Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 42

– Не слушай его, Ареюшка, – заворковала Маша, смелее наглаживая морду страдальца. Мученик блеснул из-под наполовину опущенных век хитрым льдистым взглядом и снова заскулил. – Ты поправишься, всё хорошо будет. Мы ещё побегаем, а это бревно, который хозяин твой, не возьмём. А ругаться на тебя я больше никогда не стану, честное слово.

– Нет логики, – резюмировал дрессировщик. – Ладно, вы тут продолжайте сопли лить, а я пошёл. Буду к вечеру.

– Лекарство не забудь купить, – тускло напомнила вошедшая Лиска, – я там на бумажке написала. Сейчас-то я сделаю, он поспит, но потом ещё надо. Не забудешь?

– Jawohl, – чётко ответил «человек мира», чмокнув ветеринаршу в рыжую макушку.

Мария отвернулась, наглаживая горячий пёсий нос. Кажется, Арей ухмыльнулся.

– На пол бы его спустить, – ни к кому конкретно не обращаясь, прошелестела Лиза, превратившаяся за ночь из врача-спасителя в привычного жалобного кузнечика, – да теребить не хочется. Ну пусть так полежит. Пойдём, покурим?

Маша, совсем уж было собравшаяся признаться, что не курит и другим не советует, решила-таки ничего не говорить, и, огладив засыпающего зверя на прощание, ещё разок пообещав про «хорошо», пошла за Лиской. В конце концов, она была тут хозяйкой, а хозяев надо слушать. Да и на воздух хотелось, подальше от бедового запаха лекарств и больницы.

– Ты Алекса не обижай, хороший он, – выдержав немалую паузу, сообщила Лизка, севшая всё на ту же утлую скамейку.

– Да я и не обижаю, – буркнула Мария, пристроившаяся с краю.

– Это правильно. Он настоящий мужик, надёжный, честный.

– Не думала, что господин Добренко нуждается в рекламе.

– Не нуждается, – улыбнулась Лиска.

Улыбка ей шла, делала по-настоящему хорошенькой, милой такой, но совсем уж какой-то молодой, девчонкой почти. И всё же улыбаться ветеринарше явно стоило чаще. Вон даже веснушки перестали напоминать болезненные пятна, и кожа выглядела просто очень светлой, а не землисто-серой.

– Зачем тебе деньги, Лиз? – искоса разглядывая рыжую, спросила Мария Архиповна, считающая, что иногда стоит ходить и прямыми путями.

– Теперь уже, наверное, не зачем, – дёрнула кузнечкиным плечом Лиска, снова поскучнев. – Сроки-то вышли.

– Ну а зачем были нужны?

– Тебе-то это к чему?

– Саша просил узнать, – честно заложила Добренко Мария, – он помочь хочет.

– Точно, как всегда, – кривовато усмехнулась ветеринарша, гася окурок о лавочкин бок. – А самому спросить никак?

– Ты же знаешь, он деликатный, – пояснила Маша, верившая в деликатность дрессировщика примерно так же, как в существование единорогов и сердобольных налоговых инспекторов. – Может, всё-таки расскажешь?

– Да тут и рассказывать-то нечего, – Лиска решительно, как ночью, собрала волосы в неаккуратный пучок, перетянув их резинкой, которую на запястье носила. – Глупость сплошная. Про нас с Маркой Платоновичем ты слышала, небось? Ну вот. Я ему письма писала и в тайник их прятала.

– Дупло дуба? – подозревая, что речь идёт о таинственном надгробье, уточнила Мельге.

– Какого дуба? – удивилась Лиза, Пушкина, кажется, не читавшая. – Да нет, между брёвен колодца. Есть тут такой, заброшенный, на самом краю Мухлова. Вот я их туда клала, а он доставал.

– А из рук в руки не пробовали?

– Ну-у… – протянула рыжая, опять расцветая улыбкой. – Это Марк придумал. Так романтичнее, понимаешь? Как будто тайна. У нас вообще роман, словно в девятнадцатом веке.

– Это тоже Марк Платоныч сказал?

– Да, – бесхитростно согласилась Лиза. – Он такой необыкновенный!.. Совсем не современный, руки мне целовал, представляешь? Цветы дарил и так красиво. Назвал меня инфантой.

– Точно, еnfant terrible[2].

– Да-да, так. Откуда знаешь? Хотя, ты, конечно, тоже образованная.

– А ты нет?

– Да куда там? – Лиска, фыркнув, махнула рукой. – Ветеринарная академия, тоже мне! Такая шарага! А парни, что там, что здесь: только б бухнуть и в койку затащить. Даже в кино сводить и то лень. Всё про футбол, да про машины в кредит болтают, а туда же! А Марк Платоныч столько стихов знает, так рассказывает интересно.

