Рождество под кипарисами - Слимани Лейла - Страница 38

Мурад прижался к своему командиру. Он потянул его за рукав, и Амин рассердился.

– Что тебе? – спросил он по-арабски. – Не видишь, я разговариваю?

Но Мурад не отставал. Он в испуге уставился на Амина.

– А это разве не свинина? – спросил он, указывая на блюда. Потом поднял брови и выразительно поглядел на стаканы: – А вот это? Это ведь спиртное, правда?

Амин посмотрел на него и почти беззвучно проговорил:

– Ешь и молчи.

Потом, когда они шагали по темным улицам деревни туда, где их ждал ночлег, Амин спросил его:

– Ну и что нам за это будет? Чего ты испугался? Что попадешь в ад? Мы там уже были и вернулись оттуда.

Жарко натопленная комната, полная тарелка еды, улыбка девушки – не об этом ли они мечтали, когда в мае сорокового года шли под конвоем солдат СС, попав в плен после сражения в районе Ла-Орнь? Они шагали не один день, и Мурад умолял Амина, чтобы тот позволил ему нести свой вещмешок. Какое они имели отношение ко всему этому? Они только хотели работать на маленькой ферме на далеком холме. У них не было врагов, которых они не знали бы по именам, а там, столкнувшись лицом к лицу с людьми гигантского роста, людьми, говорившими на незнакомом языке, они побросали оружие и построились в ряд. Однажды ночью они остановились на краю поля и в густой ночной темноте стали ковырять прихваченную заморозком землю. Они в полном молчании выкапывали крошечные, едва сформировавшиеся клубни картофеля и ели их, стараясь жевать как можно тише. В ту ночь у всех началась рвота, некоторые мучились поносом. Когда рассвело и настало время трогаться в путь, они бросили последний взгляд на поле. Оно было изрыто узкими бороздами ярости, как будто его вскопали острыми когтями мелкие зверьки. Потом их посадили на поезд и отвезли в лагерь для военнопленных близ Дортмунда.

– Расскажи о лагере! – потребовала Аиша, у которой уже слипались глаза.

– И о лагере расскажем, но потом, – пообещал Амин, утомленный воспоминаниями.

Амин отвел Мурада в дальний конец коридора и открыл дверь в маленькую комнату, стены которой были обиты тканью с цветочным рисунком. Мурад не осмелился туда войти, его смутила нежность этой женской комнаты. На тумбочке у кровати стоял стеклянный графин с изображением букета фиалок. Матильда сшила занавески из шуршащей ткани и разложила на кровати целую кучу ярких подушек. Мурад, настроившийся спать на скамье или же прямо на полу в кухне, был озадачен.

– Ты можешь оставаться у нас, сколько пожелаешь, – успокоил его Амин. – Хорошо, что ты приехал.

Мурад разделся и лег на чистые простыни. Вокруг было тихо и спокойно, но он не мог уснуть. Он открыл окно, сбросил на пол одеяло, но ничто не могло унять его тоску. Он впал в такую панику, что уже приготовился встать, надеть мокрую одежду и уйти в ночь. Эта тихая радость, эта безмятежность, это человеческое тепло – они были не для него. Он не имел права, подумал он, приносить сюда свои грехи, омрачать жизнь этих людей своими тайнами. Лежа в кровати, Мурад устыдился того, что не все им рассказал. Он подумал, что, когда Амин узнает правду, он выгонит его, грубо обругает и обвинит в том, что он злоупотребил его добротой.

Мурад с удовольствием положил бы ладонь на руку Амина и, если бы осмелился, прижался бы щекой к плечу своего командира, вдохнул его запах. Он хотел бы, чтобы объятие на пороге комнаты длилось целую вечность. Он проявлял лицемерную радость, общаясь с Матильдой и ребенком, а сам предпочитал бы, чтобы их здесь не было, чтобы никто не стоял между ним и его командиром. Только недавно он с чувственным наслаждением натянул кальсоны и нательную сорочку Амина и теперь в этом раскаивался. Как ему было стыдно! Глаза его наполнились слезами, оттого что он чувствовал свой разгоряченный член, живот, судорожно сжимавшийся от желания. Он попытался изгнать эти картины из своего воображения. Впился зубами в руку, словно больной, измученный физическими страданиями. Не нужно об этом думать, как не нужно думать о мертвецах, о развороченных телах, гниющих в грязных лужах, о проклятом муссоне, сводившем с ума его товарищей в Индокитае, о застывших подтеках черной крови тех, кто предпочел убить себя, лишь бы не идти снова в бой. Не нужно думать ни о войне, ни о безумном, лихорадочном, неотступном желании искать нежности у Амина.

