Прямой наследник (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 56

— Мурзы ширинские, допрежь сторону Махмуда державшие, к Седи-Яхмату качнулись. Оный Седи-Яхмат крымские улусы под себя взял.

Ага, значит, благодетеля моего Улу-Мухаммеда на мороз выперли. Но судя по тому, что крымская династия именовалась Гераями, последнее слово еще не сказано. И нам еще предстоят долгие лета разборок со степной аристократией, с этой сворой сыновей, отцов, родных и двоюродных братьев, племянников, побратимов, выкормышей, с удальцами и багатурами, которые всегда знали только один закон: бей первым!

— Махмуд же Большой в литовской замятне держал сторону Жигмонта...

Так. Все ясно, мне все ясно.

На Волге сидит Кичи-Мухаммед, в Крыму и по Днепру Сеид-Ахмет, в Литве Улу-Мухаммеду тоже не рады. Куда в таких раскладах идти? Да только к нам и остается, уповая на то, что Великий князь московский не забыл, кто ему ярлык выдал.

— ...из хвороста тын исплел, и снегом посыпал и водою полил, и смерзеся крепко. И с воинством своим хоте там зимовати.

Подарочек, блин. Представляю, как там белевский князь себя чувствует. Кстати, о князьях...

— Верховские князья докончание подписали?

— Руки не дошли, — развел ими Шемяка. — На словах все за нас заложились, но привыкли, вишь, на все стороны смотреть.

— При таком случае склонить дабы князя Московского в отца место признали, — пристукнул резным посохом Голтяй.

Широкая феодальная общественность в лице думных бояр и княжат программу поддержала. И вообще рвалась в бой с целью замочить недавнего благодетеля в сортире.

— Вы уже однажды требовали воевать, чем кончилось, напомнить?

— Княже, господин наш, когда зверь тонет, тогда и убить спешат, ибо если на берег выберется, то многих поразит и сокрушит, — выразил общую позицию ястреб Патрикеев. — И незнамо, убит ли будет или живым убежит.

— Зверя... Люди все же, хоть и басурмане, а люди.

Гуманистическая концепция отклика не вызвала, а вот Дима удивил:

— Войско собирать надо.

Мы переглянулись и коллега-попаданец объяснил:

— Тарасницами и добрым словом добьемся большего.

Так и порешили выдвинуть войско, проверим как минимум в походе, а коли до сечи дойдет, то опробуем и артиллерию, и гуляй-городки в деле.

Пока судили-рядили, разведчики и доглядчики принесли хорошие новости — у татар не пять тысяч оружных, а примерно три. Но сокращать размеры похода, несмотря на дикие расходы, мы не рискнули, вдруг ошиблись и там все-таки пять тысяч?

— Рязанцы на Одоев идут, тверичи на Калугу и у Козельска с московской ратью совокупятся, — излагал план кампании Дима. — При тверичах четыре пушки легкие, да одна великая.

— Мои пушки не успевают, только через неделю закончат.

— Значит, пойдешь с пушкарским нарядом через неделю, догонишь.

Снова через Москву потекли отряды, по зиме больше похожие на крестьянское восстание — все в тулупах или курчавых овчинных зипунах, суконных или меховых шапках, даже новомодные валенки попадались, а вот оружия почти не видать. Разве что у бояр и начальных людей, а большинство предпочитало воинскую справу везти на санях и не утруждаться лишней тяжестью.

Проходили переславцы, дмитровцы, владимирцы, ярославцы и прочих городов, отряды кузенов, удельных князей и бояр — сила немалая, тысяч восемь насобирали. Мрачноватые мужики, оторванные от тягучих зимних занятий, запахивая от мороза простецкую сряду, правили бесчисленными санями с припасами, и заиндивевшие лошаденки косили по сторонам печальными глазами. С моей любимой площадки на верхотуре Москворецкой башни масса войска, все эти повозки, конники, пешцы представлялись огромной змеей, что выползает на Ордынскую дорогу через мост и теряется вдали в ее извивах.

Где-то там, впереди, со своим штабом шел Дима. А я собрал свой «экономический блок», чтобы дать наказ на год. Или на несколько — свербит у меня под ложечкой, может, и не вернусь вообще. Или это Васенька трепещет?

