Между прочим… - Токарева Виктория - Страница 21

Светлана оставалась в Москве. Ей некуда было поехать и не с кем.

Я решила взять ее с собой в свой двухместный номер.

– А она тебе не помешает? – спросил Игорь.

– Помешает, – сказала я.

– Зачем же ты ее берешь?

– Если не я, то никто.

И это правда. Света не могла ездить в обычные дома отдыха. Она плохо сходилась с людьми и была обречена на одиночество. А в Домах творчества, как правило, интересные люди, запоминающиеся беседы. Все это украшает жизнь.

Светлана мне не мешала. Когда я садилась работать, она шла гулять.

Я заканчивала свою дневную норму и присоединялась к Свете. Мы шли на длинные прогулки. Я запомнила долгую дорогу, в конце которой было гороховое поле. А за полем церковь – белая, узкая, с высокой колокольней. Вставал образ старой Руси: просторы, церквушка, небо. Много неба.

По окончании срока я возвращалась в Москву просветленная, с новой повестью и отдохнувшей Светланой. Двойной урожай.

Я пристроила к даче пятьдесят метров – две дополнительные комнаты. Стала приглашать Свету на лето. Она каждое лето приезжала ко мне на дачу. Выглядела всегда примерно одинаково: худая, короткая стрижка, незапоминающаяся одежда. Было видно полное равнодушие к себе как к женщине. При этом взгляд умный, голос красивый, низкий и тоже умный. Скромность и достоинство исходили от нее, как аромат от цветка, и общее впечатление – приятное.

Света была похожа на Леву, но Соня в ней проступала, и я получала одновременно и Соню, и Свету, и для меня это было важно.

Однажды я заметила: Светочка приехала другая. Волосы отросли, как у батьки Махно. Общий вид – запущенный. Что-то явно изменилось в худшую сторону. Светочка подошла ко мне и спросила:

– Ты перестроила дачу?

– Нет. Просто добавила две комнаты.

– А выход где?

– Там же, где и был.

Я удивилась, но не придала значения.

На другой день Света упала посреди участка. Она не споткнулась, не было никаких причин падать, просто сместился центр тяжести.

Света лежала на траве.

Игорь метнулся к ней и стал поднимать. Это было непросто. Они барахтались, как тонущие люди. Игорь напрягал все свои малые силы. В моих глазах он не менялся, но объективно – уже старик.

Когда-то в детстве Света страстно любила своего брата и, завидев, бежала к нему с криком «Братик!». И вот сейчас старый братик пытался поставить ее перпендикулярно плоскости земли, и это было так тяжело… Я боялась, что у Игоря треснет какой-нибудь сосуд. Я подбежала, помогла. Нам удалось, но стало неспокойно. Света могла упасть еще раз. Так и случилось.

Это было начало болезни. Такая же болезнь посетила американского президента Рейгана. Она называлась Альцгеймер, по имени ученого, ее открывшего.

Через какое-то время Света слегла. Перестала ездить на дачу. Лежала в своей московской квартире.

Игорь был старше Светочки на десять лет. Он уже не водил машину и не в состоянии был навещать сестру. Он навещал ее только по телефону. Звонил каждый день в одно и то же время: в двенадцать часов дня.

– Привет, – говорил Игорь.

– Привет, – отзывалась Света.

– Ну как ты?

– Тупо.

– А так вообще ничего?

– Нормально.

– Ну ладно.

Пауза.

– Ну пока…

– Пока.

Отбой. Короткие гудки.

Со временем разговор стал короче.

– Привет.

– Привет.

– Это я.

– Понятно.

– Ну пока.

– Пока.

Разговор занимал две минуты, но он был обязателен. Каждый день в двенадцать часов Игорь устремлялся к телефону, и не дай Бог, если телефон оказывался занят мною. У меня могли быть важные переговоры, – не имело значения. Все шло под нож. Братик должен звонить сестре.

Я говорила:

– Позвони через полчаса…

– Нет! Ни в коем случае! Света ждет.

Я его понимала. Бедный Игорь не мог вылечить сестру. Эта болезнь вообще не лечится. И если даже президент Америки умер, то что говорить о простом инженере?

