Александр Суворов. Первая шпага империи - Замостьянов Арсений Александрович - Страница 18

Отборная турецкая пехота панически отступала — бедолаг догоняли русская кавалерия и австрийцы резвого Карачая. Наконец, твёрдым шагом через ретраншемент в лес вошли пехотные каре. Турки бежали по просёлочной дороге к Мартинешти, напрочь забыв о дисциплине. Там, на берегу Рымника, располагался третий турецкий лагерь с переправой и свежими силами. Уже в лагере Юсуф-паша картечью пытался остановить бегущих турок. В тот день 11 сентября преследование велось до берегов Рымника. Из лагеря у Мартинешти турки переправлялись на другой берег реки, многие погибали в водах Рымника. На том берегу Юсуф-паша попытался собрать войска в четвёртом лагере — у селения Одай. Однако и оттуда ему пришлось продолжить отступление к своей ставке в Браилове. Суворов преследовал противника на другом берегу Рымника с утра 12 сентября силами казаков и австрийских гусар. Но турки, бросив лагерь, уже отступили к реке Бузео. У Браилова Юсуф-паше удалось собрать только 15 000 израненного войска, побеждённого и физически, и морально… Важнейшее военное предприятие Османской империи сорвалось, а у Потёмкина благодаря победам Суворова на ближайшее время оказались развязаны руки для смелых военно-политических акций.

После виктории Суворов на глазах принца Кобургского обнял и расцеловал Карачая. Присутствовавшие при этом офицеры надолго запомнили эту картину: тщедушный седой генерал обнимает рослого, дородного венгра. Запомнили они и слова Суворова, которые были для Карачая дороже любого ордена: «Вот истинный герой! Больше всех он сделал для победы!». Карачай в тот день показал чудеса храбрости, потому что верил в полководческий гений Суворова. Суворов зажёг сердце венгерского героя. В часы молитвы на поле боя, когда отпевали павших, Карачай не отходил от Суворова, восторженно поглядывая на полководца. Рядом они сидели и за пиршественным столом. Братья по оружию!

Многим известна величественная легенда о споре, возникшем между русскими и австрийцами при дележе трофейных пушек.

«Отдайте всё австрийцам», — махнул рукой Суворов. — «Мы себе у неприятеля новые добудем, а им где взять?»

За рымникскую победу его наградили по достоинству. Суворов стал графом двух империй: Российской и Священной Римской. Принял полководец и бриллиантовые знаки ордена Андрея Первозванного, и шпагу, осыпанную алмазами, с надписью «Победителю визиря»… А главной наградой был орден Святого Георгия I степени. Императрица в те дни писала Потёмкину: «Хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако кавалерьи Егорья большого креста посылаю по твоей просьбе, он того достоин». Суворов отреагировал на награды очень эмоционально. Биографы любят цитировать простодушно восторженное письмо новоявленного графа дочери — отныне «графинюшке двух империй»: «Слышала, сестрица, душа моя, ещё от великодушной матушки рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому, знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первой класс св. Георгия. Вот каков твой папенька за доброе сердце! Чуть, право, от радости не умер!». Кому-то эти излияния покажутся донельзя сентиментальными. Однако попытаемся освоиться в контексте.

Неприступный Измаил

В середине 1790-го, когда Австрия вышла из войны, а со Швецией Россия наконец подписала мирный договор, главной твердыней султана Селима III на Дунае оставалась крепость Измаил. Осаду крепости русская армия вела с октября. Корабли речной флотилии генерал-майора Иосифа де Рибаса подошли к стенам Измаила. К 20 ноября де Рибасу удалось устроить на острове Чатал артиллерийские батареи. Начался обстрел крепости и с острова, и с судов флотилии. Завязался бой, в ходе которого русский десант овладел башней Табией, после чего был вынужден отступить. Турки ответно атаковали Чатал. Турецкий флот близ Измаила удалось уничтожить; русские суда перекрыли Дунай. После 20 ноября под Измаилом наступило затишье. Осаду организовали непредусмотрительно: тяжёлой артиллерии не было, а полевой не хватало боеприпасов. В русских частях под Измаилом царила суматоха. К тому же старший по званию из русских генералов, съехавшихся к турецкой твердыне, — генерал-аншеф Иван Васильевич Гудович — не мог добиться единоначалия. Генерал-поручик Павел Потёмкин и генерал-майоры Кутузов и де Рибас, в свою очередь, действовали несогласованно, ревниво поглядывая друг за другом…

