Водородная Соната - Бэнкс Иэн М. - Страница 30

Коссонт снисходительно улыбнулась.

Иссерем-КьиРиа мог быть любого возраста, подумалось ей, если судить по его коже. Она была очень гладкой, но в то же время какой-то …замшелой. Выражение лица было самым непроницаемым из всех, с какими она когда-либо сталкивалась, хотя, конечно, они принадлежали к разным видам: она не ожидала, что сможет прочитать выражение лица инопланетянина, даже если тот был частью обширного метавида гуманоидов. Генетически он относился к млекопитающим — у него даже имелись рудиментарные соски на груди, выглядевшие как пара болезненных укусов насекомых. Очевидно, это было то самое тело, в котором он обитал до того, как перенёс себя в левиафида. Все это время оно хранилось на плоту Апраниприла. Теперь он вернулся.

По его словам, он провел всю свою жизнь, базируясь в этом единственном гуманоидном теле, скитаясь по Культуре и за ее пределами, преимущественно среди остатков породивших ее цивилизаций — включая цивилизацию гзилтов, хотя они так и не сподобились присоединиться. Он наблюдал за стагнацией гзилтов, в то время как Культура превращалась из капризного, ветхого собрания разрозненных обществ — некоторые из них практически не разговаривали друг с другом — в целенаправленно однородную и вместе с тем разнообразную, постоянно расширяющуюся формацию, неуклонно двигаясь к той известности и могуществу, которыми теперь обладала.

На протяжении всего времени он брал то, что он называл случайными отпусками в других формах, как внутри Культуры, так и вне её: он был птицами, рыбами, животными, машинами, инопланетянами дюжины разных типов и полов, в некоторых случаях на протяжении столетий. Тем не менее, он всегда возвращался в то самое первое, постоянно обновляющееся гуманоидное тело, его воспоминания освежались, а вкус и аппетит омолаживались. И поиск был непрестанным: он никогда не успокаивался и никогда не возвращался туда, где вырос, — где бы ни было это место (где именно он отказался ей сказать).

Затем, в течение последних нескольких десятилетий — преследуя внезапно взыгравший в нём интерес к звуку, превыше всех иных чувств — он был левиафидом здесь, в водном мире Перитч IV, его голос был мощным, разрывающим океан воплем, импульсно направленным взрывом подводного звука, способным распространяться на тысячи километров или превращать в порошок мелких морских животных, убивая их мгновенным сокрушительным давлением. Коссонт понятия не имела, какие ощущения он испытывал при этом.

- “Соната” — не просто самое известное произведение Вилабье, — сказала она. — Это его самая сложная работа. Особенно для своего времени. Да и впоследствии многие критики считали и считают его лучшим, во многих отношениях непревзойдённым.

— Тем не менее, он… ненавидел её, — настаивал Иссерем — КьиРиа. — Он написал… центральную часть, чтобы доказать, как легко писать такую… математическую… программную музыку, но в ней не было… любви. И мелодии.

— Мелодия — это еще не все.

— Ничто не существенно, не так ли? — Он посмотрел на нее, снова вытирая лицо. — Тогда он понял, что даже в рамках своей… диктаторской, последовательной логики произведение было незаконченным и представляло собой лишь частичную критику того, что он ненавидел, поэтому он решил… завершить его и сделал это.

Иссерем — КьиРиа выглядел задумчивым, уставившись на клочок неба, видимый за трепещущим куполом наверху, защищающим их от палящего тропического солнца.

— Возможно, это была… ошибка Тика, — тихо размышлял он. Он назвал Вилабье «Тик», что являлось сокращением от Тикрина, имени композитора. Коссонт заметила, что он впервые сделал это. И, как ей показалось, в такой фамильярности сквозило некое притворство.

— …Кажется, он начал воспринимать свою шутку слишком серьезно. — Он посмотрел на нее. — Я пытался предупредить его.

— Вы знали его, когда он писал сонату? — спросила она, отхлебнув из стакана, стараясь говорить нейтрально, не выдавая своего скепсиса.

— Мы встречались несколько раз… пока он писал её. Я был… — он изящно махнул рукой из воды, роняя капли на плещущуюся воду, — … одним из тех культурных атташе, знаете ли.

