Переселение. Том 1 - Црнянский Милош - Страница 81

Едва Божич произнес это слово, как Текла попыталась закрыть ему рот рукою и расплакалась.

Когда этот явно притворный плач утих, Исакович принялся расхваливать девушку. Он сказал, что восхищен ее умом и красотой, что она уже совсем взрослая и родители могут ею гордиться.

Текла дерзко ответила, что она не ребенок и знает, как знают все ее подружки в Вене, что офицеры говорят всем женщинам одно и то же. Знает, чего стоят их слова. А тем более — комплименты вдовца.

Потом, положив треуголку Павла к себе на колени, она схватилась за его саблю, которую он крепко сжимал коленями.

Тут Божич внезапно крикнул дочери, чтобы она не трогала саблю и вела себя прилично. И так грубо вырвал саблю из ее рук, что девушка вскрикнула.

Павел все это запомнил и позднее, удивляясь, рассказывал братьям.

Еще более странным было то, что юная девушка вскоре как ни в чем не бывало опять смеялась. И этот смех, словно журчание ручейка в знойный день, успокаивал усталого Исаковича.

Когда Павел отводил взор от Теклы, он видел устремленные на него черные глаза Евдокии.

Она по-прежнему безмолвно взирала на все происходящее.

Павел не стал рассказывать братьям обо всем, что происходило с ним по пути в Вену, а тем более о том, что произошло в первый же день между ним и дочерью Божича. Им — суровым воинам — показалось бы все это очень неприглядным и невероятным.

Отъехав довольно далеко от Буды, экипаж в полдень остановился в горах на поляне, откуда открывался вид на далекий Гран. На этой поляне и решили пообедать. Окруженная елями и акациями, она поросла зеленой весенней травкой. Лесорубы из Грана вырубили по обеим сторонам дороги деревья, выкорчевали пни, и всюду пахло хвоей. Новый, вымощенный булыжником тракт спускался в равнину, лежавшую по ту сторону перевала. Исакович увидел за корчевьем, словно в глубине аллеи, небольшой пригорок, поросший высокой травою и маками, над ним синело небо, а на небе, будто стадо овец, белели облачка.

На поляне уже стояло три экипажа. Путешественники оказались знакомыми Божича. Все вскоре разбрелись по лесу, стали перекликаться, аукаться и приветствовать друг друга. Молодежь затеяла игры. Кто-то выстрелил из ружья в белку.

Исакович забрался в густой кустарник, опасаясь, как бы его не стали расспрашивать, кто он такой и куда едет.

Наконец, выложив для общего обеда свои припасы, путники, громко разговаривая и смеясь, уселись на траве в тени экипажа.

Божич орал во все горло, обращаясь к женщинам:

— Не пора ли мужчинам отвернуться? Или дамы сами отправятся в кустики? Кстати, ведь это естественная потребность, а французские философы учат, что ее не следует стыдиться.

Дамы и девушки, точно пугливая стайка, с визгом разбежались.

Исакович с недоумением и растерянностью смотрел, как Божич гоняется за ними, а они, подбирая юбки, убегают от него. А в это время католический священник из Грана вел под руку с прогулки Евдокию.

Павел поглубже забрался в кусты, чтобы пообедать тем, что Трандафил по его просьбе сложил в плетеный коробок, который он сунул в свою сумку. Ел Исакович в дороге, как и дома, всегда из турецкой деревянной тарелки.

Однако его вскоре разыскала Текла и, глядя на него в упор, спросила:

— Почему это вы уединились? Почему избегаете нашего общества? Дамы о вас спрашивают, вы им понравились.

Эта стоявшая перед ним девчонка показалась ему сейчас еще краше, чем в экипаже.

— Давайте побежим наперегонки! — воскликнула она вдруг. — Кто будет первым — вы или я? Или лучше пойдемте ловить бабочек! — И Текла схватила его за руку.

Исакович растерялся и покорно поднялся с земли. Из глубины его памяти вдруг всплыла картина: в окрестностях Варадина в первые дни брака вот так же позвала его ныне покойная жена.

Жена была старше, но такая же веселая, как Текла…

Выпалив все это капитану, девушка кинулась со всех ног на гору, крича, что если он ее не догонит, она осрамит его перед всеми.