Приближалась зима, и военный совет постановил снять осаду крепости, отправив войска на зимние квартиры. Путь из-под Измаила и так был затруднён бездорожьем. Однако главнокомандующий — князь Таврический — оказался настроен куда более решительно, чем его двоюродный брат генерал Павел Сергеевич или неповоротливый Гудович. Таврический понимал, что необходимо спасать положение, что пришла пора уничтожить турецкую твердыню на Дунае.

Ещё не ведая о «волокитном» постановлении военного совета, Потёмкин решил резко изменить ситуацию и назначил командующим осадной артиллерией генерал-аншефа Суворова. Потёмкин в Суворова верил. Если речь шла о немедленном штурме, лучшей кандидатуры, чем граф Рымникский, он не искал.

Суворову Потёмкин написал: «Измаил остаётся гнездом неприятеля. И хотя сообщение прервано чрез флотилию, но всё же он вяжет руки для предприятий дальних. Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг!». Последний призыв Суворов предпочёл воспринять буквально — и два раза ему повторять не приходилось. Гудовича Потёмкин отозвал из-под Измаила, направил его подальше от дунайских крепостей — на Кубань, где упорный генерал-аншеф успешным штурмом овладеет Анапой. Хотя разве можно сравнить гарнизон Измаила с жалким турецким отрядом, защищавшим Анапу?

Потёмкин ясно понимал, что после нескольких удачных кампаний для полной победы над турками следует обрушить их цитадель, грозившую России османским могуществом, — крепость Измаил.

Крепость казалась неприступной: по существовавшим в те годы представлениям о войне для подобного штурма требовались невиданные ресурсы, которых не имелось у России… Однако Суворов переворачивал современные ему представления о войне. По настрою поэмы Байрона «Дон Жуан» мы можем судить об изумлении, охватившем Европу после штурма Измаила. Этот штурм казался апофеозом современной войны, а Суворов — настоящим Марсом. Да, Байрон являлся противником екатерининского империализма и к Суворову относился неприязненно, но и он не мог отрицать, что в лице графа Рымникского мир видит военного гения:

Мы помним и другого Суворова — того, что прискакал к Измаилу на любимом донском жеребце и после великой победы отказался от лучших трофейных коней, покинув позиции верхом на том же коне. Мы помним Суворова, который после победы, побледнев, признавался: «На такой штурм можно пойти только раз в жизни». Гарнизон Измаила насчитывал более 35 тысяч человек, из них 17 тысяч — отборные янычары. В Измаиле хватало запасов продовольствия и вооружения — турки не страшились штурма и при этом не страдали недооценкой противника, ведь Суворов их бил не раз.

Суворов осаждал крепость с тридцатитысячным воинством и намеревался решить дело приступом. Учитывая мощные укрепления турецкой твердыни и 250 орудий противника, «арифметически» штурм был обречён на провал. Однако Суворов, прибыв под Измаил, не теряя времени, приступил к тренировке солдат в условиях, близких к боевым. Офицерам пришлось позабыть порядки Гудовича… Генерал-аншеф скрупулёзно изучил донесения разведки по измаильским укреплениям и вскоре получил возможность послать туркам ультиматум с характерной припиской — лично от Суворова: «Сераскиру, Старшинам и всему Обществу. Я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышления для сдачи и — воля; первые мои выстрелы — уже неволя; штурм — смерть. Что оставляю вам на рассмотрение». История запомнила и горделивый, но, как оказалось, излишне самонадеянный ответ Айдос-Мехмет-паши: «Скорее остановится течение Дуная и небо упадет на землю, чем русские возьмут Измаил». Между тем русские войска под руководством Суворова уже проводили тщательную подготовку штурма. С появлением Суворова под стенами крепости время как будто ускорило бег — так быстро менялась обстановка. После быстрых и эффективных учений армия поверила в свои силы.