Переселение. Том 1 - Црнянский Милош - Страница 77

— Я родился на земле Бакичей, — угрюмо возражал Павел, — мать дала имя Павла Бакича, Paulusa Bachitiusa, как говорит Юрат, и я не намерен позорить это имя или забыть о том, что всосал с молоком матери. Да, я вообразил, что во мне живет дух Бакича, и этот дух я увезу с собой в Россию. А народ в Нижнем Среме и Славонии вспоминает царя Лазара. Там не умеют торговать, но зато умеют умирать. Все мы мученики, но быть купцами в Буде не желаем. Мы хотим отстоять свои права и получить землю, завоеванную мечом. Добытую «mit dem Säbel».

Трандафил смеялся и над этими речами.

Исакович утверждал, что Бестужев снабдил паспортами уже многих сербских офицеров{35} с тем, чтобы они переселились в Россию. Снабдит и его. А едет он в Вену, чтобы жаловаться на Гарсули. Пойдет и в Хофдепутацию{36}. И к придворному советнику Малеру, который для сербов что отец родной. А если потребуется, то будет жаловаться на допущенную к сербам несправедливость его величеству Францу I, императору римско-германскому, и ее цесарско-королевскому величеству Марии Терезии, императрице римско-германской и королеве венгерской! Он ведь бывший ее офицер, получивший отпускную из армии!

Трандафил удивленно и даже с сожалением поглядывал на Исаковича.

Этот высокий, статный и красивый офицер казался ему смешным и странным, совсем как те чудны́е монахи, частенько являвшиеся к нему в дом из далеких балканских земель. Вместо того, чтобы жить в свое удовольствие, подобно другим офицерам, — а он мог бы жить, как они, как все состоятельные люди, — этот Исакович мечется, точно он не в своем уме, точно он белены объелся. Он смел и силен, а ходит боязливо, будто тень крадется. Когда хочет, говорит красно и толково, а то вдруг молчит как пень или ляпнет что-нибудь совсем глупое и непонятное. Все о каких-то мучениках да о царе Лазаре толкует. Видно, помутился у него разум.

Не соглашался Трандафил и с намерением Павла ехать в Вену верхом.

— Все, о чем вы твердите, — говорил он, — скажу вам, как своему брату сербу, блажь и фантазия. Вам надобно ехать в Вену, как другие едут, как офицеру, который согласно предписанию направляется в столицу по чрезвычайно важному делу, а не верхом на лошади и с пистолетом за поясом. Военные посты на дорогах в столицу уже получили, возможно, сообщение из Темишвара о вашем бегстве из-под стражи. У вас есть отпускная, подписанная Энгельсгофеном, с печатями Верховного штаба Осека, и никто в ней не усомнится. Да я еще достану вам документы из полиции, с печатями, какие только захотите, сколько угодно. Разумеется, это стоит денег. А в Вене кир Деметриос Копша и кир Анастас Агагияниян сделают все, что понадобится. И до Бестужева вы без труда доберетесь. Все можно, надо только захотеть. Вот на днях в Вену отправляется семья майора Иоанна Божича, и полагаю, что вы могли бы уехать с ним. Здесь в Буде живет его тесть, и майор часто сюда наезжает. На всех постах по дороге до самой Вены у него хорошие знакомые. Он — личность известная. Знают его и во всех трактирах и карантинах. Майор играет в фараон по большой и пить горазд. Божича всюду любят. Я уже говорил о вас. Предложил заплатить ему половину стоимости проезда в Вену.

Исакович пришел в ужас. Одна лишь мысль отправиться в путь открыто, вместе с другими, казалась ему безумной. А тем более — путешествовать с человеком, которого он в глаза не видел.

Трандафил, все так же посмеиваясь, прибавил:

— Да я, кстати, уже и задаток внес!

Исакович охал и ахал, выражал опасение, что Божич невольно выдаст его при первой же проверке документов, в первом же карантине, когда майора спросят, кто с ним едет, откуда, куда и зачем. А потом будет только равнодушно наблюдать, как его, Павла, схватят и расстреляют.

Убьют его с позором на дороге!

А уж если такова его судьба, то он хочет умереть с честью, на коне, отбиваясь от погони, с пистолетом в руках, умереть за Россию.