Дивясь самому себе, Исакович принял участие в этой игре: точно так он поступил бы с младшей сестрой, если бы она у него была. Хотя Павел был холостой и здоровый, полный сил сорокалетний мужчина, однако к такой девочке, к тому же еще и соотечественнице, он не испытывал плотского влечения, какое обычно офицеры испытывают к юным служанкам или к отдающимся за деньги валашкам. Такие девочки-подлётки, бледные или румяные, но всегда немые и стыдливые, порою появлялись в офицерской компании, но никогда офицеры не домогались их благосклонности. Случись это с кем-либо из них, его бы ославили во всем гарнизоне скотиной. В этой расхожей морали, видимо, были какие-то нравственные устои, но по существу тут действовали сословные законы. Ведь служанки и валашки — голытьба! Иное дело девицы из хороших семей, их трогать не следует, нельзя даже засматриваться на них, пока они еще не оперились.

Исакович быстро догнал Теклу и, конфузясь, словно он тоже был юнцом, осторожно взял ее под руку, совсем так, как если бы собрался вести на прогулку ее мать, Евдокию, и попытался ласково образумить это юное существо. Он рассказал ей о том, что у него была молодая и хорошая жена, что жили они счастливо, а потом — во время родов — умерли и мать и ребенок. С тех пор он живет один и не собирается снова вступать в брак, потому что все еще помнит покойную жену. Потом, сам не зная почему, Павел принялся сбивчиво объяснять, что, хотя, мол, смерть страшна и разлучает живых с мертвыми, он, несмотря на это, по-прежнему любит свою умершую жену.

Текла только смеялась и твердила, что никто никогда еще не говорил ей таких странных и непонятных вещей.

Тогда Исакович, стараясь сгладить впечатление от своих неуместных признаний, завел речь о своих родичах, о сирмийских гусарах, о страданиях людей там, на турецкой границе, и о несчастном сербском народе.

Но Текла хохотала и над этим.

Потом, уже в России, Павел рассказывал, что во время своего путешествия с семьей Божича он впервые почувствовал, как равнодушны женщины к таким вопросам. Он привык, что в Среме жены офицеров думают о страданиях народа так же, как и мужчины. Достойный Исакович не знал, что такая отзывчивость присуща лишь женам и дочерям сирмийских гусар, а, скажем, дочери сенатора в Неоплатенси или дочери одеяльщика Гроздина, как и многим другим, разговоры о сербском народе малоинтересны. Вот о кавалерах — это другое дело. Поэтому первая прогулка по поляне и корчевью с Теклой Божич оказалась для него мучительной.

Девушка слушала его с недоверием.

— Все это, — сказала она под конец, — глупые рассуждения! Как это такой красивый и еще молодой мужчина решил навеки остаться вдовцом? И почему-то не хочет жениться! Вот вы все толкуете про народ, а ведь нигде сербы так хорошо не живут, как в Вене. Почему бы и вам, капитан, там не поселиться? Жили бы себе припеваючи. Вы напоминаете мне, — продолжала она, — моих родственников Ракичей из Вуковара, где, кстати, так много гусей. Ракичи тоже переселяются в Россию. В этой семье только и говорят что о военных делах да о России. А вот по-немецки они — ни бельмеса!

Исакович только теперь заметил французскую мушку под левым глазом Теклы, которую она прилепила, вероятно, для того, чтобы казаться старше. И увидел еще, что перед ним стоит рано созревшая девица и несет вздор. А Текла и не подозревала, что возбуждает к себе презрение и неприязнь, которые в последнее время сербские офицеры испытывали к зажиточным людям. Сами-то они были изранены, измотаны, их семьи обеднели, многие носили траур, а господа из магистрата, всякие торговцы, мясники, одеяльщики лопались от довольства. Готовясь к переселению в Россию, семья Исаковичей находила поддержку только у офицеров подунайской милиции и наталкивалась на полное непонимание и даже насмешки со стороны «солидных» людей. Желание Исаковичей уехать в Россию не одобряли ни Мицулы, ни Маленицы, ни Апостолы, ни Бранковичи, ни Трандафилы, ни Кречаревичи, ни сам митрополит.

В Темишваре тоже можно было встретить немало таких вот рано созревших и пылких девиц, но столь вызывающе вели себя там только проститутки, которых привозили кирасиры из Вены. Исаковичу казалось вполне естественным, что в народе почитают тех, кто еще во времена Косова боролся за дело сербов, тех, кто проливал свою кровь в битвах, кто был ранен, отнимая турецкое знамя. Но считать себя видным, славным и уважаемым человеком лишь потому, что ты всю жизнь торговал восковыми свечами, украшенными ликом царя Лазара, мог, по мнению Павла, только глупец, потерявший к тому же всякий стыд… Честнейший Исакович думал, что пошел на прогулку с дочерью героя, майора Иоанна Божича, а на деле оказалось, что он ведет «на шпацир» внучку воскобоя Деспотовича.