Неверный муж моей подруги (СИ) - Хаан Ашира - Страница 19

Тогда. И не узнает

Ноябрьский туман серыми хлопьями врывался в приоткрытое окно, напоминая мне о чем-то давно забытом. То ли о юности, то ли о дерзости, то ли — обо мне самой.

Другой.

— У тебя сигарет нет? — спросила я, почувствовав, что чего-то не хватает.

— Идешь вразнос? — покосился Герман. — Курить вредно.

— Грешить так грешить! Останови у какого-нибудь магазина, я куплю и на улице перекурю быстренько.

— Посмотри в бардачке.

Я нажала на кнопку, и из бардачка мне на колени вывалилась куча хлама: салфетки, маски, таблетки, зарядки для телефона, презервативы, скомканные обертки и — наполовину пустая пачка сигарет.

— Это водителя, — тут же открестился Герман от продемонстрированного ему дырявого носка. — И сигареты. И…

— Лакрица! Фу! — я подцепила пакетик с черными конфетками за краешек и отвела подальше от себя, изображая отвращение. — Лучше уж грязные носки жевать!

— А вот лакрица моя! — мрачно зыркнул на меня Герман и ловко выхватил из руки конфеты.

— Ты ЭТО любишь?! — ужаснулась я. — Она же на вкус как…

— Микстура от кашля, битум пополам с камфарой, резиновые сопли, жвачка со вкусом горелого черного хлеба... — методично перечислил Герман. — Тебе придется очень постараться, чтобы выдумать сравнение, которого я еще не слышал.

— Даже извиняться не буду! Вообще не понимаю, как это можно любить.

— Меня никто не понимает, — Герман бережно припрятал пакетик с лакрицей в карман пиджака. — Даже мама в детстве считала — я притворяюсь, что мне нравится, чтобы меня поменьше поили от кашля. Она часто ездила в Финляндию, но ни разу не привезла мне оттуда ни лакрицу, ни салмиак. Удивлялась — «как эту гадость вообще можно есть?»

— Как эту гадость вообще можно есть? — с самым серьезным видом заявила я.

— С удовольствием! — назидательно поднял палец Герман. — Это удовольствие для ценителей нестандартного, не всем дано.

— Эх, значит, буду ценительницей стандартного, — засмеялась я.

Атмосфера стала чуть свободнее, и я, глядя на его руку на руле, решилась задать интересующий меня вопрос:

— Почему ты кольцо не носишь? Ты же в курсе, что все свободные и не очень женщины нашего торгового центра на тебя слюни пускают? Ты даешь им ложные надежды!

Герман с удивлением посмотрел на свою правую руку, будто впервые заметил там отсутствие кольца. Потер безымянный палец большим.

— Не знаю, — признался он. — Раздражает почему-то.

— Носить надо! — назидательно сказала я. — Как оберег. Иначе секретарши в коротких юбках тебе работать спокойно не дадут.

— Я не держу на работе тех, кто вместо дела думает о половых игрищах, — скривился он. — По крайней мере, с девяти до шести.

— А в обеденный перерыв можно думать о половых игрищах? — с невинным видом спросила я.

— Так! Вот давай без намеков! У меня секретарша многодетная мать, еще не хватало думать о том, чем она в обеденный перерыв занимается… — Герман нахмурился, а потом сделал жест, подозрительно похожий на отмахивание от порчи.

Я засмеялась и откинула голову назад, глубоко вдыхая запах московской осени из окна, кожи и дерева, исходящий от автомобиля, розмарина и холода — от Германа.

В колонках очередные гитарные запилы сменились на Scorpions «Send me an angel», и я немножко подпела припеву.

— Очень любил эту песню в школе, — сказал Герман, едва заметно усмехаясь каким-то своим мыслям. — На школьной дискотеке всегда приглашал танцевать под нее ту, в кого был влюблен.

— А потом она разбила тебе сердце и ты никого больше никогда не полюбил, пока не встретил Полину? — я добавила чуть-чуть пафоса.

— Кто разбила сердце? — не понял Герман.

— Ну, та девочка, которую приглашал.

— Которая из них? — уточнил он, посмеиваясь и бросая на меня быстрые взгляды.

Я соображала секунд пять.