Игорь ничего не мог для Светы сделать, только позвонить ровно в двенадцать. И у Светы не было в жизни никакого проблеска, только звонок брата ровно в двенадцать. Этот звонок как сигнал космонавту, заблудившемуся в космосе: «Я – Земля». Светочка именно заблудилась в космосе. Она не понимала: где, что, зачем? Могла включить газ и забыть. Все зыбко, непонятно. И только телефонный звонок ровно в двенадцать держал ее на плаву.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Однажды звонок не прозвучал. Света поняла: Игоря нет. Иначе бы он позвонил обязательно. Раз не позвонил – его нет нигде.

Игорь сломал шейку бедра.

Операция прошла успешно. Он сразу начал ходить, но ходил недолго. Рак, дремавший в нем, проснулся и пошел как танк. Боли не было. Но была слабость, которая буквально прижала его к кровати.

Он умирал и понимал, что умирает. И ему хотелось уйти поскорее. Зачем тянуть то, что не тянется?

Петруша приезжал на дачу часто. Он любил деда гораздо больше, чем меня. Почему? Потому что я была сильная. Я – несущая колонна. Игорь был хоть и гордый, но зависимый, и его было жалко. А жалость – это составляющая часть любви. Часто главная составляющая.

Он спросил однажды:

– Когда мы поедем домой?

Я не поняла: куда домой? К Богу? Или в Москву, в нашу московскую квартиру?

Он ждал ответ.

– Ну вот снег сойдет, и мы поедем домой, – ответила я.

За окном качался заснеженный куст.

– Красиво, – сказал Игорь.

Видимо, ему не хотелось расставаться с этим кустом.

В один из дней Петруша приехал и, не раздеваясь, шумно топая, прошел в комнату к деду. Он торопился, хотел быстрее увидеть любимого родственника. Подошел, склонился к нему. Игорь поднял на Петрушу глаза, и они стали наполняться слезами. А Петруша смотрел сверху, и его глаза тоже стали наполняться слезами. Это было прощание. Я никогда не видела Игоря плачущим. И взрослого Петрушу тоже не видела плачущим.

Двое сдержанных мужчин – старый и молодой – плакали, прощаясь.

Эта картина впечаталась в мое сердце и осталась навсегда. Жизнь – трагедия, если она кончается смертью, и иначе быть не может.

Приезжала Наташа, привозила очередного врача.

– Может, папу в больницу положить? Что же он так умирает на сухую?

– Не надо ни в какую больницу, – говорили врачи. – Дома лучше. Там он никому не нужен, а здесь он нужен всем.

– Но невозможно же допустить, чтобы человек взял и умер.

– Израсходован жизненный ресурс, – объяснял врач. – Надо оставить его в покое.

Жизнь – как месячная зарплата. Месяц прошел, деньги кончились. А новую жизнь не проживешь.

Я приходила к нему. Садилась возле двери. Сидела молча.

Однажды он сказал:

– Ты понятия не имеешь о моей жизни.

Что он имел в виду? Женщину? Но где она? Умирает-то он здесь. Со мной.

– Наш брак заключен на небесах, и разрушить его могли небеса. А мы только люди.

– Небеса – это когда любовь, – сказал Игорь.

– Любовь бывает всякая. И такая, как у нас, с кривой рожей, – она тоже любовь.

– Ты считаешь?

– Да, я считаю.

Игорь закрыл глаза. Его лицо было спокойно. Он заснул.

Вечером в очередной раз приехал Петруша. Я стала его кормить. Он вдохновенно жевал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Так ест его отец. Наследственность.

– Я пойду к дедушке, – сказал Петруша.

– Он, наверное, спит, – предупредила я.

Мы вышли во двор. Высоко в небе летел самолет, мигая огнями. Петя решил не ждать, когда дед проснется. Это может быть несколько часов. Легче приехать снова. Мы направились к воротам.

Неожиданно я остановилась и сказала:

– Нет. Все-таки давай зайдем.

Мы вошли в его комнату. Непривычно тихо. Не слышно дыхания. Грудь не движется.

Я подошла тихо. Заглянула в лицо. Оно было молодым и прекрасным. И совершенно спокойным. Он ни о чем не жалел, ни на кого не обижался.