Зло, действуй! (СИ) - Мамаева Надежда - Страница 54

   Мы оба, как два сумасшедших, отдавались этому мигу свободы, растворялись друг в друге, забыв о реальности. Казалось, умри мы оба в этот миг – и не заметили бы, потому что сейчас не было ничего важнее друг друга и наших чувств, что рождали эти безумные и невесомые прикосновения. Они проникали, казалось, не просто под кожу. Нет, куда-то гораздо глубже. Туда, где жила душа.

   И тут, в это мгновение, которое было только наше: мое и Вира, ворвался надсадный кашель умиравшего от чахотки больного. И плевать, что оный уже пару сотен лет как труп. Кхекал полтергейст очень выразительно и громко.

   Это-то и заставило меня прийти в себя. Где я? Кто? И какого хр… овоща я творю? Это были мои первые мыcли, когда я вернулась в реальность лечебной палаты.

   Вир, которого я уже давно не держала за дублет, поднялся. Рвано,тяжело выдохнул, словно пытаясь справиться с самим собой. Не сказать, чтобы ему это удалось сразу, но железный самоконтроль Лиса взял власть над эмоциями.

   А мне… мне оставалось только завидовать. Но чтобы Вир об этом узнал? Да ни за что. Потому-то я, попытавшись напустить на себя независимый вид, сказала:

   – Вот так нужно желать спокойной ночи. Мне, – последнее слово выделила особо, чтобы этот рыжий и не думал, что принцип универсальный и нужно его применять на ком-то еще. Например, на своей будущей жене.

   Последняя мысль меня отрезвила лучше любых неделикатных покашливаний.

   Я забылась. Совершенно и непростительно. Затo и Вир, кажется, забыл о своих вопросах: как я упала, зачем летала на Урагане…

   Все же хороший метод – поцелуйная амнезия. Только очень уж болезненный. Когда знаешь, что Лис твой только на здесь и на сейчас и ни часом больше… Сначала мне казалось, что я смогу вынести эту мысль, смириться с ней. А на деле оказалось, что нет.

   Кажется, поэты называют такое состояние разбитым сердцем. Вранье. По ощущениям это скорее похоже, что тебе враз сломали все кости.

   Я понимала, что Вир не откажется от своей цели, к которой шел всю жизнь. Остался всего один шаг – дoговорной брак. И он добьется задуманного. А я – я не должна ему мешать. Ни как простолюдинка Бри, ни как государственная преступница рина Эвинбри. К тому же последняя и вовсе официально мертва.

   – Спокойной ночи, – произнесла я и прикрыла глаза. Смотреть на рыжего не было сил.

   Дверь едва слышно затворилась. А я удостоилась вопроса с поистине пуританcкими интонациями.

   – И что это такое сейчас было? - допытывался призрак, вылетев из сумки.

   – Моя большая ошибка. Очередная, - вздохнула и потянулась к бумагам, которые добыла, сломав пару умертвий, колокольню и одну драконью психику. Развернула одинаково белые, ровные, сложенные точно по линеечке вчетверо листы и вчиталась в строки, написанные моим почерком. Точнее, рукой Эви. И, судя по тому, что я видела, становилось абсолютно яcно, что девица Файрвинд была ученицей Смерти.

   – Неужели она и вправду… – потрясенно ахнул дух у меня над ухом, дойдя, видимо, до того момента, где Эви в красках описывала ритуал, который использовала, чтобы развеять душу матери.

   Вот только смущало одно: тут все было слишком уж очевидным. Ρовные строки, ровные, через три дня, даты, ни единой помарки. Из этой идеальности выбивалась только одна литера, которая была то с игривым хвостиком наверху,то с прямым стремительным росчерком.

   Я задумчиво потерла меж пальцев лист. На мне остался едва заметный жирный отпечаток.

   – Скажи, а у вас принято на бумагу накладывать заклинания для сохранности? - вдруг задала я вопрос полтергейсту.

   – Возможно, за последние пару сотен лет и появились такие заклинания, - осторожно начал призрак, не понимая, куда я клоню, – но в мое время для того, чтобы сберечь записи, использовали шкатулки-артефакты. Так прoще, чем на каждый листок чары накладывать. Ведь не факт, что, скажем, письмо с первого раза без клякс получится… Зачем такая пустая трата магических сил? - философски заметил дух и поинтересовался: – А почему ты спросила?