Как подобает офицеру, сирмийскому гусару, он предпочитает упасть мертвым на траву, но не позволит схватить себя в экипаже, словно штафирку какого-нибудь. До Бестужева он доберется наверняка, но доберется один, тайком, как тень. А коли погибнет в пути, никто не посмеет упрекнуть его в том, что он не шел до конца, пока видел впереди свою путеводную звезду — Россию.

И если надо умереть на пути к России, то лучше умереть одному.

Чтобы конь сбросил его с седла уже мертвым. Сбросил в реку, а вода утащит его в омут.

Взять его живым теперь, когда у него на боку пистолеты, не удастся.

Трандафил смеялся.

— Если вы поедете с Божичем, — сказал он, — то не может быть и речи о какой-нибудь опасности. С ним, кстати, едут жена и дочь, обе красавицы, прямо розы, их знают во всех городах до самой Вены. И недотрогами их не назовешь. Они, знаете, не прочь… прошу покорно.

Вот и получилось, что Исакович поехал в Вену к Бестужеву так, как ему не снилось.

Узнав, что с Божичем едут жена и дочь и что в экипаже будут сидеть женщины, Павел вышел из себя и до самого отъезда бранился и жаловался, но это ничуть ему не помогло. Трандафил заявил Исаковичу, что долго прятать сербского офицера в своем доме он не может, что соседи и так уже спрашивают, что у него за гость, и он каждый день опасается, как бы в дом не нагрянули шпики.

А такой удобный случай, как путешествие с Божичем и его семьей, представляется редко.

— Поедете, как митрополит в митре!

Тщетно Исакович уже накануне самого отъезда кричал, что отказывается от путешествия, что не желает иметь спутниками женщин, что ночью ускачет на лошади один. Трандафил в ответ спокойно сказал, что все готово к отъезду.

В день Виссариона-чудотворца — все в том же 1752 году — Исакович наконец уехал.

По словам Трандафила, Божич был почтенный юнак, но вместе с тем пьяница и отчаянный дуэлянт. Он, мол, часто приезжает с женою в Буду к своему тестю, некоему Деспотовичу, богатому торговцу-воскобою, приезжает потому, что, играя в фараон, вечно по горло в долгах. Он дерется, рассказывал Трандафил, где и с кем попало, и пренебрегает красавицей женой. Сейчас у Божича одна забота — выдать замуж свою дочь.

После прошлогодних маневров, когда в Буде встречали императорскую чету, Божич, напившись, болтал, что его давно произвели бы в полковники, если бы ему довелось хоть разок пощупать у царицы задницу. Следствие затянулось, поскольку не было установлено, действительно ли он это говорил или нет. Хотя донесли на Божича его же земляки.

Однако Павел сможет преспокойно и в полной безопасности ехать с этим человеком. Божич вежлив с незнакомыми, кичится своей смелостью и богатством жены. И скорее лишится жизни, чем позволит, чтобы в пути что-нибудь случилось с человеком, которого он принял в свое общество.

— Вы только держитесь à la grande[29], прошу покорно.

Тщетно Исакович ссылался на то, что отвык от женского общества и решительно отказывается ехать. Трандафил только посмеивался и готовил гостя в дорогу.

И вот наступил день отъезда. Солнечный, погожий, теплый.

Исакович в то утро проснулся рано, вернее сказать, он почти всю ночь не сомкнул глаз, раздумывая, что делать и как быть. Павлу хотелось, чтобы люди оставили его в покое, наедине с его бедами и горестями, хотелось уехать одному и раствориться во мраке. В Темишваре с каждым биением сердца он ощущал, что вместе с ним в Россию переселяются многие — братья, Трифуновы граничары и целые села из Поморишья и Потисья. Отсюда же он уезжал один-одинешенек.

На рассвете он долго мылся и чистился. Если его схватят и расстреляют где-нибудь в овраге, пусть уж найдут его чистым. В то утро у него было какое-то странное чувство, будто до сих пор он жил в одном мире, а теперь Трандафил переселяет его в другой мир, куда он вовсе и не собирался. В ту самую жизнь, от которой он бежал. Он стремился поскорее попасть в Россию, а Трандафил сажает его в повозку, которая отправляется бог знает куда.