Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века - Гордин Яков Аркадьевич - Страница 11

Персидский поход Петра в силу сложной международной комбинации не получил задуманного развития, но для горцев Прикаспия дело этим не кончилось. Петр поручил походному донскому атаману Краснощекову с тысячей казаков и сорока тысячами калмыков наказать тех, кто участвовал в нападениях на русские войска. Приказ был выполнен донцами и калмыками со свирепым энтузиазмом. В таких случаях не трудились отличать правых от виноватых. На следующий год экзекуцию повторил генерал Матюшкин с регулярными частями.

Таков был пролог Кавказской войны.

Драматизм и безвыходность ситуации заключались в том, что Кавказ — особенно его горная часть, непригодная для колонизации — на всех этапах взаимоотношений с Россией не был ей нужен сам по себе.

Кавказ был привходящим обстоятельством, тяжкой помехой в движении, направленном мимо него. С петровских времен Кавказ представлялся плацдармом, с которого в любую минуту мог быть нанесен удар во фланг или тыл русской армии — сражалась ли она с турками или с персами. Позже Кавказ стал помехой для необходимой связи России с присоединенной Грузией.

России — в принципе — нужен был союзный, лояльный, мирный Кавказ, не обязательно жестко включенный в имперскую структуру, но таковым Кавказ быть не мог в силу психологической природы своего населения, традиций, обычаев, религиозных представлений, наконец, экономических потребностей.

Мало вероятно, но все же возможно, что в петровские времена Россия и вольные горские общества — именно они, а не ханства, были основными противниками русских — могли бы договориться. Но только в том случае, если бы Россия удовлетворилась простой лояльностью. С петровского времени и до конца XVIII века в России складывалась имперская государственная доктрина, основанная на сугубо иерархическом миропредставлении, доктрина, не допускавшая партнерства с низшими, предполагавшая абсолютное включение новых народов и территорий в цельную систему.

Это не было капризом или самодурством. Это было непреодолимой психологической потребностью. В кавказском конфликте при сложении противопоказаний к компромиссу с обеих сторон он становился принципиально невозможен.

Это не получилось даже с родственной и европейски цивилизованной Польшей. Когда Александр I попытался построить отношения с Польшей на началах, напоминавших федеративные, — мы знаем, чем это кончилось.

Лунин, размышлявший в Сибири над проблемами Кавказа и Польши, утверждал, что попытка органично включить новые территории в состав империи равно не удалась как на равнинах Запада, так и в горах Востока. Происходило это от неумения и нежелания учитывать национально-психологические традиции тех, на кого направлена была экспансия.

И присоединение Грузии, и вся кавказская ситуация, которая сложилась вслед за этим присоединением, все это носило резкие черты перелома эпох — на этих территориях русский XVIII век столкнулся с веком XIX.

XVIII век не знал благотворительности. Екатерина, Орловы, Потемкин были достаточно безответственные политические утописты, совершенно не рассчитывающие реальных возможностей государства. Завоевание новых территорий на юге эти возможности в экономическом плане явно превысило. Отсюда пошло печатание необеспеченных ассигнаций для покрытия военных расходов, соответственно, инфляция, государственные долги и так далее. Но даже они не собирались делать Грузию составной частью империи и тем самым брать на себя ответственность за весь регион. И это при том, что расширение империи на восток, мечта о прорыве в Индию была одной из навязчивых идей Екатерины. Грузия была чрезвычайно выгодным плацдармом в этом движении. Князь Авалов, грузин, писал в предисловии к своему исследованию «Присоединение Грузии к России» (второе издание, 1906 г.): «Присоединение Грузии к России было политическим событием первостепенной важности. Именно со времени этого присоединения Россия становится на путь, который, может быть, приведет ее к берегам Персидского залива»[41]. Прекрасный знаток данного сюжета, он считал, что тенденция именно такова.

