Переселение. Том 1 - Црнянский Милош - Страница 52

В том королевстве до самого конца XVIII столетия часто бушевали войны. Турки пробились до самой Вены, но затем были отогнаны назад к Белграду, а вдоль их пути белели черепа и кости. Последними отступали к Вене расцияне{25}, они же первыми наступали на Белград. Расцияне составляли так называемую венгерскую конницу, которой командовали австрийские генералы; кавалеристы в больших треуголках с пышным страусовым оперением стремительно мчались на низкорослых, но быстрых и выносливых лошадях.

Когда отгремели войны, люди стали селиться на сожженных турецких заставах, у паромов вдоль рек и вокруг Темишвара — главного города на юге королевства, заново отстроенного из камня по плану французских архитекторов в форме звезды.

Расцияне не признавали никакой власти, кроме власти австрийского императора; однако весной 1752 года, когда начинается наша история, они восстали и против него. И пожелали переселиться из Австрии в Россию.

Город Темишвар, по-румынски Тимишоара, хоть и назывался он градом на Тимише, стоял на реке Беге, вернее на болотах возле нее; река была пущена в городские рвы, и по ночам там квакали лягушки. Таким образом, от реки сохранилось лишь старое испанское название да разросшийся тальник.

Темишвар был человеческим, а не божьим творением, хотя городские укрепления и имели форму звезд. Укрепления эти были замечательны тем, что при осаде города неприятель попадал под перекрестный огонь пушек. Каждая из этих каменных звезд представляла собою самостоятельный мирок, а все вместе они образовывали некий остров.

Перед крепостными воротами простирались зеленые луга: тут офицеры обучали солдат. В стены были вмурованы огромные пушки, и все войны с турками начинались с рыка этих пушек. Но сейчас царил мир, и над равниной плыл лишь перезвон колоколов Темишвара.

Зажатый укреплениями город был тесен, слишком мало места оставалось для домов. На этом тесном пространстве ордены иезуитов и капуцинов воздвигли свои церкви с барочными фасадами, а военные власти — здание комендатуры. К комендатуре прилепились несколько трактиров, школа и театр. Возле церкви стоял дом коменданта крепости. Фельдмаршал-лейтенант барон фон Энгельсгофен, не мудрствуя лукаво, поселился в самой большой казарме на крохотной базарной площади, рядом с церковью капуцинов: тут Темишвар чем-то напоминал Вену в миниатюре. Благодаря разгульной жизни гарнизона, город получил название «Малая Вена».

И хотя фельдмаршал-лейтенант Франц Карл Леопольд барон фон Энгельсгофен был уже очень стар, венский двор во время последних войн с турками доверял ему всецело. Барон предпочитал Темишвару Петроварадин, но вынужден был переселиться в Темишвар, чтобы оставаться поближе к солдатам-расциянам, которые то и дело волновались и причиняли властям немало хлопот. Живя в крепости над военной тюрьмой, Энгельсгофен мог непосредственно наблюдать за приходом и уходом полков и за стоявшей у ворот стражей. Его окна были выше украшенного крестами и ангелами фасада монастыря капуцинов, и барон мог видеть плац, где гусары проходили школу верховой езды. У фельдмаршал-лейтенанта был свой конек — санитария: побелка и карболка. Он заставил побелить и комендатуру — черными остались только двуглавые орлы Габсбургов.

С высоты четвертого этажа старый Энгельсгофен мог видеть все. Он велел запереть залы и гостиные и устроился в двух комнатах под самой крышей. Отсюда он мог видеть даже бывший турецкий форпост под названием Махала, где сейчас поселились расцияне. Барон питал слабость к этим солдатам.

Урочище Махала, где жили их семьи, не походило на обычное село, а тем более на город. Это было брошенное турками бедное грязное селенье среди болот, со сгоревшим палисадом, разрушенными башнями и стенами. Хороша в Махале была только аллея огромных, разросшихся акаций. Они закрывали своей зеленью караульни, хижины расциян и крытые камышом кровли их землянок. И хотя нищета в Махале была ужасающая, в селе даже по ночам никогда не умолкали песни.