   Я вместо ответа показала лист со своим отпечатком большого пальца. А затем, глядя на недоуменное полупрозрачное лицо полтергейста, пояснила:

   – Я сначала подумала, что нечаянно впитала какие-то чары, раз сумела оставить на бумаге это. Но сейчас думаю, что там ничего и не было. А теперь взгляни на даты. Судя по ним, первоначальным записям года два… А выглядят так, будто только сегодня из-под пера вышли. Ни на одном лишнего залома нет. Бумага опять же одинаковая. Словно ее из одной пачки достали только затем, чтобы написать на себя компромат и отложить в сторону.

   – И что не так? - не понял дух.

    – Да все! – Я в сердцах ударила кулаком по тумбе так, что стоявший на ней стакан с водой подпрыгнул. А лист, который я при этом держала в пальцах, смялся.

   – Вот, смотри: люди ведут записи зачем? Чтобы, когда ты что-то забудешь, к ним вернуться. Или дневник – чтобы выговориться. Но это не дневник, который можно было бы легко спрятать. Это именно заметки на отдельных листах. И в этих бумагах – описания темных ритуалов. Причем последние перемежаются с воспоминаниями и планами Эви о перевороте. Но если это заметки,то она хотя бы раз должна была перечитать написанное? Загнуть уголок там на память, черкануть на полях.

   – А ведь ты права… – ошарашенно протянул дух. – Какие-то они гладенькие для набросков гримуара.

   – К тому же меня смущает, что все на отдельных листах. Не прошиты вместе, чтобы удобнее было находить нужное. Зато при обыске такой бумаге гораздо легче попасться в руки законнику, выпав откуда-нибудь…

   – Ты хочешь сказать, что Эви подставили?

   – Сейчас мы в этом точно убедимся. – И я потянулась к сумке, где у меня лежали маленький бутылек с плотно притеpтой пробкой, на дне которогo было совсем немного чернил, и перо. Последнее, увы, оказалось сломанным. Но и небольшого остатка стержня мне хватило. Я окунула его в темную жидкость и начала выводить слова. Без особого смысла. Но все их объединяло одно – литера, у которой в добытых бумагах было разное написание.

   – Ну и? - не понял склонившийся надо мной дух, зависнув в воздухе и в мыслительном процессе.

   – А теперь сравни эту закорючку с вот этими. - Мой палец ткнул сначала в только что выведенную букву и точно такие же, но уже в «чернокнижных записях».

   – Все равно не понимаю, - насторожился дух.

   – Я давно заметила, что мне достался почерк Эви. Ровный, каллиграфический. И даже если я торопилась на лекциях, одни и те же литеры выходили всегда одинаково аккуратно. Чтобы поставить вот такой прямой росчерк, - палец вновь уперся в сомнительную закорючку, - мне нужно об этом специально подумать и заставить руку пойти не по привычному движению. А я не думаю, что, когда делаешь заметки для себя, обращаешь внимание на то, чтобы изменить детали почерка.

   – Ты хочешь сказать…

   – Тот, кто копировал ее почерк, порой то ли уставал, то ли торопился, то ли терял концентрацию. Потому и проскакивали вот эти росчерки, - вынесла я вердикт и, тряхнув листом в воздухе, припечатала: – Это подделка. Старательная, искусная. Но это писала не Эви. Хотя очень похоже. Но кто будет вникать в такие тонкости, когда дело и так уже почти раскрыто… Да и завитушка в бумагах – лишь косвенное доказательство…

   – Но кому это надо?

   – Полагаю, тому же, кто и убил твою настоящую пра- много раз внучку. Думаю, хотели концы в воду. Вдруг бы на допросе она начала упираться, клятвы крови давать, что не виновна…

   – На сканирование памяти согласилась, хотя после него в половине случаев маг становится овощем… – поддакнул полтергейст.

   – А так умерла в постели, - развила я мысль. - Дознаватели могли предположить, что Эви с проклятием чернокнижным сама намудрила и ей прилетел смертельный откат…

   – И… как теперь? - неуверенно спросил призрак.

   – Нужно искать того, кто меня убил. И это явно кто-то, с кем Эви была знакома. Человеку с улицы добыть образцы почерка проблематичнее, чем какой-нибудь подруге. И проще всего это будет сделать на живца.