Вкратце дело обстояло следующим образом. Грузия в критические моменты неоднократно обращалась к России с просьбой о заступничестве и военной помощи. И никогда ее не получала. Наконец, в 1783 году между Грузией и Россией был заключен трактат, который объявлял Грузию вассалом российской короны, но отнюдь не частью империи. По этому трактату, что особенно важно, Грузия обязывалась порвать вассальные же отношения с Персией и Турцией. Наиболее актуальна была Персия.

Заключение трактата было несомненной провокацией как для Персии, так и для турецких владетелей на границах Грузии, а особенно для дагестанских ханов, на Персию ориентированных.

Россия прислала в Тифлис два батальона пехоты, что было жестом скорее символическим. Во всяком случае, когда через некоторое время Грузия подверглась жесточайшему набегу аварского хана Омара, русские батальоны защитить ее не смогли. Вообще положение сложилось крайне странное. Очевидно, в Петербурге поняли, что оказать Грузии реальную помощь не смогут. В 1787 году сразу после начала второй Турецкой войны полковник Бурнашев, командовавший русским отрядом, получил предписание вывести войска за пределы Грузии на Кавказскую линию. В приказе было фактическое признание нерациональности заключенного договора. Вывод русских войск мотивировался тем, что царь Ираклий II сможет лучше «обезопасить себя через возобновление прежних своих разрушившихся союзов единственно пребыванием в стране его российских войск». То есть Ираклию предлагалось вернуться под протекторат Персии. Объяснялось это, очевидно, тем, что Потемкин в это время вел свою особую игру с претендентами на шахский престол, а обстановка в Дагестане сложилась для России неблагоприятно.

Попытка Грузии в 1783 году отдаться под военное покровительство России обошлась ей дорого. Несчастный Ираклий неоднократно просил Екатерину выполнить условия трактата и прислать обратно хотя бы те же два батальона, но тщетно. Решение помочь Ираклию было принято только 4 сентября 1795 года, пришло оно к генералу Гудовичу, командовавшему войсками Кавказской линии, 1 октября, а 12 сентября захвативший шахский престол Али-Магомет-хан взял, разграбил и разрушил Тифлис…

Надо сказать, что в Петербурге прекрасно понимали, какую злую шутку сыграли с Грузией. Уже в 1801 году, когда Государственный совет рассматривал по поручению Александра в очередной раз вопрос о Грузии, то в протокол заседания было записано, что «протекция, какую в 1783 году давала Россия Грузии, вовлекла сию несчастную землю в бездну зол, которыми она приведена в совершенное изнеможение».

Царь Ираклий, однако, твердо держался условий трактата 1783 года и отказывался от всех мирных предложений Персии.

Игра с Грузией была для Екатерины связана с ее грандиозными восточными и средиземноморскими планами. В томе двадцать восьмом «Истории» Соловьева приведены замечательные материалы о заседании Совета, созданного императрицей для обсуждения стратегических вопросов. Там было решено возмутить против турок всех православных — как славян, так и грузин. Будущая война с Турцией, таким образом, принимала форму крестового похода против мусульман и должна была разрушить Османскую империю, отдав Восток в руки России. Присоединение Грузии оказалось рудиментом этой утопии, породившим Кавказскую войну.

Печальная особенность ситуации была в том, что второстепенная, служебная задача по причине невыполнимости задачи главной, становилась самоцелью.

Реальные очертания взаимоотношения России и Грузии приняли уже при Павле. Но там тоже были свои драматические особенности. Наследовавший Ираклию Георгий XII, сам уже смертельно больной, предписывал своим послам, отправленным в Петербург в сентябре 1799 года: «Царство и владение мое отдайте непреложно и по христианской правде и поставьте его не под покровительство Императорского Всероссийского престола, но отдайте в полную его власть и на полное его попечение, так чтобы царство Грузинское было бы в Империи Российской на том же положении, каким пользуются прочие провинции России».