Акация в том году цвела так буйно, что жалкие глинобитные домишки, казалось, залило душистым дождем белых цветов. И если расцияне кутались в сермяги да в рядна, то урочище было покрыто белым ковром душистых цветов, точно кружевом райской кущи.

Камыш, шувар и болота цветущие акации превращали как бы в сверкающую звездными блестками небесную твердь, в усеянный звездами Млечный Путь, который народ называл в здешних местах Кумовой Соломой. Расцияне в ту пору так любили все светлое, молодое, новое, что у них даже возник обычай, глядя в новолуние на молодой месяц, подпрыгивать, приплясывать и весело напевать:

— Здравствуй, месяц молодой, здравствуй, месяц дорогой!

И вот однажды весной 1752 года, миновав Махалу, в ворота крепости, где стояли на часах пушкари, въехала черная дорожная карета.

В карете этой прибыл из Вены человек, которому императорский двор приказал навести среди расциян Темишвара порядок. К этому времени фельдмаршал-лейтенант барон фон Энгельсгофен начал утрачивать доверие двора, которым он до тех пор пользовался. Двор решил отменить данный расциянам статут, ибо они стали, как говорили в Вене, «arma in arma»[5].

Двор решил превратить расциян, которые дотоле были лишь солдатами императора, в крестьян королевской венгерской знати. Но это было легче решить, чем сделать.

Энгельсгофен был скептик и считал, что из солдата хороший хлебопашец не получится. А еще более сомневался он в том, что расцияне согласятся стать крестьянами-испольщиками. Ему казалось опасным разоружить и расселить по комитатам Венгрии расциянские полки, приведенные с полей сражений в Темишвар. Он, в сущности, отказывался раскассировать при помощи профосов бывшие подунайские сербские полки и силой распределить расциянских офицеров по регулярным частям, хотя в рескрипте, который он получил, предписывалось неженатых солдат расселить, а тех офицеров, которые вздумают возмущаться, строго наказать и нескольких даже в назидание повесить.

Энгельсгофен, занимаясь побелкой домов, конюшен и нужников, отвечал, что так людьми не управляют, что драконовские меры лишь заставят перейти этих верных воинов императора под власть русской императрицы, и обращал внимание Вены на то, что генералу Шевичу, перешедшему из австрийской армии в русскую, уже удалось переманить нескольких офицеров, своих родичей, и просьбы об отставке продолжаются. Однако в Вене Энгельсгофена уже не слушали.

Фельдмаршал-лейтенанту ставили в упрек, что он не сумел заставить подунайские полки надеть вновь введенную форму, запретить расциянам носить покойников через весь город на кладбище в открытых гробах, распланировать село.

Поэтому вышеупомянутая черная карета из Вены с обер-кригскомиссаром Гарсули и очутилась рано поутру у подъезда Темишварской комендатуры.

Тут-то и начинается наш рассказ.

Это была небольшая, черная дорожная карета, попросту говоря обитый изнутри черным бархатом сундук, висевший на толстых ремнях посреди четырех высоких колес. Но сундук этот принес многим людям несчастье.

Остановившись у комендатуры перед двумя старыми пушками и пирамидами из ядер, Гарсули прежде всего направился в церковь капуцинов к заутрене. После службы он вышел, улыбаясь, с довольным видом, наступая на пятки и раскорячив ноги; этому низенькому человеку с брюшком было лет пятьдесят, на ходу он высоко поднимал носки своих великолепных венецианских штиблет и плоские стопы, словно выдергивал гвозди. Тростью, которую он перекладывал то в одну, то в другую руку, он сперва елозил по ступеньке и только потом, после некоторого колебания, ставил ногу. Ноги у него были короткие, с распухшими икрами.

Гарсули был в черных коротких бархатных панталонах и шелковых чулках. Казалось, делая шаг вперед, он тут же отступает на два назад; улыбаясь встречным, он размахивал руками, как гребец веслами с острова Корфу. Фалды черного фрака развевались у него за спиной. В красивых и правильных чертах лица этого человека проглядывало что-то детское: большие черные глаза на бледном лице казались еще чернее и были словно подернуты дымкой; голову его украшал серебристый парик; он то и дело подносил лорнет к носу, как будто седлал и расседлывал его; каждого человека он оглядывал с ног до головы.