Циолковский. Жизнь и технические идеи - Перельман Яков Исидорович - Страница 9

До Циолковского никто во всем мире не считал подобную проблему принципиально разрешимой техническими средствами. Одни лишь беллетристы отваживались избирать эту тему сюжетом фантастических романов, разрабатывая ее более или менее остроумно, но беспочвенно. Циолковский первый правильно решил эту задачу; он не только провозгласил принцип, лежащий в основе «звездоплавания»[7] но дал также математическую разработку проблемы и далеко проследил этапы ее будущего развития.

Несмотря на полную новизну и смелую оригинальность работы, несмотря на неожиданные перспективы, раскрываемые ею, статья прошла совершенно незамеченной. Ни в научной среде, ни в широких кругах она не вызвала никаких откликов. Журнал имел сравнительно немного подписчиков, да и изложение предмета представляло для читателей известные трудности. Весьма возможно, что статьи никто даже и не читал, во всяком случае, мало кто из прочитавших понял и оценил ее.

Не больше внимания привлекла и вторая обширная работа Циолковского о том же предмете, представляющая дальнейшее развитие первой и носившая то же заглавие. Она печаталась в ряде номеров ленинградского журнала «Вестник Воздухоплавания» в течение 1911–1912 гг. Читатели журнала в огромном большинстве отнеслись к этой работе как к фантазии, не стоящей внимательного прочтения. Опубликование исследований о ракете не намного расширило известность Циолковского, зато надолго упрочило за ним репутацию беспочвенного фантазера. В ту эпоху люди, умевшие ценить заслуги Циолковского, насчитывались в России единицами.

Звездоплавательные идеи Циолковского стали приобретать популярность лишь с конца 1913 г., когда в Ленинграде была прочитана публичная лекция о межпланетных путешествиях на ракете, привлекшая внимание столичных газет к работам великого изобретателя. В 1915 г. вышла в свет книга Я. И. Перельмана «Межпланетные путешествия», общепонятно излагающая идеи Циолковского.

В конце 1917 г. Циолковский и сам выступает с популярным изложением своих мыслей о ракете, в форме научно-фантастического романа: заглавие его в рукописи «На Земле и вне Земли в 2017 году». В сокращенном виде роман печатался на страницах юношеского журнала «Природа и Люди» (1918 г.), а спустя два года вышел в полном виде в Калуге отдельной книгой (под заглавием «Вне Земли»). В предисловии к роману читаем следующие строки, внушенные Циолковским; они характеризуют настроение автора, измученного многолетним равнодушием окружающих к его заветным мыслям:

«Представьте себе, что паровая машина еще не существует, но изобретатель уже мечтает о ней; главные детали обдуманы, составлены проекты. Изобретатель обращается к соседям, к богатым и могущественным людям, к правительству и везде получает отказы или уклончивые ответы. Техники указывают на неимение подходящих материалов, мастерских и орудий; теоретики — на неясность, неполноту проекта; гигиенисты — на вред изобретения для здоровья населения; ученые говорят о пустых мечтаниях, фантазиях… Разочаровался изобретатель, измучился, ослабел, состарился… Уединился, засел дома; но мысль не остановилась, а продолжает невольно работать. Он воображает свои машины действующими на заводах, на кораблях, на повозках. Его мысль создает художественные картины будущего благосостояния человечества от введения в жизнь дешевых и сильных двигателей. Ему не терпится; он пишет рассказ, где людское существование хотя и усложняется, но и бесконечно облегчается его изобретением.

Фантазер ли этот писатель? Пожалуй! Но нет ничего выше и трогательнее подобной фантазии.

В таком положении находился изобретатель металлического дирижабля и реактивного прибора для межпланетных путешествий. Он немного утешается тем, что пишет предлагаемый тут рассказ».

Таковы побуждения, заставившие Циолковского на 60-м году жизни взяться вновь за перо беллетриста. В результате появился первый фантастический роман на тему о ракетоплавании в мировом пространстве, роман, написанный с образцовой научной добросовестностью: «Все числа и пояснения, — отмечает предисловие, — основаны на строго научных данных и представляют часто плод очень строгих и трудных математических изысканий».

Изданный в Калуге в ту пору, когда книготорговая сеть наша работала еще слабо, роман получил ничтожное распространение и остался почти неизвестен тем широким кругам, для которых предназначался. Между тем в доступной беллетристической форме сочинение это заключает много оригинальных мыслей, впоследствии высказанных зарубежными работниками ракетной проблемы. Когда в 1923 г. появился в Германии труд проф. Оберта, посвященный ракетному полету и межпланетным путешествиям, Циолковский, которому я послал экземпляр книги, писал мне:

«У Оберта много сходства с моим „Вне Земли“: скафандры, сложная ракета, привязка на цепочку людей и предметов, черное небо, немерцающие звезды, зеркала (в мировом пространстве), световая сигнализация, база вне Земли, путешествие с нее дальше, огибание Луны; даже масса ракеты, поднимающей людей, 300 тонн, как у меня; изучение Луны и Земли и много другого».

Горести жизни

Так, в лишениях и одинокой борьбе тянулись годы, десятилетия, не принося ни одного луча надежды на признание заветных мыслей. У кого не опустились бы руки, кого не охватило бы отчаяние перед бесплодностью своих усилий? Обозревая на склоне лет скорбный жизненный путь свой, Циолковский составил краткий перечень «знаменательных моментов» жизни: упоминает главнейшие работы и рядом отмечает, как отнеслось к ним общество. Пометки «незамечена», «отрицательный отзыв», «решительно отвергнута», «посмеялись над книгой» и т. п. встречаются чуть не в каждой строке списка.

Тупым равнодушием и упрямым противодействием душила талантливого самородка царская Россия. Стремительный полет отважной мысли принимался за бред неуравновешенного ума, революционные технические идеи — за непозволительное противоречие основам науки. Истине разрешалось исходить только из официальных источников; новое слово, порожденное самобытным умом из иной среды, не находило отклика и замирало, как в пустыне. Талантливые самородки оставлялись без поддержки; они сами должны были пробивать себе дорогу и гибли в непосильной борьбе. «Большинство народных творческих сил пропадает бесследно для человечества. Это страшное бедствие, — писал Циолковский. — Сколько существует людей, благосостояние которых основано на изобретениях мыслителей непризнанных, неодобренных, осмеянных, умерших в нужде, в отчаянии перед людским равнодушием… Оставляя беспомощными изобретателей, мы топчем вместе с тем и свое благосостояние. Неизбежны ошибки; нередко дешевая руда принимается за золото. Но лучше тысячу раз ошибиться и поддержать одного достойного, чем им пренебречь. Один этот за всех заплатит…»

Однако и такие доводы, обращенные к рассудку, указание на собственные выгоды общества не пробивали брони равнодушия. Разве можно сравнить жалкие крохи, брошенные Циолковскому официальными учреждениями царской России, с тем, что сделала для него советская власть?

Участь Циолковского типична для судьбы даровитого самоучки, выходца из непривилегированных общественных слоев, в обстановке старой России. Правильно писала «Правда», что хотя Циолковский официально и не был сослан, он все же «десятки лет провел в ссылке, не менее ужасной, чем ссылка Чернышевского, который был царским правительством заживо погребен в Сибири, и запрещено было даже упоминать его имя. Циолковский был заживо погребен в своей Калуге; он кричал, и никто не откликался; ему не с кем было говорить о том, что было самым заветным для него в жизни, и так называемое образованное, высококультурное общество либеральной буржуазии — профессора, журналисты, инженеры — было глухо и немо, как стража Петропавловской крепости.