Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич - Страница 26

Во время пребывания Николая II в Ставке на завтрак к его столу в губернаторском доме приглашались по очереди все чины Ставки и приезжающие к нему с докладами лица. Завтрак продолжался недолго и состоял из двух простых блюд; на маленьком столике у дверей на балкон ставилась закуска, и государь хозяйским оком следил, чтобы все могли подойти к закусочному столу и выпить рюмку водки, особенно мы, младшие чины, которым преграждали дорогу старшие начальники и именитые сановники. За стол садилось, считая свиту, человек 20–25. После еды все выходили в гостиную и становились вдоль стен, образуя «серкль» (круг), во время которого император, куря папиросу, разговаривал с кем-либо из приглашенных. «Серкль» продолжался минут 15–20.

Часа два после завтрака посвящались отдыху и прогулкам. Уже не верхом, а на автомобилях мы выезжали в окрестные леса и урочища. Государь со своей свитой также регулярно и во всякую почти погоду предпринимал такие прогулки.

После отдыха работа в штабе продолжалась до обеда, который сервировался в шесть вечера в том же порядке, что и завтрак. Офицеры, семьи которых жили в Могилеве, обедали обычно дома.

К обеду за царский стол изредка приглашались отдельные чины Ставки по указанию самого государя (это считалось знаком особого внимания). За стол садилось всего человек 10–12.

Иногда по вечерам в местном театре устраивались кинематографические сеансы, на которых присутствовал и император с наследником, когда тот был при нем. Приход Николая II в театр оркестр встречал Преображенским маршем, причем все стояли, ожидая входа государя в губернаторскую ложу. В эти дни обычная публика в театр не допускалась, все ложи распределялись между иностранными миссиями, царской свитой и отдельными управлениями штаба. В ложах сидели жены чинов штаба, а их мужья со всеми остальными располагались в партере. Наша «морская» ложа находилась рядом с ложей японской миссии, и японцы по своему обычаю встречали мою жену низкими поклонами «с шипением», к чему она никак не могла привыкнуть и всегда пугалась.

Николай II, будучи сам добрым семьянином, благосклонно относился к пребыванию жен чинов Ставки в Могилеве, и потому многие из них, кому удалось получить подходящие квартиры, семейно там и обосновались.

Некоторые из нас, правда немногие, вели открытый образ жизни, приглашая гостей к чаю, а иногда и к обеду. У моей жены за чаем обыкновенно собирались, помимо моряков, члены нашего приятельского кружка — дипломаты и гражданские чиновники, некоторые лица царской свиты и представители иностранных миссий. За ужином бывали генерал Иванов и адмирал Русин с несколькими моряками и двумя-тремя лицами свиты. Обед накрывался не более как на десять человек, и когда нашим гостем был генерал Иванов, мы за обеденным столом и после в гостиной выслушивали длиннейшие истории генерала из времен его далекой молодости, причем рассказчик иногда посреди повествования всхрапывал на минутку, и все присутствующие в почтительном молчании ожидали его пробуждения и продолжения бесконечного повествования.

Гостей принимали еще три-четыре семьи, а дипломатическая канцелярия, состоявшая из холостых, устраивала иногда большие приемы на 30–35 человек, на которых выступали любители певцы и музыканты. Так же оживленно проходили большие приемы, устраиваемые со свойственным ему радушием В. Р. Вреденом, располагавшим большим помещением в старом помещичьем доме.

Такова была «светская» жизнь Ставки, положительная сторона которой состояла в том, что на приемах наряду с забавами и «дамскими» разговорами происходил обмен мнениями по важным вопросам нашей внутренней политики, цель каковых была довести до сведения государя императора через посредство бывших на этих приемах лиц его свиты истинное положение вещей в России, служившее предметом все более нараставшего беспокойства каждого из нас.

Наряду с этой, так сказать, повседневной жизнью в Ставке велась скрытая упорная, но, к сожалению, безнадежная работа, имевшая целью побудить Николая II изменить пагубное направление его внутренней политики, принимавшей все более и более опасные формы, чреватые самыми тяжелыми последствиями. Единственным человеком в Ставке, который мог непосредственно повлиять на государя, был начальник штаба генерал Алексеев, делавший ему ежедневные доклады. Тем более что, фактически неся все бремя ответственности за Верховное командование, он более чем кто-либо был озабочен возможным отрицательным влиянием на войска ведущейся внутренней политики.

Помимо этого многие общественные деятели, и в первую очередь председатель Государственной думы М. В. Родзянко[48], отчаявшись добиться от правительственных и придворных кругов изменения направления нашей внутренней политики и отдавая себе отчет в пагубных ее последствиях, начали обращаться, особенно в период времени перед революцией, к генералу Алексееву с настойчивыми просьбами повлиять на императора.

В Ставке было известно, что генерал Алексеев, оставаясь после оперативных докладов с глазу на глаз с государем, несколько раз пытался поднять этот вопрос, причем шли слухи, что один раз разговор между ними принял патетические формы. Однако генерал Алексеев, переходя на незнакомую и чуждую ему почву внутренней политики, не умел найти достаточно убедительных аргументов и не защищал их с необходимой твердостью, чтобы добиться желаемых результатов.

Но, увы, этого не могли добиться и значительно более искушенные во внутренней политике государственные деятели.

Специально с этой целью в Ставку приезжал член Государственного совета, бывший генерал-губернатор Туркестана Кауфман — Туркестанский, пользовавшийся особым расположением покойного государя Александра III[49]. Зная, как почитал император память своего отца и ценил его бывших сотрудников, мы в Ставке возлагали на Кауфмана-Туркестанского большие надежды. Однако после продолжительного и крайне драматического, но безрезультатного разговора с государем он уехал из Ставки совсем расстроенный и даже больной.

Несмотря на искреннюю религиозность государя, не повлияло на него и замечательное, глубоко проникновенное красноречие отца Георгия Шавельского, который по своей пастырской должности неоднократно и настойчиво предупреждал императора о грозящей ему и России опасности.

Говорили с государем об этом и его мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна, и многие великие князья, между коими особой решительностью отличался молодой и пылкий великий князь Дмитрий Павлович[50], принявший впоследствии во имя спасения России участие в ликвидации Распутина.

Со своей стороны и мы, члены упомянутого выше кружка в Ставке, стремились, пользуясь нашими связями с некоторыми приближенными государя, сделать, как сие будет изложено далее, все, что могли, в этом смысле.

Но все было напрасно. Государь не внял голосу разума, и никто не смог его убедить.

ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ ВТОРОЙ

Ныне имеется много описаний характера императора Николая II, но не многие из них могут почитаться верными и объективными — слишком уж много сгустилось вокруг его личности жгучих и разнообразных страстей.

Большинство этих описаний принадлежит перу крайне оппозиционно и даже революционно настроенных авторов и часто отличаются не только излишней резкостью суждений, но и злобной ненавистью; другие же, менее многочисленные описания ретроградно и религиозно-мистически настроенных авторов грешат чрезмерной идеализацией и сентиментальностью.

Автор настоящих воспоминаний не принадлежит по своим убеждениям и житейской философии, выработанной долгим жизненным опытом, ни к тем, ни к другим. Прослужив полтора года в Ставке при государе, он составил из личных наблюдений и разговоров с ним определенное мнение о его личности, позже проверив это мнение с достаточно отдаленной исторической перспективы, поэтому надеется достигнуть в изложении своего суждения должной объективности.