Рождество под кипарисами - Слимани Лейла - Страница 10

Амин крепко держал дочь, обхватив ее поперек туловища. Он был взбешен:

– Что это за цирк? Отпусти дверцу, слышишь? Веди себя прилично. Нам за тебя стыдно.

Платье на Аише задралось до пояса, и стали видны трусики. Школьный сторож с беспокойством наблюдал за ними. Но вмешаться не посмел. Старика марокканца с круглым приветливым лицом звали Браим. Он прикрывал лысую голову белой шапочкой-гафией ажурной вязки. Его слишком просторный темно-синий пиджак был безупречно отутюжен. Родителям не удавалось успокоить дочь, казалось, одержимую демоном. Церемония начала учебного года неминуемо будет сорвана, и директриса разгневается, узнав, что у ворот ее почтенного заведения разыгрался такой спектакль. Она строго с него за это спросит и будет сердиться.

Старый сторож подошел к машине и так нежно, как только мог, принялся разгибать маленькие пальчики, вцепившиеся в дверцу. Сказал по-арабски, обращаясь к Амину:

– Я ее держу, а ты жми на газ и уезжай.

Амин кивнул. Вскинув голову, подбородком указал Матильде на ее место, та села. Он не поблагодарил старика. Как только Аиша ослабила хватку, ее отец рванул с места. Машина скрылась вдали, и Аиша так и не узнала, посмотрела ли на нее мать на прощание. Да, они ее и вправду бросили.

Она очутилась на тротуаре. Ее голубое платье измялось, одна пуговица оторвалась и потерялась. Глаза у нее покраснели от слез, а мужчина, державший ее за руку, не был ее отцом. «Я не могу проводить тебя во двор. Мне положено стоять здесь, у ограды. Это моя работа». Он положил ладонь на спину девочки и подтолкнул ее к входу. Аиша послушно кивнула. Ей было стыдно. Она ведь хотела быть незаметной, как стрекоза, а вместо этого привлекла к себе всеобщее внимание. Она пошла по дорожке, в конце которой ее ждали монахини в длинных черных одеяниях, выстроившиеся у входа в классную комнату.

Она вошла в класс. Ученицы уже расселись по своим местам и, улыбаясь, разглядывали ее. Аиша пережила такой страх, что теперь ей ужасно захотелось спать. В голове у нее нестерпимо шумело. Если бы она сейчас закрыла глаза, то провалилась бы в глубокий сон, она это знала. Одна из сестер взяла ее за плечо. Она держала в руке листок бумаги.

– Как тебя зовут?

Аиша подняла глаза, не понимая, чего от нее хотят. Монахиня была очень молода, и ее красивое бледное лицо понравилось Аише. Сестра повторила вопрос, склонилась к девочке, и та наконец прошептала:

– Меня зовут Мшиша.

Сестра нахмурилась. Поправила сползшие на кончик носа очки и сверилась со списком учениц. «Мадемуазель Бельхадж. Мадемуазель Аиша Бельхадж, дата рождения: 16 ноября 1947 года».

Девочка повернулась. Она огляделась вокруг, словно не понимая, к кому обращается монахиня. Она не знала, кто все эти люди, и с трудом удержалась, чтобы не разрыдаться. У нее задрожал подбородок. Она обхватила себя руками и вонзила ногти в кожу плеч. Что случилось? Что она такого натворила, за что ее здесь заперли? Когда мама вернется? Сестре стоило большого труда поверить в это, но она вынуждена была признать очевидное. Эта девочка не знала, как ее зовут.

– Мадемуазель Бельхадж, сядьте вон там, у окна.

Сколько Аиша себя помнила, она слышала только это имя – Мшиша. Это имя мама выкрикивала с крыльца дома, когда звала дочку ужинать. Это имя передавалось от одного крестьянина к другому, перелетало между стволами деревьев на другую сторону холма, когда девочку искали и в конце концов нашли у подножия дерева: она спала, свернувшись клубочком. «Мшиша» – слышала она, и не могло у нее быть другого имени, потому что именно его приносил ветер, оно смешило берберских женщин, которые нежно обнимали ее, как собственное дитя. Это имя мать тихонько напевала, вставляя его в считалочки, которые сочиняла сама. Звуки этого имени – последнее, что она слышала перед сном, с самого рождения они наполняли ее сны. Мшиша, маленький котенок. Старушка Ито была в доме, когда родилась Аиша, и она первая обратила внимание Матильды на то, что крики младенца похожи на кошачье мяуканье, и дала девочке такое прозвище. Ито научила Матильду привязывать малышку к спине большим куском полотна: «Она будет спать, пока ты работаешь». Матильде это показалось забавным. Так они и проводили все дни напролет. Ротик дочери прижимался к ее затылку целыми днями. И это переполняло ее нежностью.