Она кивнула.

— Я даже помог ему.

— ?

— О, не с музыкой… как таковой. — Старик улыбнулся. — С сопоставлением. С соответствием каждой ноты высокоуровневым глифам в марайне.

Марайн был языком Культуры, используемым поныне. Она сочла вежливым выучить его для визита по обмену; были даже некоторые слова, которые он разделял с языком гзилт, что облегчало задачу. В последнее время, спустя почти год, как она говорила на нём, она поняла, что невольно начала думать на марайне, а также что Гзилт начал казаться ей немного грубым и неуклюжим по сравнению с ним. Это заставляло ее чувствовать себя странно нелояльной.

— Марайн был уже тогда в ходу? — спросила она.

— Культура… имела свой язык гораздо раньше, чем начала отсчёт своего существования.

— Вы сопоставляли…

— Каждая нота к многомерному глифу.

— В Марайне?

— В разговорной версии… сетка три на три, используемая для формирования письменной… отображаемой версии, — это просто — базовый уровень фрактала, бесконечно масштабируемый многомерный дескриптор. Есть более сложные пласты.

— В самом деле? Помимо нонарного?

Он выглядел огорченным.

— Нонари… неверны. На самом деле это двоичный файл, расположенный в… сетке три на три. Но да. Три на четыре, четыре на четыре… три в кубе, четыре в кубе… и так далее. Только Разумы способны понять версии в нескольких дополнительных измерениях. Они могут удерживать все слова, которые составляют эти глифы, в своём… сознании. — Он посмотрел на нее. — В конечном счете, это можно так описать. Всю вселенную, вплоть до каждой последней частицы, луча и события можно было бы сжать в один глиф, одно… слово.

— Довольно таки длинное слово.

— Безнадежно длинное. Потребуется целая жизнь Вселенной, чтобы сформулировать его. Но тем не менее.

— И какой в этом был смысл? — спросила она. — В сопоставлении заметок с глифами?

— Понятия не имею, — признался старик, улыбаясь. — Но дело в том, что… Соната Водорода — это… продуманная, намеренная атака на композицию, которую она же и представляет. Он, Тик… ненавидел конфликтную, атональную музыку. По сути, он высмеивал её, показывая, как… легко её писать… и как трудно — по крайней мере, обычному существу, человеку — слушать. Теперь же она то, за что его больше всего помнят. — Он снова пожал плечами. — Такова судьба, как говорится. — Он посмотрел на море и затем тихо добавил: — Не следует мешать форму… со смыслом…

Она начала просыпаться, ощущая себя странно, одновременно тяжелой и невесомой. В ушах шумела кровь. Что-то сильно давило ей на плечи. Всё вокруг казалось до отвращения неправильным.

— Что это было? — спросил знакомый голос, звучавший приглушенно, едва слышный из-за непрестанного грохота в ушах.

— Дополнительная сущность потенциально находится на борту, — небрежно объявил другой голос — низкий — Сканирование. Выявлено: искусственная конструкция, личная.

— Кто это? — спросил приглушенный голос.

Теперь Коссонт узнала его: Пиан. Хотя, преследуя эту мысль, она все еще немного не понимала, кем или чем был «Пиан». Что-то близкое, связанное с привязанностью и раздражением. Это было максимум из того, что она способна была понять в данный момент.

— Паринхерм, Эглиль, — произнес мужской голос. — В симуляции.

Ей казалось, что кто-то сидит на ее плечах. Может быть, не взрослый человек, а ребенок. Кроме того, кто-то тянул ее за ноги и руки. За все… четыре руки. Их должно быть четыре? О, да, у нее было четыре руки в эти дни, в течение многих лет.

Она открыла глаза. Изображение двоилось. Что-то совсем маленькое, тесное. Образы слились воедино, став целым.

Мужчина, сидевший напротив, повернулся и посмотрел на нее. Андроид. Он был андроидом. Рядом с ним сидел человек, одетый во что-то серебристое. Андроид протянул руку над его головой, что-то сделал и упал на потолок, вывернувшись в процессе, приземлившись в итоге на четвереньки. На потолке, казалось, покоились какие-то вещи.