– Руки целует, – напомнила коварная Мария.

– И это тоже. Он другой совсем. Тебе скажу, – тряхнула пучком ветеринарша. – А там кому хочешь передавай! Я для него что угодно готова сделать. Что угодно! Но у нас, но мы… Короче, это я подстроила, чтобы было совсем всё. Он потом почти плакал, говорил, не смог с собой справиться, мол, жизнь мою порушил.

– Старый козёл! – шёпотом буркнула Маша.

– А он ничего не разрушил! – продолжала самозабвенно токовать рыжая. – Я только с ним и поняла, как это, когда тебя по-настоящему любят!

– С этим понятно. Ты про письма рассказывала.

– Ну да, письма эти, – мигом погасла Лиза. – Марк сказал, что больше не будет мне мешать. Что мне надо замуж выходить, детей рожать. И даже разговаривать со мной отказывался. Он на самом деле очень благородный, хоть и не понимает: мне лишь с ним… Я ему писала, пыталась объяснить, что… В общем, Марк эти письма не забирал, чтобы не соблазняться. А потом ему позвонил кто-то.

– Сколько звонарей нынче развелось в Мухлово!

– У марковой жены отец какой-то большой человек, он от него зависит. То есть Марк от тестя. Это ведь тесть называется, да? – Лиска вытащила из пучка прядку и принялась задумчиво накручивать её на палец. – Если что-то не по его будет, то вся работа Марка, весь смысл его жизни коту под хвост пойдёт. Дело не только в том, что он сам на бобах останется. Это же российскую науку лет на десять затормозит! Снова будет как в девяностых.

– А ты помнишь, как в девяностых обстояли дела в российской науке? – с трудом сдерживая раздражение, процедила Маша.

– Марк рассказывал.

– Поня-атно, – протянула Мария Архиповна. – Поправь меня, если ошибусь. Твои письма кто-то выкрал из колодца и начал ими шантажировать Марка Платоныча? Коли он двадцать пять тыщ евро за такой компромат не отдаст, то плоды тваво эпистолярного жанра передадут его супруге? Та наябедничает папеньке и вся российская наука зарулит на десять лет в тупик? Я всё правильно поняла?

– Ну да. В общем так.

– Лиска, ты дура! – рявкнула госпожа Мельге, сама себе напомнив кого-то до боли в резцах. – Не знаю про твоего Марка Платоныча, но вот ты-то такая как умудрилась родиться в Мухлово? Принцесса на горошине, блин!

– Алекс на меня точно так же ругается? – светло улыбнулась ветеринарша. – Думаете, такого в жизни не бывает? Ещё как бывает. Я в книжке читала, мне Марк давал.

– Угу, «Гордости и предубеждения благородного дома Баскервилей» называется. «Никогда не выходите на болота после наступления темноты, потому что орхидеи ещё не зацвели»!

– Нет, как-то там по-другому.

Маша раздражённо рыкнула, с досады саданув кулаком по ни в чём не повинной лавке.

[1] «Мелкашка» – неофициальное название малокалиберной спортивной винтовки ТОЗ8м, и её дальнейших модификаций, под уменьшенный по сравнению с винтовкой Мосина калибр 5,6 мм.

[2] Enfant terrible – крылатое выражение, несносный избалованный ребёнок, иногда по ошибке используемое в значении просто «ребёнок», «малыш», «наследник».

Глава 12

В которой происходит-таки почти настоящее смертоубийство и самое натуральное ограбление, а Маша понимает, что без Пуаро не обойтись

Мария никогда бы не подумала, что дом может быть несчастным, а вот подишь ты, её старенькая дачка именно так и выглядела, пряталась за рождественскими ёлочками, будто занавеской прикрывалась. Свежевымытые окна блестели слюдяно и празднично, отдраенное крыльцо тоже сверкало и никакого ущерба снаружи не видно, а всё равно неудобством от этого веяло, дискомфортом, даже чем-то таким… Ну будто ни в чём не повинную женщину к позорному столбу выставили – по-другому не скажешь.

Внутри же дома царил кошмарный порядок, настоящую жуть нагоняющая чистота. Оксана сказала, что мебель, которую ещё можно починить, «снесли» в сарай, а остальное на помойку отправили. Судя по тому, как старательно «зефирка» глаза отводила, «отправленного» оказалось гораздо больше, чем годного к починке. Так это или нет, Маша проверять не стала, главное, что мебели не осталось вовсе. И занавесок, и покрывал, и подушек, и посуды, и… А от вида ступенек в свежих досочных заплатках – Колька расстарался – хотелось кого-нибудь убить. Например, ту тварь, которая изуродовала дачу. Ведь годами же стояла, столько пережила, стольких хозяев сменила, а тут!