Аиша села на то место, что указала ей учительница, – у окна, сразу за красоткой Бланш Колиньи. Школьницы скосили на нее глаза, и Аиша почувствовала, что их неожиданное внимание представляет для нее угрозу. Бланш показала ей язык, хихикнула и ткнула свою соседку по парте локтем в живот. Она изобразила, как Аиша чешется: мать шила ей трусы из дешевой колючей шерсти. Аиша отвернулась к окну и спрятала лицо в сгибе локтя. Сестра Мари-Соланж подошла к ней:

– Что случилось, мадемуазель? Вы плачете?

– Нет, я не плачу. Я привыкла спать днем.

Аиша постоянно несла тяжкий груз стыда. Стыда за свои наряды, сшитые матерью. Серенькие мешковатые одежки, которые Матильда иногда украшала кокетливыми деталями. Цветочками на манжетах, голубой каемкой на вороте. Но ни одна вещь не выглядела новой. Все они были как будто с чужого плеча. Все казались поношенными. Она стыдилась своих волос. Эта бесформенная курчавая масса, не поддававшаяся расческе, вылезавшая из-под любых заколок, которыми Матильда безуспешно пыталась ее усмирить, причиняла Аише самые острые страдания. Матильда не знала, что делать с волосами дочери. Такую гриву невозможно было укротить. Тонкие волосы секлись от заколок, горели под щипцами, не желали расчесываться. Она спросила совета у Муилалы, своей свекрови, но та лишь пожала плечами. В их семействе ни у одной женщины, к счастью, не было такой копны курчавых волос. Аиша унаследовала волосы от отца. Но Амин стриг их очень коротко, по-военному. А оттого, что он ходил в хаммам и поливал голову обжигающе горячей водой, волосяные луковицы атрофировались, и волосы вообще перестали расти.

Из-за прически Аишу осыпали самыми унизительными насмешками. Во дворе все взгляды были прикованы к ней. К ее хрупкой фигурке, личику эльфа и гигантской шевелюре – взрыву светлых непокорных прядей, сиявших на ярком солнце, словно золотой венец. Сколько раз она мечтала о таких волосах, как у Бланш! Стоя перед зеркалом в спальне матери, она прикрывала ладонями свои буйные кудри и представляла себе, как выглядела бы с длинными шелковистыми волосами, как у Бланш. Или с крупными каштановыми завитками, как у Сильви. Или с блестящими косами, как у Николь. Ее дядюшка Омар поддразнивал ее. Говорил, что ей, скорее всего, трудновато будет найти мужа, потому что она похожа на огородное пугало. Да, на голову Аиши словно водрузили копну сена. Она чувствовала себя смешной в своих убогих нарядах, весь свой облик считала нелепым.

Одна за другой проходили недели, совершенно одинаковые. Каждое утро Аиша просыпалась на рассвете, впотьмах вставала на колени у изножья кровати и просила Господа сделать так, чтобы сегодня они не опоздали в школу. Но всякий раз что-нибудь случалось. То проблема с плитой, из которой шел черный дым. То отец ссорился с матерью. Крики разносились по всему коридору. Наконец появлялась мать, поправляя прическу и платочек на шее. И утирая слезу тыльной стороной ладони. Она пыталась сохранять достоинство, но в итоге теряла самообладание. Разворачивалась в дверях. Кричала, что хочет отсюда уехать, что она совершила самую ужасную ошибку в жизни, что она здесь чужая. Что если бы ее отец знал, он расквасил бы физиономию ее грубияну мужу. Но ее отец ни о чем не знал. Он был далеко. И Матильде приходилось сложить оружие. Она ворчала на дочь, смирно ожидавшую ее у двери. А та хотела сказать: «Ну давай же, поторопись! Могу я хоть раз приехать в школу вовремя?»

Аиша проклинала их машину, выкупленную отцом у американской армии за скромную сумму. Амин попытался соскоблить нарисованный на капоте флаг, но побоялся испортить металл, и на кузове так и осталось несколько облупленных звезд и кусок полосатого поля. Пикап был не только уродлив, но и крайне капризен. Когда стояла жара, из-под капота начинал валить серый дым, и приходилось останавливаться, чтобы остудить мотор. А зимой машина не желала трогаться с места. «Ей надо прогреться», – твердила Матильда. Аиша считала пикап виновником всех своих бед и проклинала Америку, притом что все перед ней благоговели. «Там одни только жулики, недотепы, идиоты безмозглые», – твердила она про себя. Из-за этой старой развалюхи она стала мишенью для насмешек у своих одноклассниц: «Скажи родителям, пусть купят тебе осла! Будешь реже опаздывать!» – и получала замечания от директрисы.