Расписал им программу действий, проверил, как поняли, наказал книги потихоньку перевозить в углицкий монастырь. Тем временем Кассиодор со Збынеком переставили пушки на санный ход и пришла пора выступать.

Маша вышла проводить с сыном на руках, спокойная и красивая до невозможности. И так у меня защемило, так все внутри перевернуло, что обнял я их да так и стоял минут несколько.

— Ты вернешься, — тихо сказала жена и поцеловала меня на прощание.

Да. Теперь точно вернусь.

Путь московского войска прослеживался четко, и даже не столько по сакме[iii], занесенной за неделю снегом, сколько по висельникам.

Первых семерых мы увидели стоило пройти Серпухов, встать на Тарусскую дорогу и переправиться через замерзшую Протву в пределы Оболенского удела. Они висели вместо листьев на паре дубов, раскачиваясь под ветром, и слетевшиеся вороны даже не обратили на нас внимания.

Свита моя перекрестилась, а в ближайшем селе я кликнул первого же мужика:

— За что семерых на опушке повесили, знаешь?

Мужик немедля сдернул войлочный колпак, поклонился и с достоинством ответил:

— За неправды великие, княже.

— За какие?

— Православных грабили.

Уже вечером, на околице села, где мне наметили ночлег, нас встретили еще четыре повешенных.

— Животину били и ради добытка людей мучали, а також иное неподобное деяли, за то князь-Дмитрей их и вздернул, — дал на тот же вопрос несколько более развернутый ответ местный староста и, как мне показалось, с некоторым восхищением и гордостью добавил: — Справедлив князь-батюшка и на расправу скор.

Обоз с пушками втягивался в село и я послал рынд провести, так сказать, политбеседу и напомнить воинству, что мы идем по русским землям. А раз так, то Дмитрий Юрьевич все делает правильно, а коли я кого на том же поймаю, то не только вздерну, но и весь род из воинского сословия выпишу.

Еще двоих, качавшихся на одном суку, мы встретили через день.

— Эдак братанич все войско перевешает, — пробурчал я себе под нос, но Волк услышал.

— Ништо, княже, видишь, сколь мы прошли, а мертвяков все меньше. Поначалу семь, потом четверо, сейчас два. Видать, вразумление действует.

И точно — больше до самой штаб-квартиры под Белевом никаких примет средневековья с кружащими над ними воронами не попадалось.

Лагерь над Окой встретил упорядоченной суетой: перекрикивалась стража на обращенных к ледяной крепости острожках, приезжали и уезжали конные разъезды, дымили костры, плотники рубили настилы под пушки, вдали толпа воев внимала трубной проповеди Ипатия.

— От царя Махмуда приходили царев зять Елибердей, да князь Усеин Сараев, да Сеунь-Хозя, — Голтяй успел, едва появившись, выехать к татарам парламентером и теперь, сидючи у жаровни в двухслойном шатре, рассказывал о результатах уже мне.

— Стоят тут, почитай, осьмую седмицу, уходить не хотят, да и куда им идти? На полдень Седи-Яхматовы татары, на восход малого Мухаммеда, а на другие стороны великих князей земля, — дипломатично отвесил два поклона Андрей.

— Зело боятся войска великих князей и ся дают во власть вашу и детей в заложники. И хочет подписать взметную грамоту, клянется не причинять никоего зла и быть в любви до смерти, а сыновьям заказать на русские земли ходить.

Но пока, насколько я понял, ходят они именно на русские земли — жрать-то хочется, а прокормить такую ораву непросто. Оттого и рязанцы, и даже наместник брянский прислали воев.

— Почему не согласились?

— Без великих без князей никак не мочно.

— Ладно, утро вечера мудренее, обмыслим.

Ближники вышли, Вакула и Волк заняли свои позиции при входе. Дима привычно повернул голову, чтобы приказать выйти Зарке...

Эх, какая девка была, огонь!

В предбаннике возник шум, в щель всунул голову Вакула и пробасил:

— Григорий Протасьич, воевода мценской, умоляет принять и выслушать.

Дима дернул щекой — с чего бы Вакуле за одного из десятка воевод просить? Не иначе, серебришко звякнуло.