Кронштадт - Войскунский Евгений Львович - Страница 91

Оторваться от противника и дать ход дизелями удалось только после полуночи. Теперь, израсходовав все торпеды, лодка возвращалась домой, в Кронштадт. Но долог еще и опасен был путь до дома.

Чулков вошел в первый отсек — Трофимова проведать. Опустевшие стеллажи для запасных торпед безмолвно, но веско подтверждали, что дело сделано, пора домой. От них несло холодом. Торпедисты поставили Чулкову разножку, он сел спиной к синим крышкам торпедных аппаратов, у изголовья подвесной койки, на которой лежал Трофимов.

— Что, ребята, отвоевались? — сказал, обведя взглядом осунувшиеся лица торпедистов, их замасленные, давно не стиранные робы. — Молодцы. Хорошо стреляли.

— Да мы еще, товарищ комиссар, из пушек, может, постреляем, а? — спросил кто-то.

— Вполне может быть. Торпед у нас не осталось, но снаряды есть. Ну, как ты, Дим Димыч? — обратился Чулков к Трофимову. — Не легче тебе?

— Голову рвет, — прошептал тот. Он лежал, укрытый поверх одеяла бушлатами.

— Надо потерпеть, Дим Димыч. Домой идем. В Кронштадте для нас уже баньку затопили.

— Ба-аня! — заговорили торпедисты. — Ох, в баньку бы… Сразу за сорок суток отмоемся… И все кино сразу за сорок дней…

— Сразу, — подтвердил Чулков. — Верно, ребята. Мы с вами и живем сразу. Свою жизнь на годы не размазываем.

— Небритые, пропахшие соляром, в тельняшках, что за раз не отстирать, — сказал старший лейтенант Скарбов.

— А дальше? — спросил Чулков.

— Мы твердо знали, что врагам задаром не удалось в морях у нас гулять.

— Это ваши стихи?

— Нет, Борис Петрович. Я не умею. Это Леша Лебедев, мой друг, написал как раз перед последним своим по ходом.

— А-а, Лебедев. Штурман с Л-2. Знал я его мало, но слышал, что он стихи писал всерьез.

— Он был настоящий поэт, — сказал Скарбов. И повторил: — Настоящий.

Чулков знал, что Л-2, подводный минзаг, в ноябре прошлого года подорвался на минах в Финском заливе, близ маяка Кери, по пути на позицию. Но вспоминать об этом сейчас не стоило. Ведь им по пути домой, в Кронштадт, еще предстояло форсировать Финский залив.

Утром погрузились и весь день шли под водой на север. На закате всплыли в позиционное положение и увидели справа, милях в десяти, красную башню маяка. Это была Ристна на западной оконечности эстонского острова Даго. Шляхов взял пеленг на маяк, выбрал невязку — ошибка в счислении была небольшая, в пределах нормы. Тут поворотили на северо-восток и за полночь вошли в устье Финского залива.

До-мой-до-мой-до-мой, с железным усердием выстукивали дизеля. Боцман Жук на мостике курил третью папиросу подряд — чтоб всласть накуриться перед скорым погружением под воду. А когда погрузились, вкрадчиво зашелестели электромоторы: ти-ше-едешь — даль-ше-бу-дешь…

И снова, как в начале похода, приумолкли в отсеках люди, когда вошли в полосу минных заграждений. Несколько раз проскрежетали о корпус лодки минрепы. Потом часа два шли без помех. И уж думали, что пронесло, повезло, подфартило. Потому, наверное, и показался взрыв таким ошеломительным, страшным, раздирающим уши. Лодку подбросило, как мяч, люди не устояли на ногах, попадали, ударяясь о сплетения магистралей, о маховики и клапаны. Погас свет. Что-то протяжно проскрежетало в корме — будто корпус простонал от боли.

Тревожно забегали лучи ручных фонариков. Потом дали аварийный свет, командир приказал осмотреться в отсеках. У некоторых лица были разбиты в кровь, многие получили ушибы. По переговорным трубам в центральный полетели доклады: вышли из строя такие-то приборы… повыбивало плавкие вставки на подстанциях осветительной системы… Но все это было терпимо и устранимо. Главное — прочный корпус нигде не дал течи. Ни в один отсек не поступала забортная вода. («Наша лодочка прочно скроена, крепко сшита».) Боцман с трудом выровнял лодку. Вскоре, однако, начал расти дифферент на корму. Механик велел откачать часть воды из кормовых цистерн. Но что-то было неладно — лодка то клевала носом, поднимая корму, то, наоборот, задирала нос.

