто при князе Святославе обретался в царстве Болгарском, кого отправили, а путь к Киеву самый удобный, это по Днепру. Так что вполне могло и без козней императорских обойтись, — закончил я.

Владимир откинулся на спинку кресла и задумался. А Добрыня хмыкнул и покивал каким-то своим мыслям и сказал:

— О том, мы и сами мыслили.

Жрец же продолжал оглаживать свою бороду, а его сосед отвернулся и смотрел в другую сторону, будто происходящее здесь ему и вовсе не интересно.

— Имя у тебя интересное, Яромир, да и на ромея ты не похож повадками. И говоришь по-нашему хорошо, откель ты? — задал вопрос Добрыня.

— Из-под града Устки, что в варяжском море, помор я, — ответил я просто.

— И как же тебя к ромеям занесло, да еще и к этому в товарищи торговые, — и Добрыня кивнул на Димитра.

— Четыре годины назад отец надумал меня оженить, а дядька мой Велерад к ромеям ходит с торговлей. Я и попросил с ним сходить глянуть, пока не оженили, отец дал добро, а там уже я и сбежал, — и я отвел взгляд.

Владимир на мои слова заливисто расхохотался, а после и другие к нему присоединились.

— Неужто от невесты сбежал, такая страшная? — с улыбкой спросил Добрыня.

— Не знаю, не видел, — и я пожал плечами.

Волхв же, наоборот, нахмурился и общего веселья не разделял.

— Не след дитю воле отца перечить, — веско проговорил он.