Прямой наследник (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 23

Окончательно крест в прямом и переносном смысле на идее брать приступом Кострому поставил епископ Иона. Он, стоило появится в Переславле, с ходу закатил проповедь о том, что русских людей сберегать надо, поелику еще Дмитрием Донским завещана великая задача — скинуть окончательно татарское иго да выстоять против Литвы.

Так подошел Патрикеев под благословение от местоблюстителя, да и поехал, а мы остались ждать результатов.

Глава 9 — Узнаю брата Диму!

Слава Ростова-города, что на озере Неро, одного из первых городов русских в Мерьской земле, от коего пошли и Суздаль, и Ярославль и даже сам Владимир, не говоря уж о выскочках вроде Твери, Нижнего Новгорода и тем более Москвы, давно истаяла. Та самая Москва даже владела половиной города — менее века, как разделился ростовский княжеский дом надвое, так ушлые москвичи откупили под себя. И ныне в городе две половины — Борисоглебская и Устретеньская, именуемые по «домашним» монастырям владетелей.

Границы как таковой «туда не ходи, сюда ходи» нет, просто половина доходов идет сразу великому князю, за чем зорко надзирает его наместник. Не сказать, что такое устройство необычно — на самой Москве третное управление, когда доходы и суд поделены натрое еще со времен Ивана Калиты, завещавшего доли сыновьям Семену, Ивану и Андрею. Но мороки с этим...

Так и на Ростове, только суд тут единый, местный. На Москве-то все рядом, любую непонятку разрулить можно, а в Ростов не наездишься. Так что пусть их, ростовских, если не наглеют, а потихоньку тырят — разборки дороже встанут. Да и сколько они увести смогут, доходы от невеликого княжества не так чтобы очень большие, а сами ростовские князья давно обеднели, особенно после того, как ввязались в свару за ханский ярлык. Я уж не помню, при Калите или Донском половина к Москве отошла, а сами князья все больше и больше превращались в служилых. И это правильно — надо потихоньку деление на уделы сворачивать, наше светлое будущее уже не феодализм, а капитализм, для чего необходимо единое правовое поле. Князей мало-помалу в бояре определять, а то у нас если селом владеет, то непременно князь, прямо как в Грузии было. Вообще, если взять власть покрепче, то надо ввести такой порядок, что князь — исключительно и только владелец княжества. А коли владений нет, то и титула нет. Иначе не продохнуть от князей будет, где-то встречал, что ко временам Петра I только угасших княжеских родов полторы сотни насчитывалось, а сколько еще продолжалось? Ста фамилий и так выше крыши, не к чему плодить. Вот в таких раздумьях я и прибыл на саммит в верхах.

Ростов давно не знал военной тревоги и потому некогда грозные дубовые городни покосились, а острые кровли башен зияли многочисленными прорехами. Невероятный простор заснеженного озера подступал прямо к церквям, избам и теремам, рифмуясь морозной дымкой вдали с дымом от сотен печей.

Небольшая наша кавалькада, человек в двадцать пять, миновала детинец, проехала город насквозь и двинулась дальше по берегу, в Богоявленский монастырь, где обитал епископ Ефрем и где нам предстояло дожидаться Шемяку.

Но первым прибыл вестноноша из Кукшинского — Федька Пестрый неусыпно бдил и сообщал, что во-первых, Юрьевичи, похоже, разругались и без нашей помощи, так как Василий со своими людьми ушел из Костромы на Галич. Ну и славно, тезка у меня явно буйный и непредсказуемый, чем дальше он от переговоров, тем спокойнее. Во-вторых, ушел он налегке, брат не дал окончательно обобрать город. В-третьих, вятские, кто со мной урядился, из Кукшинского не разошлись, а сидели в городке, но в наши разборки не вмешивались, как и было договорено. Ну и наконец, что кузен выехал в Ростов, тоже в малой силе, пол-тридесят человек и в обход, а не торной дорогой через Ярославль. Тамошние князья, особенно Брюхатый, очень на Юрьевичей после весеннего погрома злы и вполне могли бы в поруб посадить, или еще какую пакость устроить.

Патрикеев, конечно, сразу возбудился и стал придумывать, как бы Шемяку повинтить. Московского наместника с его послужильцами он из Ростова услал, но гонец запросто может добечь до Переславля, всего-то шестьдесят верст, переговоры затянуть, дождаться подхода дружины и — ррраз!

Простые они тут ребята, дают — бери, бьют — беги, на два шага вперед думать — зачем, однова живем! Оттого-то Витовт так ловко их под себя и подминал.

