Неверный муж моей подруги (СИ) - Хаан Ашира - Страница 26

А оказалось — оттягивает.

Еще как!

— А поутру-у-у-у они встава-а-а-а-али! Кругом помя-а-а-а-а-атая трава! Да не одна-а-а-а-а трава помята-а-а-а-а! Помята мо-о-о-о-о-олодость моя-а-а-а-а-а! — голосила самая юная из участниц нашего шабаша, тихая девочка, представившаяся Ксюшей

— Ксюш, а Ксюш! — кураторша наша никак не могла расстаться с микрофоном. — Тебе лет сколько? Восемнадцать хоть есть?

— Девятнадцать!

— Когда твою молодость так помять-то успели, ты ее только надела, Ксюш!

— Она пришла-а-а-а, его там нету-у-у-у! Его не будет НИКОГДА-А-А-А! — вместо ответа проорала Ксюша и залилась слезами.

Ох, детка…

Я хотела добраться до нее, чтобы пожалеть, но тут девчонки затянули следующую песню:

— Огней так много золотых! На улицах Саратова!

…и я осталась на месте.

— Парней так много холостых! — старательно и от души вопили они. — А я люблю женатого!

Я сглотнула внезапно ринувшееся в горло сердце и попыталась подпеть, но голос сорвался на первом же звуке. Связки сжались в болезненном спазме, и я не сумела выдавить из себя ни слова. Только хватала ртом воздух, потому что дышать стало нечем. Снова, как в машине с Германом.

— Его я видеть не должна! Боюсь ему понравиться!

Ты можешь сколько угодно любить сложную музыку и заумные тексты настоящих поэтов, находить в них аллюзии и оммажи творцам прошлого, расшифровывать загадки и проходить запутанными лабиринтами смыслов.

Но однажды тебя навылет пробьет совсем простая песня, понятная даже людям, не окончившим школу.

Потому что она расскажет о тебе все так точно, так остро, так — в самое сердце…

— С любовью справлюсь я одна! А вместе нам не справиться!

…что ты будешь глотать слезы, глядя в темноту за окном автобуса и бояться повернуться, потому что сейчас, под эти слова, они все поймут по твоему лицу.

Мы еще добрый час колесили по городу, все еще распевая что-то — застольные кончились, перешли на «Короля и шута» и Цоя, но уже постепенно, одна за другой, мои собутыльницы отваливались. Садились в такси и разлетались яркими птицами по городу — каждая в свое гнездо.

Села в машину к молчаливому таксисту и я.

Попросила включить радио и ехала домой под французский шансон, прислонившись горячим виском к замерзшему стеклу.

Последние недели я убедила себя, что мне просто нравится кататься в машине по ночному городу. Смотреть, как мелькают огни, как летит навстречу освещенный фарами снег, слушать, как шуршат дворники и мурлыкает что-то мелодичное в колонках.

Но вот сейчас я была в машине, играла музыка, летел навстречу снег и даже от мужчины за рулем приятно пахло — и он умел быть ненавязчивым.

Только — все было не то.

Все было не то без Германа.

Я это слишком хорошо понимала и уже не удивлялась тому, что осознала сегодня вечером.

Что я влюбилась.

В мужа своей подруги.

Тогда. Не спрашивай

Судя по соцсетям Полины, где фотографии белоснежных пляжей и креветок на гриле сменились на селфи на фоне запорошенных снегом елочек, отпуск Германа давно закончился.

А он так и не объявился — ни вживую, ни онлайн. ВКонтакт он вообще не заходил с того самого вечера с неслучившимся поцелуем.

Раньше я без задней мысли написала бы что-нибудь шутливо-обиженное. Мол, забыл нас, господин банкир, загордился. Нашел себе компанию получше? Так и мы не лыком шиты — я себе другого водителя найду, покруче владельца банка. Например, министра. Или депутата.

И спросила бы, во сколько едем домой.

Но все изменилось. Пропала легкость — даже на аккаунт Полины, чтобы посмотреть фото я заходила с чувством вины. Будто тайком подглядываю за ее счастливой семейной жизнью, словно сиротка из викторианских рождественских историй.

В общем, так оно и было.

Я тайком подсматривала за Германом.