— Оооо… — протянула я. — Оооооо! Да ты был влюбчивым товарищем!

— Да, но никогда этого не показывал. Даже этим самым девочкам. Только приглашал на танец под любимую песню, но никто же не знал, что она для меня значит…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ого, какой ты скрытный! У тебя есть еще тайные тайны? — заинтересовалась я.

— У всех есть, — коротко и как-то очень серьезно отозвался Герман.

Но меня же хрен остановишь!

— А сейчас твоя влюбчивость прошла? Ты стал взрослым и скучным?

— Нет, конечно, — хмыкнул он.

— О! — обрадовалась я. — Скажи мне, что ты все еще влюблен в Полину, как в первый день!

Герман резко крутнул руль, уходя от подрезавшего его джипа, сжал губы и прищурил глаза, провожая тот злым взглядом, но промолчал.

— Мощная выдержка, — заметила я. — Я бы уже обложила его четырехэтажным.

— Кто тебе сказал, что я не обложил? — скосил он глаза в мою сторону.

— Ага, скрытный, я помню, — я откинулась на спинку сиденья. — Ну что, признайся, влюбчивый скрытный Герман, ты после свадьбы влюблялся в кого-нибудь, кроме Полины?

— Да, — снова очень коротко ответил он.

Сощурился на вспыхнувший дальний свет на встречке. Мне показалось, на его лице мелькнуло какое-то очень странное выражение.

Или просто был виноват свет?

— Ого! Давно?

— Сейчас.

Я сглотнула. Почему-то стало очень жарко, и я полезла опять открывать окно.

Вспомнила, что так и не покурила, но решила просто закинуть сигареты обратно в бардачок.

— И в кого ты сейчас влюблен? — спросила и сама поразилась, какой у меня стал странный, чуть отстраненный голос.

Герман промолчал, снова сделав вид, что увлечен каким-то сложным маневром. Но я уже поняла, что это был его способ избегать неудобных тем. Он мог вести и болтать одновременно — ни беседа, ни дорога от этого не страдали.

— Да не бойся, я не проболтаюсь Полине, — хмыкнула я. — Если ты не проболтаешься Игорю, что я каталась с тобой, вместо того, чтобы пораньше вернуться домой и исполнять обязанности добропорядочной жены и матери. Так кто она?

— Начальница HR-отдела, — внезапно ответил Герман.

А вот теперь я, напротив, замерзла. Даже в горле запершило, как на морозе.

Пальцы онемели, словно от холода.

— Оу… — проговорила я. — Оу… И ты… С ней?..

Сложно было представить закрытого холодного Германа пылким тайным любовником.

— Нет, Лана. Нет, — Герман вцепился двумя руками в руль, не глядя на меня. — Я очень хорошо отделяю эмоции, над которыми не властен, и поступки, которые полностью контролирую.

— То есть, она даже не знает? — я вывернулась из ремня безопасности, чтобы жадно вглядеться в его лицо.

Он не поворачивал головы ко мне.

— Нет. И не узнает.

Сейчас. Кажется, пора что-то менять

Ожидание Германа становится нетерпеливым, я кожей чувствую, как он требует от меня принять решение.

— Хочешь, чтобы Полина все поняла? Приехали вместе сразу после того, как она сказала мне о том, что все узнала?

Мне хочется потрогать свое лицо — кажется, что оно онемело, как под лидокаином.

— Мы с тобой не справляемся с этим, — говорит Герман. — Сколько раз мы пробовали? Кажется, пора что-то менять.

Я смотрю ему в глаза, надеясь понять, что он задумал. Он же не может просто взять и во всем признаться?

Дышать становится все сложнее, словно кто-то откачивает из кабинета воздух. Сердце колотится, как сумасшедшее, но от бешеного бега крови по венам почему-то накатывает только слабость.

Попытка представить последствия его решения отзывается взрывом боли в голове. В глазах стремительно темнеет, и в этой темноте беззвучно взрываются и летят мне в лицо безжалостно белые круги.

Полина узнает о том, что та самая любовница — я.

Что она сделает?

Разведется?

Расскажет Игорю?

Придет ко мне, чтобы плеснуть кислотой в лицо?

Что сделаю я?

Расскажу мужу, который ничего не подозревает?

А он?

Разведется?