— Похоже, на антенную мину напоролись, — сказал командир. — Хорошо, что не на гальваноударную.

— Да уж, — кивнул военком. — Надо радоваться, что антенну задели, а не ударили по колпаку.

Радоваться, впрочем, было преждевременно. При первой же перекладке руля оказалось, что вертикальный руль бездействует. Ни в электрическую, ни вручную он не повиновался усилиям рулевого. Некоторое время лодка шла экономходом, без руля, управляясь электромоторами. Потом, выйдя из полосы минных заграждений, легли на грунт, чтобы дождаться темноты.

— Кто пойдет в кормовую надстройку — привод руля осмотреть? — спросил командир.

— Да кому ж идти, — сказал мичман Жук, — мне идти надо.

— И я пойду, — сказал главстаршина Караваев.

— Добро, — сказал командир. — Вы подводники опытные, условия знаете…

— Знаем, товарищ командир.

— Но я обязан предупредить: в случае появления противника буду вынужден срочно погрузиться.

Это означало, что не будет времени дождаться возвращения работающих наверху в рубку и они, следовательно, при срочном погружении погибнут. Двое погибнут, но уцелеет остальной экипаж.

Лодка лежала на грунте где-то севернее маяка Кери. Текли томительные часы, в отсеках работали, устраняли повреждения, с которыми можно управиться внутри прочного корпуса. И уже было ясно, что в точку рандеву лодка к условленному по радио сроку никак не поспеет.

А когда стемнело, лодка всплыла. Жук и Караваев, натянув легководолазные костюмы, без масок, спустились с мостика и пошли по верхней палубе в корму. Волна была баллов на пять, и пришлось им обвязаться длинными штертами, чтоб не смыло. В ночном небе сияла полная луна, на нее беспорядочной толпой лезли облака, но она будто прожигала их насквозь. Не нравилось Толоконникову это лунное сияние. Он курил папиросы подряд и смотрел, как двое лазали поочередно в кормовую надстройку, захлестываемую волнами. Представлял, как они там шарят на ощупь, в темноте, по приводу руля и как их окатывает через прорези надстройки холодной водой.

— Товарищ командир, — сказал Шляхов, — нас дрейфом сносит к Кери.

А Чулков не то спросил, не то сам себе ответил на вопрос:

— Можно и дальше идти, управляясь машинами.

— Полтораста миль идти без руля? — взглянул на него командир. — Без руля прорывать еще одну полосу заграждений?

— Ну что ж, — поднял брови Чулков. — Надо быть ко всему готовыми. За электриков, во всяком случае, я могу поручиться.

Толоконников хмыкнул и отвернулся. Желтый лунный свет погонами лежал на плечах его реглана. Не ко времени распылалась (с тревожным чувством подумал он о луне).

— Прямо по носу два силуэта! — крикнул сигнальщик.

Толоконников вскинул бинокль. Увидел две легкие тени, прыгающие на волнах, заорал:

— Жук, Караваев! Немедленно на мостик!

Человек на корме взмахнул рукой — дескать, слышу — и нагнулся к надстройке, но второй выбирался из надстройки долго, невозможно долго… Катера между тем быстро приближались, за ними обозначился и третий силуэт…

Проклятая ночь. Выбрался наконец из кормовой надстройки второй — кажется, это Жук, — но поздно, поздно… Они были предупреждены: при появлении противника — срочное погружение. Двое погибнут, но уцелеет лодка с остальным экипажем…

— Все вниз, — сказал Толоконников.

Еще миг — и будет произнесена команда, после которой — хлопки открывающихся кингстонов, клекот воды, врывающейся в цистерны… и двое обреченных на бурлящей поверхности…

Чулков схватил Толоконникова за руку выше локтя.

— В чем дело? — Командир метнул на него злой взгляд. — Я сказал: все вниз!

Они были вдвоем на мостике. Чулков медлил, не спускался вниз, только еще крепче сжал руку командира. А те двое уже шли к рубке…

На головном катере вдруг замигал прожектор.

— Видишь? — выдохнул Чулков. — Они что-то запрашивают!

Толоконников с силой вырвал руку, крикнул в люк:

— Сигнальщика на мостик! Быстро!