Если бы он выкладывал где-то свои фотографии — смотрела бы их, но раз он не вел соцсети, приходилось лазить к Полине. Отматывать на неделю, месяц, два назад. Ревниво рассматривать каждое фото, где мелькает край его пиджака, стоящий напротив бокал с вином. Вглядываться в интерьеры их квартиры, выхватывая мелочи, которые могут принадлежать Герману.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Синяя зубная щетка в ванной — рядом с красной и розовой.

Ручка с логотипом банка, которой Маруся рисует что-то на листочке.

Черное пальто на вешалке в коридоре и знакомая расцветка свисающего с полки шарфа.

Увы — все эти «признаки Германа» не давали мне ответа на главный вопрос.

Что он ко мне чувствует?

Почему он позволил мне зайти так далеко, но не ответил на поцелуй?

Если он не хотел нашей близости — зачем обнимал?

Прижимал к себе и гладил по волосам?

Смотрел в глаза — так близко?

Мы же взрослые люди и прекрасно чувствуем границы друг друга. За исключением редких идиотов никогда не бросаемся в атаку без разведки. Сначала продвигаемся маленькими шажочками, проверяем, как человек относится к нашим прикосновениям, допускает ли он нас в свою интимную зону.

Действуем так даже неосознанно.

В первую очередь неосознанно.

И есди встречаем отпор — дальше не идем.

А он позволил мне зайти дальше.

Он сам шел навстречу, причем куда быстрее меня.

Мы двигались одновременно.

А потом он остановился — на полном ходу.

Почему?

Если бы я хотя б на секунду заподозрила, что он против — я бы не осмелилась потянуться за поцелуем! Даже в том расслабленном состоянии — растаявшая, мягкая, нуждающаяся в любви…

Почему он не остановился раньше?

Я рассматривала случайно попавшую в кадр сухощавую спину Германа на фоне лазурного моря, гладила экран пальцем, словно могла дотянуться до него хотя бы так. Но ни спина, ни зубная щетка, ни его рука на подлокотнике самолетного кресла, сжимающая руку Полины — ответа мне не давали.

Вероятно, мог его дать только сам Герман — а он меня игнорировал.

Про игнор окончательно стало ясно, когда в один из дней после его возвращения мне пришлось подняться на третий этаж — и в очередной раз как будто бы случайно пройти мимо стеклянных дверей банка.

Герман был там.

Стоял в общем зале, разговаривая с одной из операционисток. Ей внимание большого босса явно льстило, она крепко сплетала и расплетала красивые пальцы с изящным маникюром, краснела и опускала глаза в пол, но слушала его внимательно, приоткрыв рот.

Как обычно.

Как в любой другой день все предыдущие недели с тех пор, как тут открылся этот филиал, и я могла наблюдать за Германом в естественной среде.

Это мог бы быть любой из дней в октябре или в ноябре, когда я пробегала мимо и видела его во время таких же разговоров.

Не в декабре. В декабре я бы уже подождала, пока он меня заметит, махнет рукой и позовет вместе выпить кофе. Или он написал бы мне еще с утра, интересуясь планами на вечер.

То, что он вернулся и ничего мне не сказал, лучше всего показывало, что все изменилось.

Я смотрела на него и не чувствовала, что имею право даже на короткий приветственный кивок. Более того — едва Герман начал оборачиваться и я поняла, что еще мгновение, и он меня увидит, я ускорила шаг и проскользунла в дверь «Только для персонала» раньше, чем это произошло. Потому что даже на взгляд я тоже больше не имела права.

Вообще-то я шла сюда, чтобы поговорить с администрацией насчет графика работы в новогодние каникулы… Но на самом деле это был лишь предлог. Я шла, чтобы узнать, не приехал ли Герман.

Узнала.

Ну и черт с этими каникулами.

Завернув за угол, я быстро спустилась по служебной лестнице и вышла на техническую парковку на задворках ТЦ. Здесь кисло пахло выхлопными газами и углем, огромные рычащие грузовики месили снежную кашу колесами, а с неба сыпалась какая-то мокрая гадость. Не то снег, не то дождь — противная ледяная капель, обжигавшая кожу холодом. Над железной дверью не было даже хлипкого козырька, под которым можно было спрятаться, и я просто стояла, подняв лицо к серому небу и вместе с клубами выхлопов глотала хрустальную горечь невзаимности — уже понимая, что впереди меня ждет только боль.