Однако он пришел именно сюда и теперь не мог решиться покинуть этот дом. Правда была в том, что его дезертирство имело единственную цель, оно вело только к одному. Ночи напролет, пока он шагал вперед либо прятался в вагонах для скота, на чердаках или в подвалах, все дни, когда он, изнемогая от усталости, засыпал на вокзалах, позабыв, что следует бояться, перед ним стояло лицо Амина. Он думал об улыбке командира, кривоватой улыбке, лишь наполовину открывавшей его белоснежные зубы. За эту улыбку он пересек бы не один континент. В то время как другие солдаты носили у сердца фотографии бессмысленных голоногих красоток, дрочили, грезя о молочно-белых грудях какой-нибудь шлюхи или далекой невесты, у Мурада была одна мечта – снова встретиться со своим командиром.

Утром Амин ждал его на кухне. Матильда сидела, держа Аишу на коленях, обе были поглощены изучением анатомической таблицы, изображавшей работу почек. Селим, от которого попахивало мочой, играл на полу с пустыми кастрюлями.

– О, вот и ты! – воскликнул Амин. – Я размышлял всю ночь, и у меня появилось для тебя предложение. Пойдем со мной, я все расскажу по дороге.

Матильда налила Мураду чашку кофе, он выпил ее залпом. Амин взял куртку, темные очки, поцеловал в плечо Матильду и кончиками пальцев провел по ягодицам жены.

– Ну, идите же наконец! – смеясь, сказала она.

Они пошли к стойлам.

– Хочу тебе показать, чего я добился за каких-нибудь пять лет. Несколько месяцев назад по рекомендации соседки, вдовы Мерсье, я нанял молодого француза присматривать за работниками. Отличный был парень, честный, трудолюбивый, но недавно вернулся во Францию. Здесь много работы и большие возможности. Я хотел бы, чтобы ты мне помог. Если останешься, будешь руководить работниками.

Мурад молча шел рядом, шагая в ногу со своим командиром. Он совершенно не разбирался в сельском хозяйстве, но вырос в деревне, к тому же считал, что любое поручение Амина должен выполнить обязательно. Амин показал ему плантацию фруктовых деревьев, занимавшую теперь большую часть его владений. Он рассказал Мураду о своем страстном увлечении оливами, благородными растениями, с которыми он много экспериментировал.

– Мне хочется соорудить оранжерею, чтобы выращивать собственные саженцы, увеличить урожайность. Надо будет создать питомник, устроить систему обогрева и увлажнения. А еще мне нужно время, чтобы заниматься своими исследованиями и выведением новых сортов. – Раскрасневшись от возбуждения, Амин сжал руку Мурада. – У меня встреча в Сельскохозяйственной палате. Договорим позже, когда вернусь, ладно?

В тот же вечер Мурад принял предложение Амина и поселился в гараже, стоявшем у подножия огромной пальмы, совсем рядом с домом. По ночам он слышал, как крысы, шурша листьями, карабкаются по плющу, обвивавшему необъятный ствол. Мурад почти ни в чем не нуждался: походная кровать, одеяло, которое он складывал каждое утро с маниакальной аккуратностью, солдатский котелок и большой кувшин воды, чтобы наскоро помыться. Если бы ему велели справлять нужду прямо в поле, это его не удивило бы и не шокировало. Но он пользовался наружным туалетом, устроенным во дворе кухни для служанки Тамо: ей не позволялось писать там же, где писала Матильда. Мурад установил для рабочих армейскую дисциплину. Не прошло и месяца, как они дружно его возненавидели. «Дисциплина в армии – секрет ее победы», – повторял Мурад. Он был хуже некоторых французов, хуже тех, кто запирал плохих работников в тесной каморке или лупил их. Этот парень, жаловались феллахи, хуже, чем иностранец. Он предатель, продажный тип, он из племени работорговцев, которые строят свои империи на горбу своего народа.