Мамба в Афганистане (СИ) - Птица Алексей - Страница 51

— Да? — я задумался. А ведь действительно, что я привязался к этим моджахедам, кем бы они там ни были, надо убираться отсюда, да побыстрее.

— Хорошо, ты меня убедил. Пошли обратно, мы даже сможем срезать свой путь. Я уже сориентировался по карте, что нашёл у убитого старшего десятки.

Развернувшись, мы двинулись обратно и так шли до самого вечера, но всё же меня не покидало какое-то гложущее чувство. Наконец, я понял, что это просто инстинкт самосохранения требовал, чтобы мы нанесли серьёзные потери этим людям. А может быть, ещё и получили бы с них трофеи, да и животные, как я говорил, нам очень нужны.

— Ждите меня к утру, и я вернусь, — выдал я внезапно своё решение.

Две пары серых глаз нуристанцев с удивлением посмотрели на меня.

— Зачем ты пойдёшь к ним, аль-Шафи? — недоумённо спросил меня Саид. — Они не нападут на нас. Они подумают, что их боевики просто увлеклись поиском и ловлей лётчика.

— Согласен. Хорошо. Отдыхайте, а я пойду. Если утром не приду, то идите дальше, я вас догоню. Мне нужен опыт и их души.

Непонятно выразившись, я ушёл в ночь, забрав арбалет с болтами, винтовку и АПБ. Идти пришлось почти три часа, но всё же я настиг лагерь караванщиков, когда до рассвета оставалось ещё уйма времени. Не люблю всех этих распространителей наркотиков. Дрянь и гадость это, сколько людей погибло из-за них, сколько судеб сломано. И все вдали от произрастания этой дряни.

Но это я отвлёкся в мыслях. Обнаружив пост охраны, я взвёл арбалет и стал ждать. Один из охранников встал и отошёл по нужде. Щёлкнула тетива, и болт резко вошёл ему в голову. Душман свалился наземь. Стрелять в район сердца я опасался, если промахнёшься, то поднимется тревога.

— Абдулла, что случилось? — и другой душман бросился к своему товарищу. Снова щёлкнула тетива, и второй болт, сорвавшись с ложа, попал в голову дозорному. Не издав ни звука, тот свалился наземь. Перезарядив арбалет, я вошёл прямо в лагерь. Здесь всё было тихо. Только возле костра сидели двое, точнее, спали.

Снова щелчок, и арбалетный болт, попав в голову, брызнул кровью на спящего. Тот спросонья стал вытираться, а я стал быстро перезаряжать арбалет, но тетива, тонко тренькнув, разорвалась, хлестнув меня по пальцам. Твою же мать!

Сделав несколько шагов к костру, я отбросил арбалет и, вынув АПБ, произвёл выстрел в просыпавшегося душмана. Недалеко лежали остальные, примостившись, где кому удобнее. Я шёл и стрелял в каждого, кто попадался мне на пути, как демон ночи, убивая всех вокруг. На пятом выстреле люди проснулись и стали хватать оружие, а я быстро скрылся во тьме, оставив арбалет на земле. Сначала хотел им разбить голову одному из душманов, но не стал возиться и просто бросил оружие.

Лагерь проснулся, и выжившие стали метаться и стрелять во все стороны. Присев недалеко от них, я время от времени посылал пулю за пулей в общую кутерьму, порождая ещё большую панику. Но зычный голос главаря, разобравшегося, что к чему, призвал всех занять круговую оборону.

Успокоившись, душманы попадали на землю и стали расползаться по секторам. По моим подсчётам, я застрелил человек десять, и теперь нужно отойти подальше от лагеря. Спрятав Стечкина в кобуру, я снял из-за спины винтовку и, крадучись, растворился во тьме, чтобы расположиться на склоне, изготовившись к стрельбе.

Остатки зелья для улучшения ночного зрения снова взбодрили мой организм, и я стал отчётливо видеть фигурки людей, что сейчас лежали на земле, ожидая нападения, откуда угодно. Тщательно прицелившись, я нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, и ещё на одного душмана в отряде стало меньше, оставшиеся не поняли, откуда я стрелял, и ещё сильнее вжались в землю.

С первого выстрела, приникнув к винтовке, я словно слился с нею. Аккуратно задержав дыхание, обуздал свои мысли, заставив зазвенеть череп от пустоты. Вселенная совершила круг и остановилась, ожидая моих действий.