— Ты ж крест целовал, что ему путь чист, Юрий Патрикеевич! — делано изумился я. — Клятву преступить хочешь? Грех это, большой грех!

— Отмолим, — убежденно вздернул бороду Патрикеев. — К Троице съездим, игумен Зиновий разрешит от греха.

— Игумен-то разрешит, чего же нет, коли ты к нему со вкладом придешь. А вот разрешит ли Господь? Ты же как поганые думаешь, мол, жертву принес и все, идолов задобрил. А мы православные, мы сами душу свою спасать должны.

Литвин в изумлении вытаращился на меня и ушел задумчивый.

Шемяка прибыл к вечеру, монастырский двор сразу заполнился ржанием, лязгом оружия, звоном удил, говором, но все мгновенно смолкло, стоило мне и епископу выйти на крыльцо кельи.

— По здорову ли, брат мой Дмитрий, — склонил я голову.

— По здорову ли, брат мой Василий, — отрепетовал кузен.

А я краешком глаза рассматривал его отряд, насколько это возможно в темноте, еле разбавленной факелами. Кони гладкие, потники и попоны на всех одинаковые, да и тулупы у молодцев тоже. И епанчи[i] у всех серые, только у двоих синие, да у самого Шемяки красная. Отборные ребята, меня даже жаба придушила, что у меня Волк один, а тут каждый второй волком смотрит. Хороший, надо полагать, из братца начальник — людей подобрал, экипировал...

В заднем ряду с седла сняли арбалет, настоящий, с воротом! Крут братец, ой как крут, я тут только рычажные видел. Если у дядьки Юрия и такое же отношение и порядок, то понятно, почему он хороший полководец. Завидно, честное слово.

Спустился я с крыльца, шагнул навстречу, спиной почуял, как мои напряглись, да и Шемякины тоже подобрались — а ну как пырну их вождя? Но не при архиерее же, и Дима тоже шагнул ко мне, мы обнялись и троекратно расцеловались. Я прям услышал, как все выдохнули.

Ефрем, как радушный хозяин, приказал монахам устроить новоприбывших, накормить-напоить и спать уложить, а уж разговоры начинать с утра, после приличествующего делу молебна.

Засыпал долго, ворочался, потом сообразил, что меня дмитриевы вои зацепили — неким несоответствием уже привычному образу. Каким? Попоны и тулупы? Нет, многие владетели своих ближних стараются одеть одинаково, у меня тоже по торжественным случаям рынды все в красном ходят. Это бояре каждый наособицу наряжается-величается, а тут обычные дети боярские, послужильцы, что хозяин выдал, то и носят. Епанчи? Кстати, а у них и сапоги в масть — серые, синие и красные... Черт его знает, но в европах вроде все носили цвета сюзерена, а было ли такое на Руси, мне неизвестно. Арбалет? Да нет, таких в Европе полно, вот и к нам попал один. Черт, да что с ними не так?

Утром наскоро помолились в кельях, поснидали монастырской пищи и по приглашению епископа Ефрема собрались в трапезной у большого стола.

— Помолимся, дети мои, — начал епископ и задвинул полноценную проповедь.

На архиереев, памятных мне, Ефрем походил мало — крепкий, подвижный мужик, борода «соль с перцем», лет может сорока, а может и пятидесяти. Никакого намека на пузцо, зато руки с мозолями и глаз, как тут говорят, ярый.

— Господи всеблагой и человеколюбивый, укажи нам путь ко спасению и к миру во князьях, пресеки котору, низвергни гордых, награди смиренных...

— Помните, дети мои, яко рече Господь наш Иисус «всякое царство разделишееся на ся запустеет, и всяк град или дом разделивыйся на ся не станет».

Тут он прав на все сто, если мы меж собой бодаться не перестанем, сожрут нас соседи и не подавятся.

Дослушав владыку, все дружно перекрестились, степенно подошли под благословение и расселись на тяжелых лавках, ради такого случая застланных войлоками. Ну чисто переговоры на высшем уровне. Первым делом я принял поданный мне сверток, снял шелковую ткань и вернул Дмитрию тот самый пояс, «на золотых чепех с каменьем». Он и так знает, что я выходку Софьи Витовтовны не одобряю (маман, кстати, тут же, рядом, в женском монастыре, надо бы навестить), но одно дело просто не одобрять, но при этом заныкать отобранное, и совсем другое — вернуть очень дорогую вещь.