Выделив очередную жертву, я плавно нажал на спуск. Винтовка подпрыгнула, сверкнуло пламя выстрела, и разогнанная до 853 м/с пуля ударила в лоб очередного душмана. На это раз меня заметили, и вся выжившая свора открыла по мне ураганный огонь.

Я отполз назад и переместился далеко в сторону. Расположившись поудобнее, снова поймал в оптику очередного врага и застрелил его. На этот раз я сразу же сменил позицию, не дожидаясь, пока меня обнаружат. Заняв новую, снова выстрелил и снова ушёл.

Примерно через полчаса по мне стали стрелять всё реже и реже, пока вообще все не затаились. К этому времени я убил ещё восьмерых. Сколько в отряде осталось в живых, я не знал. Да ещё, возможно, что и раненые были. До утра времени больше часа, и, видимо, душманы надеялись, что с первыми лучами солнца к ним придёт спасение. Может быть, может быть.

Отложив винтовку, чтобы не мешала, я вновь вынул АПБ и, крадучись, стал приближаться к врагу. Меня ждали, прячась за животными и трупами. Напрягая все свои чувства и провоцируя врага показать себя, я вычислил троих, спрятавшихся возле ослов, и ещё двоих, что засели в другой стороне, явно выжидая.

Рассредоточились они очень грамотно, заняв позиции, помогающие отслеживать друг друга. Тут я вспомнил о гранате, что взял на всякий случай с собою. Ввернув в болванку запал, я разогнул усики и выдернул чеку. Прижимая скобу к ребристому боку, размахнулся и швырнул гранату в сторону душманов. Ослов жалко, не все выживут.

Граната упала и, прокатившись по земле, остановилась, чтобы через секунду оглушительно взорваться. И тут же опять началась вакханалия. Не став добивать эту тройку, я бросился к двум другим, что скрывались в стороне.

Меня они не замечали до тех пор, пока я не появился прямо перед ними. С первого взгляда стало ясно, кто есть кто. Поэтому главарь получил пулю в грудь, а его охранник в голову. Не став добивать главаря, я побежал в другую сторону, откуда слышались беспорядочные автоматные очереди, которые быстро прекратились.

Добежав до места, я лишь обнаружил раненого и свежий труп, третий душман бесследно исчез, и кажется мне, что это его пятки мелькали далеко в стороне. Больше живых не оказалось. Добив найденных раненых, я вернулся к главарю. Тот попытался дать мне отпор, но безуспешно. Выбив из его рук раритетный маузер, я уселся рядом и начал допрос. Путая арабские слова и пушту, задал первый, самый простой вопрос:

— Как дела?

Моджахед, прижимая руку к простреленной груди, не понял вопроса, он оказался для него слишком неожиданным.

— Болит? Сам виноват! Зачем за мною шли, зачем хотели убить и лётчика отобрать?

— Кто ты? — прохрипел главарь.

— Так, мимо проходил, на вас вот нарвался.

— Что ты от меня хочешь?

— Денег. Есть доллары?

— Продажная душа, что с моим братом?

— Не знаю, он ранен был, может, выживет.

— Он отомстит за меня!

— Безусловно, так и будет, но речь пока о тебе. Хочешь легко умереть?

— Я умру, как воин.

— Это ты так хочешь, а я нет.

— Ты воин, ты должен уважать другого воина.

— Я лекарь, а не воин, но приходится быть воином. Ну, а если ты сталкивался с врачами, то должен понимать, что равнодушие — это их броня, за которую они прячут своё душевное равновесие. Поэтому я оставляю за тобой выбор, как умереть.

— А если я попрошу себе жизнь?

— Без проблем. Ты начальник каравана и полевой командир, твоя жизнь дорого стоит. Ты, надеюсь, это понимаешь?

Душман кивнул.

— Тогда сто тысяч долларов будет в самый раз.

— Хорошо, деньги у меня хранятся в лаборатории. Она в сутках пути отсюда. Ты привезёшь меня туда, и я с тобой расплачусь.

— У меня нет времени, чтобы возиться с тобой. Деньги мне нужны здесь и сейчас.

— Здесь у меня нет столько денег.

— А сколько есть?

— Мало.

— Что-то ты говоришь загадками. Давай уйдём от этого, иначе я прострелю тебе яйца, и тебе в раю нечем будет окучивать развратных гурий.

— Зачем так говоришь, и откуда ты можешь знать про гурий, ты там был?